Багатур

— Твоя правда, Труфане…

Сухов зевнул, потянулся и решил, что подремать на посту не помешает. Хоть посидеть с закрытыми глазами! А спит он чутко…

…Было часов шесть утра, когда Олег вышел из тяжкой дрёмы. Света от восходящего солнца поступало столь мало, что рано было гасить факелы. Ополоснув в умывальне лицо, Сухов вышел — и увидел чужого. Некто в чёрном стремительно шагал по коридору, хоть и припадая на правую ногу.

— А ну, стой! — окрикнул Олег нарушителя.

Тот резко оглянулся, и Сухов узнал Бэрхэ-сэчена.

— Стой, кому сказал!

Плосколицый не стал искушать судьбу, а метнулся к лестнице, бегом взбираясь наверх, к княжьим покоям. Олег погнался следом. Пронёсся по всему коридору, заглядывая за каждый угол, но никого не обнаружил. Замерев, Сухов прислушался — тишина. Но не приснился же ему этот монгол, или кто он там!

Тишайший шелест шёлка подал Олегу знак. В последний момент он резко присел — и спас себе жизнь. Лезвие сабли просвистело над самой его головой.

Упав и перекатившись, Сухов вскочил, выхватывая меч, однако Бэрхэ-сэчен не захотел дуэли и кинул саблю в ножны. Метнувшись к ближайшей двери под аркой с колонками, он скрылся за нею. Олег зарычал от злости, но долг превыше всего.

Подбежав к дверям опочивальни, он тихонько приоткрыл её, больше всего опасаясь увидеть окровавленный труп на постели. Ан нет, князь был жив. Сидя в одной рубахе, свесив на пол волосатые ноги, он накачивал себя пивом — кадык так и ходил вверх-вниз, вверх-вниз.

Наслушавшись постанываний, причмокиваний и бульканья, Сухов притворил дверь. Помчался обратно. Ворвался под арку в пустую комнату — и обнаружил глубокую нишу, в которой закручивалась винтовая лестница. Похоже, Бэрхэ-сэчен знал дворец лучше него!

Выскочив на улицу, Олег столкнулся с Олфоромеем.

— Утречка доброго! — пожелал Лысун.

Сухов отмахнулся.

— Отсюда никто не выходил? — спросил он. — Степняк, плосколицый такой?

— Дык только что вышел…

— А кто его пускать велел?! — напустился Олег на новика.

— Дык грамотка у него была, — растерялся тот, — вот Станята и пропустил…

— Куда он побежал?

— Кто?

— Степняк!

— А-а… А он не побежал, пошёл себе во-он в ту сторону.

— За мной, живо!

Олег с Олфоромеем пересекли Бабин Торжок, миновали высокую каменную ограду богатой усадьбы — Гордятина двора — и выбежали на неширокую, но прямую улицу.

— Да вон он! — обрадовался Лысун, пальцем тыча в чёрную фигуру, удалявшуюся быстрым шагом.

— Ти-хо! За ним.

Бэрхэ-сэчен свернул в неприметный переулок, и Сухов наддал, побежал скачками. Затормозив у поворота, он выглянул, и вовремя — плосколицый быстро поднимался на крыльцо дома, дверь которого услужливо придерживал длиннобородый Савенч.

— Та-ак… — проговорил Олег. — Вот что, Лысун. Я здесь побуду, а ты обойди тот дом вокруг, глянь, нет ли там другого выхода. Понял? И сразу сюда.

Олфоромей кивнул и отправился на разведку. А Сухов пристроился за толстым каштаном, поглядывая поверх развилки.

Дом, в котором скрылся Бэрхэ-сэчен, был не из бедных, но и роскошью не блистал. Поднимая стены на три этажа, он поддерживал крышу из двойного тёса. Ставни были закрыты, дым из трубы не вился… Называется: «Никого нет дома».

Лысун показался из глухого переулка, и Олег негромко свистнул ему.

Олфоромей живо дотопал, притулился к дереву.

— В общем, так, — сказал он веско. — С той стороны — овраг глубокий, забора там нет. И ежели этим охота придёт отъехать незаметно, то они по оврагу-то и уйдут. Однако снег нетронут.

— Ясненько… Вот что, сбегай тогда к нашим, найдёшь мне кафтанчик, как у «чёрного клобука», и притащишь сюда. А я пока посторожу.

— А кто это, вообще?

— Знать бы… Ты про монголов слыхал что-нибудь?

— Монголов?..

— Ну, как их тут ещё называли… называют… Татары!

— Дык кто ж про татар не слыхивал! Знамо дело, слыхал. Они ж у прошлом годе на булгар войной ходили, кучу народу побили, все грады пожгли. Была Булгария, и нету!

— А ты этих татар живьём видал?

— Врать не буду, не видал. А цего?

— А того, друже Олфоромей, что мы давеча татарина догоняли.

— Ну?! — выдохнул Лысун. — А цего он во дворце забыл?

— Вот это мне и интересно! Ходит этот гад по Киеву, вынюхивает, а потом всё своим ханам доложит. Может такое быть?

— А цего? Запросто!

— Вот и я так думаю… Ты ещё здесь?

— Бегу!

Олфоромей убежал, но ожидание не затянулось — вскоре новик примчался обратно и протянул Сухову тёплый халат из некрашеной бурой шерсти, расшитый по краям тесьмою.

— Вот! Бегубарс Тоглиевич передал, он сам из берендеев.

— Порядок!

Олег накинул поверх кольчуги халат и подпоясался кушаком.

— Шапчонку мою возьми, — Олфоромей сдёрнул с головы войлочный колпак, — кочевые-то такие носят.

— Спасибо.

Едва Олег договорил, как на крыльцо вышел Бэрхэ-сэчен, небрежно отмахиваясь от Савенча, изнывавшего от желания услужить.

Плосколицый спустился по ступенькам и направился к усадьбе Гордяты. Обогнув богатый двор, двинулся далее. Бэрхэ-сэчен шёл неторопливо, не оглядываясь, безо всякой опаски, как у себя дома. По-хозяйски. Это Олега злило.

Сухов шагал следом, пытаясь быть незаметным, стараясь не маячить — то ствол дерева его прикроет, то будка менялы.

Между тем Бэрхэ-сэчен прошёл за городские ворота, а за мостом дорога разбегалась новыми улицами, проложенными во времена Ярослава Мудрого — каких-то двести лет назад.

Вдали, вырастая над крышами, сияли купола многоглавой Софии Киевской, но Бэрхэ-сэчен шагал не туда.

Внезапно в его поведении наступила перемена, резкая и странная, — монгол отшатнулся, отбежал к стене, пластаясь по ней и замирая.

Сухов замедлил шаг, недоумевая, что же так напугало плосколицего. Впереди неторопливо переходил улицу пожилой человек восточной наружности. Он зябко кутался в шубу, а наряд его дополняла чалма.

Бэрхэ-сэчен пристально следил за пришельцем с Востока. Тот, всё так же неспешно, направил стопы на заход солнца, к Золотым воротам, и плосколицый двинулся следом. Олег ухмыльнулся — они шествовали втроём и «пасли» друг друга. Ну, так даже интереснее…

Тут человек в чалме обернулся, узнал Бэрхэ-сэчена — и метнулся в переулок, узкий и кривой. Монгол погнался за ним, а Олег — за монголом.

Переулок вывел всю троицу в садик, деревца которого росли так густо, что ветвями прикрывали не хуже листвы. Оглядевшись, Сухов никого не обнаружил, но тут же услышал голоса.

— Не трогай меня, нойон![62] — хрипел «восточный человек». — Я буду тебе полезен!

— Что ты здесь делаешь, Халид, шакалье охвостье? — рычал Бэрхэ-сэчен, страшно коверкая арабскую речь и тиская горло Халида крепкими пальцами.

— Не убивай! — взмолился тот. — Я всё-всё скажу! Меня послал сам Гуюк-хан[63] к князю Ярославу! Старый Абдалла, посланный ханом ранее, не давал о себе знать, и…

— Где сейчас Гуюк?

— В степи! — заторопился восточный гость. — В степях за рекою Дон. Гуюк-хан вместе с Менгу покоряет половцев! Ох… Я понял — это ты убил Абдаллу… Нет-нет, ты не думай, я никому не скажу! — Он заскулил: — О, нойон, не делай жён моих вдовами, а детей — сиротами! Не…

Голос его прервался, сменившись клёкотом и переходя в затухающее сипение.

Олег поднырнул под свисавшие ветви и оказался в двух шагах от Бэрхэ-сэчена, вытиравшего окровавленную саблю о шубу бездыханного Халида.

— Ай-ай-ай, — неодобрительно покачал головой Сухов. — Убивать послов — нехорошо. И как тебе только не стыдно…

Монгол спокойно оборотился к Олегу. Сабля в руке его описала дугу и замерла, подрагивая.

— Уходи, — сказал Бэрхэ-сэчен равнодушно, — тебе я дарю жизнь.

— А я не принимаю подарков от кого попало! — резко ответил Сухов, выхватывая меч и тут же делая выпад. Монгол ушёл легко, играючи. Отшагнул, увлекая Олега за собой, и тут же атаковал.

Бэрхэ-сэчен был быстр, дьявольски быстр, он опережал противника всего на долю секунды, но эта доля решала исход поединка. Сухов едва успел присесть, как сабля с шипением прошла над его головою, разрубая войлочный колпак. Олег тут же подпрыгнул, пропуская вражеский клинок под собою, отбил рубящий удар слева, едва успел уклониться от колющего справа. Он с трудом держал оборону, не имея ни мига для нападения. Опыт схваток подсказывал руке, державшей меч, откуда ждать выпада, клинок порхал, взблескивая на солнце, но сабля управлялась ещё скорее.

Неожиданно Бэрхэ-сэчен задел клинком ветку старой вишни, и Олег поспешил — его меч тут же распорол монголу халат, даже не поранив степняка.

— Багатур!..[64] — насмешливо произнёс Бэрхэ-сэчен.

Сухов упрямо сцепил зубы и продолжил бой, выжидая, когда ему будет дан второй шанс. Он сражался с величайшим напряжением, не ослабляя усилий, и всё лучше понимал, что ни навык его, ни умение не помогут совладать с монгольским нойоном. За ним было одно-единственное преимущество — возраст. Бэрхэ-сэчен выглядел крепким, но глубокие морщины выдавали число прожитых зим. Нойону не выдержать бешеной растраты сил в поединке — он начнёт сдавать, уступать Олегу одно мгновение за другим, и вот тогда…

Внезапно раздались крики и удалой посвист — трое «чёрных клобуков», свита Бэрхэ-сэчена — ломились через кустарник верхом. Верный Савенч вёл в поводу чагравого скакуна.

— Савенч! — крикнул монгол. — Тотур! Сюда!

Сухов мгновенно отпрянул, уходя под защиту дерева — лишь бы отдышаться. И принять бой со всей четвёркой. «Вот, значит, где всё кончится…» — мелькнула у него мысль. Но судьба преподнесла и приятный сюрприз — примерно с той же озвучкой, что и у степняков, к садику вырвался добрый десяток новиков во главе с Олфоромеем. Верный Лысун скакал на лохматой рыжей кобылке и держал в руке поводья суховского чалого.

Олег буквально взлетел в седло, шлепком по плечу выражая благодарность Олфоромею, но Бэрхэ-сэчен продолжал опережать — трое чёрноклобуцких воинов и монгол пустили коней галопом, прорываясь в незаметный переулок.

— Луки к бою! — гаркнул Сухов.

— А нетути! — виновато сказал Олфоромей. — Я погнал кого мог, мы за «чёрными клобуками» увязались и пришли у них на хвосте!

— Догнать гадов!

Весь десяток рванул с места. Олег первым ворвался в переулок, проскакал его и вынесся на широкую улицу, уводящую к Лядским воротам. Четвёрка заметно удалялась, скача во весь опор и распугивая прохожих. Новики кинулись вдогон, пролетая между застывшими в ужасе киевлянами, перескакивая брошенные корзины и вьюки, краем уха улавливая вопли и брань.

— Дорогу! — орал Станята. — Дорогу!

— Дорогу! — вторил ему дюжий Олекса Вышатич, трубно взрёвывая.

Киев только казался большим, на самом-то деле невелик был — вот и ворота Лядские показались. Новики, как по команде, засвистели, и стража мигом рассыпалась в стороны. Кони гулко протопотали по мосту и вынеслись за город.

— Вон они! — заорал Станята, указывая плетью. — К реке подались!

— Ходу!