Град на краю

Глава 5. Ким

Ким проснулся от заводского гудка.

Сквозь бревенчатые стены барака пробивался далёкий гул со станции, перекрывая храп людей. Кореец высунул голову из-под тощего одеяла, вдохнув воздух ночлежки. Горло обожгло морозом, и он зашёлся в мучительном кашле. Через несколько минут приступ отступил. Ким сел на кровати, чувствуя, что его знобит. Он слушал, как по бараку неуверенно пробирались обитатели — мрак в бараке рассеивало лишь пятно света на полу, пробивающееся сквозь небольшое окно.

— Что лежишь, сынок, — спросил у Кима охрипший голос, — нездоровится?

На кровать корейца сел дед в ватнике, потирая лысину.

— Да, Гамир-абы, — с трудом ответил Ким, — проклятый кашель. Наверное, полежу немного.

— Плохо, — сказал лысый дед, — твоё время, оно утреннее. Не найдёшь работу, придётся за палкой дров идти.

Гамир был прав — для него, однорукого, работу в городе можно было найти только, если встать раньше других работяг. Вчера он был один из первых и успел найти хорошее дельце — нужно было почистить печь в харчевне Клёцки. Приди он на десять минут позже, не урвал бы. За несложную работу Киму отвалили две копейки и дали каши. Потом он нашёл шахтёра, которому нужно было заштопать штаны — это позволило оплатить ужин и ночлежку.

— Пойду я, — сказал дед, — может, сегодня повезёт. Третий день уже дрова таскаю.

Сердце Кима сжалось, он жалел старика и ничем не мог помочь — в городе толкались тысячи людей с окрестных деревень. У старика было мало шансов попасть в шахту или на фермы, слишком много тут было молодых, готовых на всё за кусок хлеба. Весна, в деревнях было голодно и люди искали лучшей доли в городах.

Ким сел на кровати, оглядываясь по сторонам. Есть ли слежка? Неудачно получилось с налётом работорговцев. Отлично продуманный план по внедрению рухнул из-за нелепого совпадения, но кто мог знать, что в караване будет законник? Всё, что оставалось Киму, это затаиться и ждать, пока про него забудут. Вот только сможет ли он зацепиться в городе до этого момента?

В любом другом городе, он мог бы попросить помощи у народников. В Уфе, хотя там власти вели непрерывную войну с ячейками, через пару дней он нашёл бы своих в любом цеху, мастерской. В Сибае же он не видел никаких следов подполья — люди работали на износ, но даже не заикались, чтобы объединиться и защитить свои интересы. Ким спросил было у деда, почему, тот испуганным шёпотом сказал, чтобы Ким даже не думал произносить это слово. На второй день в Сибае Ким понял причину — мордатые бойцы из уфимского гарнизона. Стоило им увидеть собравшуюся толпу, как люди исчезали, чтобы появиться через пару дней, в синяках и с отбитым желанием протестовать. Он хорошо понимал местных — помнил, какой допрос ждал его после освобождения из Тубен Камы, где он был единственным выжившим из более тридцати попавших в плен. Ким был уверен, что народники тут есть — скорее всего, во Внутреннем городе, куда не было доступа бойцам из гарнизона. Но как связаться с ними, не выдав себя?

Ким проверил заначку во внутреннем кармане — две невесомые медные пластинки номиналом в копейку. Каждая из них — это обед или ужин, или же за две копейки можно было получить койку в бараке. Ким помассировал грудь — его беспокоил кашель, прием в госпитале стоил рубль, месячная зарплата в городе.

Нужно было вставать — через двадцать минут после первого гудка охрана закрывала ночлежки на замок. Ким поднялся кровати и начал собирать постель — вместо подушки у него был рюкзак, вместо простыни одеяло. Ким подумал, что ему повезло, что он заполучил второе одеяло в лагере ордынцев — без него сейчас околел бы от мороза. «Вот только если бы не ордынцы, — подумал он зло, — сейчас он бы не прозябал во Внешнем городе». Перед глазами встало лицо Василя — ненавистное, пугающее. Стоило им въехать в город, как Василь сказал что-то невысокому мужику в дорогой экипировке, встречавшему их в воротах — охрана тут же оттеснила Кима от каравана и не дала ему войти во Внутренний город.

Барак опустел — работяги оставляли свои вещи на нарах и шли наружу. Те, у кого не было денег оплатить в ночлежке ещё на один день, забирали вещи с собой. Если они не смогут найти деньги на ночлег, вечером охрана выгонит их из Внешнего города на стоянку к северянам, а там, за воротами, найти деньги ещё сложнее. Ким с беззвучным стоном отдал охраннику последние копейки и вышел из барака — на дверях лязгнул замок.

— Вали давай, не пропадёт твоё шмотьё, — процедил он.

— Да не, я спросить хотел, — ответил Ким, — я не понимаю, зачем вы нас в деревянном бараке селите? Вокруг же полно пустых многоэтажек.

— В каменном доме без отопления мы бы четверть ваших утром хоронили, — злобно обронил охранник. — Для зимы ничего лучше бревенчатого дома не придумали.

Грубиян подул на замёрзшие руки, натянул перчатки и пошёл прочь. В свете фонаря была видна улица, застроенная одинаковыми бараками. В свежем воздухе стоял резкий запах навоза, над крышами стелился дым из печей. Ким посмотрел вслед охраннику, чувствуя, как внутри закипает ненависть. «Презираете нас, — подумал он, — а в бараки селите, чтобы указать пришлым, что им не место в городе».

Мимо Кима брели сонные люди, кутаясь в ватники и шубы, он пошёл следом. У барачного городка был свой центр — небольшая площадь, с тремя трактирами, и зданиями администрации. Поток работяг разделился — у кого водились деньги, те разбредались по трактирам на завтрак, остальные шли к зданию администрации, где городские начальники уже начали набирать рабочих.

За воротами начинался ещё один район — Стойбище, к которому примыкала Уфимская фактория. Там был вокзал, казармы гарнизона и раскинулись огромные склады для скота и товаров. С окрестных деревень в Сибай приезжали крестьяне, чтобы продать живой товар и закупиться лекарствами и оружием. Ким подумал, что если не сможет найти ночлег, то какую-то работу он сможет найти и в Фактории.

Ким направился в трактир «Жирная клёцка», где вчера ему обломилась работа. Заведение встретило его шумом и суетливой скопление людей — огромный зал был битком набит работягами, торопливо поедающими кашу перед сменой. Ким протиснулся к прилавку, где огромный кабатчик командовал суетливой обслугой. Хозяина из-за названия трактира все в городе назвали Клёцкой.

— О, привет, — крикнул он Киму, перекрывая шум толпы, — пожрать пришёл?

От запаха овсяной каши рот Кима наполнился слюной. Тут же, за спиной у раздатчиков, громоздились буханки мерзкого, испечённого без зерна хлеба, высились огромные чаны с травяным чаем. Ким спросил про работу, но Клёцка отрицательно покачал головой. Кореец оглядел зал в поиске знакомых, кто мог одолжить денег.

В столовой все разговоры были о Василе. Это злило Кима — в разговорах законника превозносили до небес. По рассказам выходило, что он в одиночку отбился от ордынцев. С одной стороны, слава законников была заслуженной — в Уфе две сотни людей Квадрата сделали так, что закон в Столице не нарушали даже в мелочах. Ким считал, что дело было вовсе не в каких-то особых правоохранительных навыках, а в зашкаливающей жестокости — там, где городская охрана за воровство резала палец, законники отрубали руку. Он помнил, как в армии у них в части обнесли склад с зимней одеждой. Пару дней армейская полиция пыталась разобраться своими силами, но потом позвали дознавателей из Уфы. В часть приехали два неприметных тертых мужика и несколько дней неторопливо опрашивали всех, кто мог что-то знать про налёт. Ещё через два дня появились первые результаты расследования — у дверей медчасти появился запуганный новобранец с отрезанными мочками ушей, и его подельники тут же сдались.

За одним из столов Ким увидел должника. Это был огромный бородач с круглым азиатским лицом — позавчера он отдал Киму унты на починку, но за работу не заплатил. Кореец подумал, что можно попробовать стрясти обещанные четыре копейки.

— Доброго здоровья, — подошёл Ким к бородачу, — как обувка, удобна?

— О, привет! Хорошо сделал, — одобрительно сказал тот, вытягивая ногу, а потом повернулся к своим товарищам по столу, — если нужно одежду зашить или обувь, вот к нему обращайтесь. Хорошо делает, и не смотрите, что однорукий.

С ним была пара работяг — один, с бритой головой и осунувшимся лицом, ел кашу. Явно мордвин: по бородачу было ясно, что с русским он за стол бы не сел. Ким не раз видел таких и в Уфе, и в армии — те разве что ноги о русских не вытирали. Второй был низкий башкир — тот сыто раскинулся на стуле, поедая чёрный хлеб с шматом сала.

— Ещё бы ты заплатил за работу, — проворчал Ким.

Бородач с усмешкой посмотрел на корейца.

— Да ты что, думаешь, я тебя опрокинуть хочу? Сказал же, отдам! У меня накладка вышла. Деньги были, но дело важное подвернулось. Всё туда вложил и тебе не смог отдать. Сейчас тоже не могу — на все копье еды купил. Но завтра после смены всё верну. Выпьешь? Не боись, это бесплатно.

Ким дали стакан с мутным самогоном и кусок ржаного хлеба не больше пальца. Он молча сел на свободный стул.

— А что за дело у тебя было? — спросил мордвин у бородача. — Всё ту тему качаешь, чтобы в бригаду на постоянку устроиться?

— Ага, — ответил бородач, — скоро буду в городе жить, на жирном пайке.

Ким про себя усмехнулся. Очередной ослик, перед которым на палке привязана морковка.

— Пропало бабло твоё, — равнодушно сказал башкир, — думаешь, городские слово сдержат? Нужен ты им.

— Нужен, конечно, — отмахнулся Бородач. — Эти доходяги из городских работать вообще не хотят. Но дело даже не в том, что мы пашем за троих. Главное, что у них тут скоро выборы. Батя двигает тему, чтобы нас гражданами сделали, ведь понимает, что мы за него голоса отдадим.

Ким внимательно слушал, думая, поможет ли это ему. Может, кто-то из тех, кто работает на шахте, сможет попасть в город и сообщить про него коменданту. С другой стороны, у него не было иллюзий, комендант наверняка знает, что Ким в городе. Вот только если он до сих пор тут, у коменданта не было особой власти. Батей называли Расыма, начальника шахт. Судя по разговорам, тот был единственный, кто относился к работягам по-человечески.

— Всё равно не верю, — сказал мордвин, — ни разу не слышал, чтобы они хоть кого-то в город взяли.

— Ну и не верь, не заставляю. Моё же бабло, вот и рискну, — усмехнулся бородач, — А потом ещё ржать над вами буду. Ну, вздрогнули!

Ким залпом выпил — по пищеводу ударила огненная струя. Кореец едва удержал пойло в себе, нервно занюхав, а потом медленно разжевал липкий, чёрный хлеб. От запаха еды у него закружилась голова, и Ким закрыл глаза, чтобы не видеть, как другие едят. Просить еды он тоже не хотел — взять денег в долг стыда нет, но если ты просил в долг еду, значит ты на самом дне.

— Слышь, а ты где руку потерял? — спросил башкир.

— На войне, на Западе, — тихо сказал Ким.

Улыбки на лицах у троицы пропали. Они внимательно смотрели на корейца, ожидая продолжения.

— Я воевал в аэромобильной бригаде, — сказал Ким, — потом попал в плен, в лагерь Тубен Кама. Слыхали о таком? Та ещё душегубка, редко кто два месяца там выживал. Ну, мы, кто только в лагерь попал, решили не ждать, а сразу бежать. Нас там на строительство стен выгнали, вот мы и решили сбежать. Понимали, что в лагере шансов нет выжить, уж лучше от пули. Побег не удался, кого-то охрана подстрелила, остальных нашли с собаками. Рука — наказание за побег.