От заката до рассвета

Глава 1

“Нет опаснее врага, свято уверовавшего в идеалы Добра и Справедливости. Такие не сомневаются”.

Неизвестный болтун

Когда всадник добрался до деревни, ветер уже сдувал пепел. Зарево полыхало всю ночь, к утру глазу предстали лишь тлеющие головешки.

Ближе к центру селения показались они — длинные колья, следы князя Крустника. Всадник насчитал с десяток жердей, вкопанных в землю. Любимое развлечение феборского владыки, которое он поставил на поток. Бедолаги еще дергались, словно гусеницы, насаженные на спичку, что не укрылось от единственного глаза, который оставили всаднику справедливые боги. На всякий случай он свесился с седла и пощупал собачий череп при седле. Его бледный друг мирно постукивал кобылку по боку, оставаясь все таким же холодным и молчаливым — слава святым и смелым.

Князь прошелся здесь огнем и мечом, почище ведьминой упряжки. Но и та забрала с собой немало жизней. Ночью никто не ушел обиженным, когда люди Крустника с ведьмами рвали друг другу глотки. Пройдет не так много времени, прежде чем в разоренную деревню пожалуют мародеры, дабы поживиться тем, что не успел пожрать огонь. Или еще кто похуже.

Очень не хотелось рисковать. Одноглазый и так потерял достаточно сил, которые могли бы пригодиться в дороге, конец которой пропадал во мгле.

Времени было в обрез, и всадник заставил кобылку бодрее переступать копытами. Порыв ветра принес за собой запах, от которого все живое предпочло бы умчаться вскачь. Кобылка недовольно чихнула и повела в сторону, силясь миновать косую дорожку вглубь деревушки, словно корабль-призрак, выплывающей из белесого смога, но хозяин оказался упрямее.

Иной даже не подумал бы направлять лошадь в сторону этих руин — пристанища мародеров и одичавших собак, где путник не найдет ничего кроме пыли и неприятностей. Но всадник туда и стремился. Он не смыкал глаз уже несколько дней и Сеншес знает сколько недель не вылезал из доспехов. Под грудью мрачных туч, из которых за ночь не пролилось ни капли, пожарище служило ему путеводной звездой.

Хаты провожали гостя грозным видом почерневших окошек, выеденных пламенем. Соседние дома выдыхали бледный дымок, готовые вспыхнуть в любой момент. Дворы устилал девственно чистый ковер серого цвета, не тронутый ни единым отпечатком стопы. Кому посчастливилось выбраться наружу, нашли покой прямо посреди дороги. Лошадь сама обходила эти грустные холмики, почти не отличимые от общего пейзажа разорения и смерти.

На майдане посаженных на кол было еще больше — от воронья и стай жирных мух было не продохнуть. Сторонясь обгоревших тел, всадник спешился. Каблуки подняли целый столб теплившегося пепла, под котором смутно угадывался какой-то продолговатый предмет. Одноглазый поддел его сапогом, подхватил и задумчиво повертел находку в руках — пушистая метла на толстом черенке закружилась в пыльном воздухе. Он быстро, до хруста сжал черенок и треснул им оземь раз-другой. Снова пепел накрыл его едва ли не с головой.

Кобылка с неодобрением покосилась на его чудачества и взволнованно зафыркала. Одноглазый похлопал ее по шее и быстро привязал метлу к переметным сумкам. Рядом с арбалетом и здоровенным двуручным мечом, еле намеченная гарда которого была намертво скреплена с ножнами.

Отряхнувшись, одноглазый огляделся по сторонам — тихо, ни души. Живой, по крайней мере. Мертвым болтать не пристало, если не знаешь как развязать им языки.

Ночная сеча щедро раскидала тела с краснеющим на груди гербом Феборского княжества. Солдат с черным змеем, недобро скалившимся с алого как кровь поля, не жалели — рвали на части, ломали, жгли и рубили, словно тряпичных кукол. Иного исхода ожидать было глупо, ведьмам незачем баловать вполсилы. Уж если дамочки вышли на охоту, то урожай обещался знатный.

Воронье уже успело вдоволь полакомиться свежей плотью и добраться до самого сладкого — до глаз, но таких всадник обходил вниманием. Однако у тех, кто еще мог похвастаться хотя бы одним, он опускался на колени, стирал слой пепла с лица, с которого еще не сошел белый грим и разухабистая улыбка, начертанная углем, и поднимал мертвецу веки. Пару ударов сердца он не двигался, и, приподняв повязку, внимательно вглядывался в навечно затухший зрачок. Затем шагал к следующему мертвецу, чтобы проделать тот же ритуал. Видел он лишь смерть. Глаза мертвецов всегда открывали ему страшные картины, полные боли и страданий, но эта была особенно безумна. Ужасы ночной схватки заволокли его взор, который на мгновение стал взором солдата, жизнь которого снесло росчерком бритвенно острой косы. Сердце отсчитало десять ударов и за этот десяток, он успел увидеть многое. Полчища ведьм в небе. Огонь, кровь, крики. А потом быстрая, бесславная смерть. Так всегда, без ошибок и иллюзий.

Досмотрев жуткую сцену, одноглазый обратился к следующему ухмыляющемуся лицу, чтобы увидеть в потухших глазах ту же картину. Бедолагу подхватили крюком и уволокли под небо. Умер он от удара о землю.

Мертвецы скалились ему в лицо. Потешное войско князя Крустника, с которым они нянчились еще в бытность его мелким и злобным княжичем. Скоморошья банда, как прозвали их в народе. Немногие имели честь подобраться к ним так близко, когда лица феборцев покрывал слой белой пудры, а руки сжимали металл, и уйти невредимыми.

К посаженным на кол одноглазый не стал соваться. И так все было предельно ясно. Тут поработали с ведома Крустника. Когда-то и его отец любил баловаться чем-то подобным. Но старый князь Владислав не чета молодому. В плохом смысле. Молва приписывала почившему старику разные мерзости, но и подвигов было не счесть. Его сын, похоже, запомнится совсем другим.

Для отчаявшихся жителей деревни оставался один исход — храм Спасителя, чья под корешок срубленная Пылающая Длань и опаленные огнем белые стены высилась неподалеку. Начисто снесенные ворота единственного каменного строения в деревне встретили гостя тишиной и запахом гнили. За ними стояла горячая тьма и ни души. Только кучная цепочка следов уводила прочь из церкви и пропадала где-то за околицей.

Одноглазый сделал лишь шаг за порог и сразу же направился обратно, позвякивая шпорами. Уже на полпути к обеспокоенной кобыле ушей коснулся надоедливый звук.

Магия… — поприветствовала всадника собственная лошадь, оглушительно зевнув. Вернее, собачий череп у нее на боку, глаза которого светились легким розоватым светом. — Я чувствую магию. Много магии…

— С добрым утром, Щелкун, — мрачно проговорил одноглазый, поморщившись. Легок на помине. Но тут он прав — магией поработали изрядно. Каждый камень, наверное, наелся ею до отвала. Скоро сюда начнут стягиваться все, кому не лень, чтобы слизать ее со стен.

Только не говори, что не рад снова услышать мой голос? — продолжал действовать ему на нервы Щелкун.

— Не скажу, — проворчал всадник. Череп мерзко расхохотался. Словно ржавой пилой черканули по стеклу.

Хорошо они поработали, да? — завел свою обычную болтовню Щелкун. — Упряжка Адэ свое дело знает. Жду не дождусь, когда мы сможешь поболтать с ней как в старые времена. На языке мечей и огня. Я так давно не пробовал женской плоти… Так давно. Это все ты виноват! Плохо работаешь, опричник! Я уже который месяц в отключке, голодный! Где это видано?!

— Заткнись…

И не подумаю! — злился Щелкун. — Где это видно? МЕНЯ? Голодным держать?..

— Заткнись, сказал… — процедил одноглазый и насторожился — ушей коснулся посторонний звук — крик? Голос? — Пожрешь, никуда не денешься…

Он повел глазом вдоль разоренных домиков. Послышалось… или нервы, и так натянутые до предела бесконечной скачкой и болтовней этого черта, играют с ним в игры?

Но звук повторился — словно сквозь сон подвывал побитый пес, тихонько, но настойчиво. Значит, не послышалось. Одноглазый прислушался. Звук шел словно из-под земли, единственного места, которое огонь и железо миновали стороной. От колодца, откуда же еще?

Небольшая башенка с покатой крышей примостилась неподалеку; ткни такую, сама развалится. С каждым шагом звук становился все отчетливей, и прежде чем отбросить крышку и глянуть вниз, одноглазый если и мешкал, то лишь мгновение.

Эхо прокатилось до самого дна, где еле слышно плескалась и поблескивала черная вода.

— Эй, ты! Живой?

Мальчишка не ответил — только мигнули снизу две перепуганные звездочки.

Ух, надо же! — восхищенно проговорил Щелкун. — Живчик! Повезло ему. Пойдем отсюда, а?

— Подними меня! — в отчаянии принялся голосить бедолага охрипшим голосом. — Пожалуйста, ради всех Святых и Смелых!

— Не реви! — бросил одноглазый, пока срезал веревку и мастерил петлю — едва ли у колодца скоро объявятся новые хозяева.

Ты чего реально собрался спасать этого засранца? Да он поди заразный. Не глупи, слышишь?

Одноглазый не слушал этого болтуна — занимался веревкой. Другой конец удалось привязать к седлу. Кобылке сегодня еще придется потрудиться.

А мальчишка все надрывался:

— Дяденька! Все отдам, ничего не пожалею, только вытащи меня отсюда!

Череп не отставал:

Как же, не пожалеет он! Поди у тебя карманы каменьями набиты? Или ты дашь нам водички попить из своего колодца? Ахахах, дуралей.

— Подмышками пропускай, слышишь! — крикнул одноглазый, когда петля шлепнула мальчишку по лбу.

— Стены слишком скользкие, дяденька!

Очко у тебя слишком скользкое, — хмыкнул череп.

Одноглазый сплюнул и ударил сапогом черепушку. Щелкун взвизгнул — то ли со смеху, то ли от обиды.

Когда веревка натянулась, он ударил кобылу по крупу. Веревка затрещала, натянутая до предела, но вопреки его опасениям выдержала. Вскоре у крев колодца показалось мертвецки бледное лицо с налипшими на него рыжими прядями. Одноглазый бросился помогать, и только когда податливое и ледяное тело в рваном платье безвольно распласталось на земле, он заглянул в стеклянные глаза и с отвращением осознал, что вытащил наружу окоченевшее женское тело.

— Сеншес тебя побери!

Мясо! — заверещал Щелкун. — Дай ее мне!

— Теперь меня, дяденька! — кричали из колодца.

Не терпится стать следующим, а, малец?

— Что за шутки? — зарычал одноглазый, заглядывая в колодец. — Тебе самому жить не хочется?!

— Хочется… Но я не мог оставить ее. Здесь.

Ругаясь себе под нос, одноглазый распутал петлю и вновь бросил ее в темноту. Веревка натянулась, и снова кобылке пришлось поднапрячься, прежде чем наружу не сунулись две дрожащие пятерни. Одноглазый сграбастал рыжеволосого мальчишку за шиворот и рывком вытащил наружу. Тот кубарем покатился по земле и сразу же бросился к телу, хватая мертвую за щиколотки, прижимаясь лбом к ее ногам и поливая слезами:

— Спасибо… спасибо, дяденька, что не бросил… — душили его горькие рыдания.

За спасибо сыт не будешь… А она походу уже протухла. Нет уж, ешь ее сам.

— Не реви, — бросил одноглазый мальчугану, запрыгивая в седло. — В живых еще кто-нибудь остался?

— Что?..

— В живых, говорю, есть кто-нибудь? Куда полетели ведьмы, знаешь? Ну!

Конопатое лицо, истерзанное слезами, непонимающе уставилось на грозного всадника. Мальчику на вид было годков двенадцать — тот возраст, когда еще сложно назвать его малышом, но и взрослым он станет нескоро. Почему-то он показался одноглазому смутно знакомым, хотя он и не мог взять в толк, где их пути могли пересекаться.