Полихромный ноктюрн

Его лицо вернуло свой серьёзный вид — снова напоминал тряпичную куклу с глазами-пуговицами. Желая что-то спросить, задать важный вопрос, посмотрел по сторонам, но её уже не было. Нежная взломщика души растворилась, убежала сквозь пальцы как сон, который забывается через мгновение после пробуждения.

Сидя всё на том же стуле без спинки, робко водил ладонью по своей ноше и повторял слово «Гильона», прислушивался к происходящему. Если ждущие мяса посетители вдруг все разом замолчат в попытках поймать тишину, то услышат лишь скрип прогнившей древесины да скрежет крысиных когтей. Вот такое музыкальное сопровождение к ужину проскальзывало из-под зала, утопающего в мерзком животном смраде. Да, запахи мгновенно стали совсем другими.

За ближним столом выпивали четверо немолодых мужчин, по крайней мере, их внешний пожёванный обстоятельствами вид сообщал именно это. После речей «Широкой глотки», содержимое кружек дарило чувство небывалого превосходства. Как-никак стали вершителями справедливости. Эмоциональный подъём затмевал собой всю осторожность, ранее взращенную рассказами путешественников о не имеющих места в мире существах да отродьях поганых. И в свою же очередь сказители тоже кидали медяк в шкатулку страхов людских. Такой вклад — дело серьёзное. Сказители — это не абы кто. Чтобы стать им необходимо отправиться в паломничество, подняться на пятнадцать тысяч и четыре ступени, постучать на склоне пика во врата монастыря — Атнозирог Ыноротс. Если четыре мудреца увидят в паломнике необходимые качества, допустят к обучению. Подробности происходящего в самом монастыре неизвестны. После лет затворничества, познавшие тайны возвращались в суету жизни и несли с собой истории, некоторые из которых были о невообразимо-чудовищных судьбах. Они-то и стали благодатной почвой для появления тёмной небыличной были о Гавранах, что дожидаются Хора для проведения торжественного пира — Саккумбиевой ночи.

Те четверо громко обсуждали свои планы. Их голоса сливались в единый поток — понять, кто именно сейчас говорит — не представлялось возможным из-за чрезмерного количества усвоенного ими спиртного.

— Да я! Да я любого через локоток. Когда мне попадутся эти Вороны, я им устрою! Эти млятины пожалеют, что сунулись к нам. Отловлю, как охотник кроликов, и повешу трофеи на пояс. Зуб даю! Я как раз для этого достал дедову булаву и кольчужную рубаху. Она вам — не это. Не восточная ламинарка, а настоящая защита.

— Да! Вот я тебя уважаю, и ты прав! Так с ними и надо. Будут знать, как у меня красть. Нельзя давать спуску. А то эти бродяги и торговцы нагнали жути, — поддержал другой, захлёбываясь своей уверенностью.

— А если это неправда… и Гавраны самые настоящие порождения тьмы, рождённые из чрева Старой войны? И вообще служители церкви тоже говорят о них. Там-то врать не будут. Я слыхивал, они могут утащить под лестницу и всё. Ищи-свищи, а тебя и не было. Или же об этом трепались болтуны? Не помню уже, — произнес третий, давая волю опасениям и выпивая из пустого стакана.

Двое из них волнообразно поплелись на улицу. Хлопнув и без того хлипкой дверью, покинули заведение.

За следующим столом шумели босяки. Игра в напёрстки, которую они устраивали в переулке, принесла им солидный улов. Потому-то решили устроить соревнование по опустошению сосудов с пойлом. Пойло — иначе и не назвать полугустую жижу с запахом нестиранных портков. Второй с левой стороны ударил дном кружки себе по лбу, так доказал её пустоту; шишка точно останется.

— Намедни видел белпера, — начал рассказывать взбодрившийся глухим ударом. — Белая перчатка стоял в тени шпиля и обвинял семью Ванригтен. В чём же обвинял…а! Обвинял Ванригтен и дьякона собора в похищении горожан. Якобы, убивают людей в своих драгоценных подвалах. Я бы и поверил, но топтун обмолвился, что всё обыскали. Ничего не нашли внутри усадьбы. Ложные обвинение. Должно быть, обезумел бедолага. Ну, с тем количеством крови, с которым они имеют дело, подобное вполне ожидаемо. Я его не оправдываю, а, скорее, даже наоборот. Выбрал бы лучше идти в констебли, как мой батя. А то, может, кто-нибудь из них стал бы новым Микгрибом, кто знает. Но нет, берутся размахивать припарками, микстурами, а потом едут кукушкой. Опасно всё это, опасно. Не зря нас предупреждают об опасности знаний…

— Едут кукушкой, а та им желает счастливо оставаться, — промычал другой. — Во, звучит… звучит как тост! До дна, нтльджемены…

— За констебля Микгриба… старшего! Развалившего клоаку сифилисную с этими сектантами, с этими Умастителями.

Пойло, что отправляло своих этаноловых юнитов, дошло до нужного места. Свидетель помешательства белой перчатки поплыл, да не брассом. С большим трудом продолжил рассказывать. Как выяснилось, болезненному потоку слов из разлагающегося рассудка лекаря никто не поверил. А вероятно, просто не подали признаков. Сейчас-то почти наверняка не поверят, ведь появились «Вороны». А благодаря шипилявым свистам «Широкой глотки», одна лишь мысль о том, что благородная и самоотверженно помогающая жителям Оренктона семья — всего лишь маска, вызовет приступ отвращения. Отвращения к самому себе за неблагодарность. Того безумца в белой мантии с улиц увёл уст Церкви Примуулгус. Должно быть, посчитал своим долгом научить крикуна, не жонглирующего стеклянными пузырьками, правильному мышлению в особо жестокой форме. Усты в своём стремлении «исцелить» еретиков не видели разницы между крестьянином и высокопоставленной особой. Сойти с пути мог каждый, и неважно умён ты или же нет, богат или же — нет. Оступиться мог каждый. Усты знали о людской слабости, а потому прикладывали усилия для возвращения потеряшки. Но если же уход был осознанным, да ещё и со злым умыслом, то тут-то носители красных лент ни в чём себя не сдерживали. Ночью того же дня из трубы на крыше дома белпера вздымался чёрный густой дым. Он чем-то привлёк внимание ворон. Пернатые падальщики спирально вились над постройкой. Вот он — дурной знак.

Опустошив явно лишнюю кружку, хмельной говорун ещё раз вдарил себе полбу. И тут забыл о чём говорил и почти вырубился. Далее поделился искромётной мудростью: — Для крепкой семьи главное… это столовые приборы, — мудрец, сняв с себя бремя подобного знания, медленно опустил голову. Несколько раз что-то неразборчиво пробормотал. Громко захрапев, провалился в сон. В дрёме от его языка отстреливали едва узнаваемые слова, звучали более чем странно. Какие-то были о бытовых вещах, например: бутылка, кровать и похлёбка. Вдруг в цепи обыкновенного прохлюпало и нечто совершенно неожиданное: «Свет далёких огней наблюдает за нами. Дверь заветной ночи откроют верные последователи. Возрадуйтесь Саккумбиевому пиру».

— Этому больше не наливать! — с улыбкой завопил сидящий справа. — С него довольно, а то вон уже гадость какая-то сочится из его рта. Наслушался бредней бездельников, да Сказителей. Ох уж эта бабка со своим чаем. Точно говорю: она по молодости поднялась по пятнадцати тысячам ступеней. О! И четырём. И обслуживала тамошних монахов. Они-то как пить дать изголодались по всякому разному. Теперь мешает обычным мужикам, мешает своими рассказами отдыхать на конце рабочего дня. Вот кем быть — точно яд…

Просвистел оглушительный девичий визг. Посетители отставили сосуды с крепким, приподнялись. Вдруг с юной девицы какой-нибудь забулдыга срывает платье? Такой вопрос промелькнул у них в мыслях. После торопливых топтаний, через дверь вломились те двое, выходившие на улицу. Один из них еле дыша от испуга, прокряхтел: — Эт самое. Меня какая-то уродливая лапа пыталась утащить под лестницу. Это Ворон был. Гавран! Он прямо здесь, внизу! Хоривщина там, клянусь все-дедом. Лапа была вот такая! — изобразил он руками, и его компаньоны переполошились, потому что если это правда, то «ОНО» прямо сейчас под ними, в подвале. Деревянный пол в момент стал гниющей перегородкой, тонкой, как наспех сплетенная сетка из веток для скрытия ямы-ловушки. Некоторые из посетителей, сидевших неподалёку, а потому чётко услышавших не чёткие блеяния о хоривщине, почувствовали, как проваливаются в неё. Пытаются ухватить за первое попавшееся, а оно не даёт дотронуться до себя. Берёт и вдруг отдаляется.

Смельчаки, что ранее обещали расправиться с крадунами золота, сдвинулись с места, медленно подползали к входу на нижний уровень. Пульсация собственных висков заменила собою почти все мысли. Одна единственная была о ветреном утёсе, на краю которого они будто бы оказались. Будто бы бушующие волны вгрызались в острые скалы внизу, будто бы стихия зазывала, пела последнюю колыбельную. Такое лицо обрёл страх, лишивший их дара речи. Храбрость сочилась из добровольцев в виде носовой слизи, она пропитывала растопыренные усные щётки. Преисполнившись, неуверенно отварили обшарпанную дверцу. Петли вообще никогда не смазывали, жиром там и отродясь не пахло. Ветхая лесенка тянулась в самый низ. Их не удивило бы, если лестница в подвал вдруг вела бы вверх. Едва уловимый гул взбирался по ступенькам, точно робкое невидимое чудовище карабкается на пир живых. Ещё подвальная капель выдавали себя за слюни приближающегося дитя Хоривщины. Вот пример места в которое не хотелось бы спускаться, потому все оставались на местах, не решались.

Наблюдая за потенциальными героями, Фель ощутил странные прикосновения. Его воинские инстинкты покалывали раскалёнными иглами. Пока охотники на кроликов тянули жребий, выбирали того, кто пойдёт в подвал, за третьим столом кто-то пробормотал, жуя кусок мяса: — Да я тебе говорю. Был я как-то раз на кухне в усадьбе, нужно было, ну понимаешь, перетаскать запасы до кладовой. Платили щедро, серебром. Чего не подсобить? Когда уходил, видел краешком глаза господина Каделлина. И знаешь что? Да… девка он! Понял да? Это точно. Есть у мужиков один верный способ определить, барышня перед ним или нет. Ты знаешь о чём я. Вот так и раскусил… кто есть кто. Дамского угодника со стажем не проведёшь никакими фокусами. Чтоб у меня бровь лопнула прямо сейчас, если это не так. Как говорится: курочка по…

Представитель Министерства резко дёрнул голову, определённо взбесился. Лицо налилось холодной яростью, презрением, а краешек губ пренебрежительно приподнялся. Вскочил со стула, зашагал к третьему столу. Все в заведении увидели воителя из Серекарда. Вмиг протрезвели, поднялись частоколом, почти подлетели. Ну а как ещё реагировать на кавалера такого количества слухов? Приближаясь к цели, заподозрил неладное. Всматривался в стену чуть дальше третьего стола. Смотрит и смотри. Стоило бы уже перестать и заняться первоначальным делом. Тут его игра в гляделки с тьмой дала свои результаты. Подозрения полностью оправдались. Загорелся уголёк. Чужак с ехидным прищуром курил трубку, нагло смотрел прямо в его глаза. Капюшон мешал получше разглядеть незнакомца. Да этого и требовалось. Смоляная накидка сделала всё сама, выдала актёра театра теней из усадьбы. Ворон кровожадно улыбнулся, демонстративно скрывая хромоту, ушел из шумного места через выход на кухне. Заманивал, вёл за собой, якобы смотри — я ранен и слаб. Зов услышан, приманка проглочена. Тяжёлый лязгающий шаг стал единственным посетителем заведения. Фель последовал за своей целью, напоследок, на прощанье, вбил болтуна лицом в столешницу; дамский угодник от неожиданности хрюкнул.