Поцелуй русалки

— Что происходит в моей голове? — повторил Иоганн. — Если все так, как ты говоришь, тогда радуйся, что я уйду!

Злость и стыд за то, что дядя его ударил, глубоко засели у него голове. Но еще большей была обида за отца.

Дядя Михаэль грустно посмотрел на него. Затем он встал, пошаркал к двери мастерской и закрыл ее.

— Верфь — это искушение, — произнес он тихо. — Я понимаю тебя, Иоганн, гораздо лучше, чем ты думаешь. Ты считаешь, что можно спустить собаку с цепи, а затем она по одному свистку вернется обратно. Но ты себя переоцениваешь.

«Если бы ты знал, — думал Иоганн, — что за собаки шлындрают вокруг нашей мастерской».

— Царь больной человек, — тихо произнес Михаэль. — В однажды мы оба тоже станем больными. Тогда я был еще моложе, чем ты сейчас. В этой чужой стране моим единственным другом был Стефан Гаден, придворный лекарь. У него имелось полное представление о царской семье, русских песнопениях и затхлом воздухе за толстыми стенами Кремлевского дворца. Когда он приходил ко мне, мы выпивали. Царь Петр находился тогда еще в отроческом возрасте. Как ты знаешь, его отец, царь Алексей, был женат дважды. Когда он умер, новым царем стал единокровный брат Петра, Федор. Но вскоре и тот умер, ему было всего лишь двадцать и наследников у него не было. Царь Петр родился во втором браке. На самом деле первым в порядке наследования престола стоял его единокровный брат царевич Иван, но тот был слабоумным. И высокие сановники определили наследником Петра. Семья первой жены царя Алексея чувствовала себя ущемленной в правах на престол. Они пустили слухи, что Иван мертв, а убили его кровные родственники Петра, и начали подстрекать стрельцов — Кремлевскую гвардию. Стрельцов призывали к восстанию против их собственных командиров и царской семьи, — он перевел дыхание. — В мае они напали на дворец и убили сорок родственников Петра. Князь Михаил Долгорукий, командир стрельцов, был первым, кого его же собственные солдаты сбросили через перила на копья и бердыши своих товарищей. Разъяренная толпа убила двух братьев царицы, затем стрельцы убили лекаря, которого обвинили в отравлении царя Федора, — он уставился на свои руки. Они дрожали.

— Стефан Гаден, — прошептал Иоганн.

Михаэль чуть заметно кивнул.

— С тех пор я не единственный, кто не может спать. Даже царь не находит покоя, и ему снится кровь. Мы оба больны. Это болезнь недоверия. Ты теперь понимаешь, почему я не хотел, чтобы ты его злил? Для тебя он просто царь. Но я видел, что он из мести может быть палачом и кровопийцей.

— А потом… через несколько лет во время второго бунта он из мести отправил стрельцов на казнь? — спросил Иоганн.

Дядя Михаэль отмахнулся от вопроса Иоганн, как от назойливой мухи.

— Какого бунта? — презрительно фыркнул он. — Настоящих доказательств не было. Признания часто выбивались под пытками. В предъявленном обвинении говорилось, что мятежники планировали сжечь немецкую слободу, нас убить, а Софью, единокровную сестру царя, назначить регентом. Я думаю, это была чистая месть. Ты тогда еще не приехал и не видел, как он злится, — дядя Михаэль вошел в раж.

Иоганн испугался, когда представил измученные лица. Будто все кошмары и картины, стоявшие ночью перед глазами Михаэля, повыскакивали, как гномы. Лучше бы заткнуть уши, но он оцепенел от отвращения.

— Казни проводились везде — на Красной площади возле городских ворот и в войсках. На холме возле Преображенских казарм, где обычно на позорные столбы нанизаны усохшие головы преступников, царь приказал соорудить эшафот. Длинными колоннами стрельцов согнали на это место. Они шли с зажженными свечами в руках, сопровождаемые плачущими женами и детьми. Петр даже своих придворных заставил участвовать в казнях. Сановники неуклюже размахивали топором палача, и я не хочу тебе рассказывать, как плохо некоторые из них овладели этим ремеслом. У них тряслись руки, некоторые ослабли от страха и страданий. Это был кровавый праздник мести. Он отправил на казнь более тысячи стрельцов. Отпустили лишь молодых парней твоего возраста. Казнить их он не позволил, но им предварительно отрезали носы и уши.

— Прекрати! — закричал Иоганн. Дурнота накатила волной, и он подумал, что сейчас упадет.

— Это никогда не прекратится, — ответил дядя Михаэль.

— Но почему мы тогда не остались в Москве? — разгорячился Иоганн. — Ты — свободный человек, и от царя б находились подальше.

— Будущее России там, где царь, — горько произнес Михаэль. — Петр ненавидит Москву. Он не желает жить в Кремлевском дворце, в этом лабиринте темных коридоров и покоев. Он не терпит монотонного песнопения священнослужителей, и ненавидит всех, кто придерживается старорусских обычаев. Нет, это закат Москвы. Через несколько лет никто о ней уже и не вспомнит. А здешний город станет новой столицей. Это будет прекрасный город. Великолепный. И если даже я могу поверить в его красоту, значит, так оно и есть. Но долгое время я не верил, — из его голоса исчезла злость, а морщины разгладились. — И в тот момент я повстречался с Марфой, — он устало поднялся. — Ну, ты получишь работу корабельного плотника. Этот как раз то, чего ты хочешь. Я поздравляю тебя с твоей новой работой на верфи.

Он, пошатываясь, вышел из мастерской.

— Жизнь идет дальше, — услышал Иоганн его бормотание. — Все время дальше.