Рпава

В этом видела Рпава предназначенье своё, замысел мироздания. Так было всегда. Так есть. А как будет — Время покажет.

Да, Время течёт неумолимо и тихо, как воды глубинные. Не удержать его плотинами, не замедлить морозом, не ускорить водопадом. Око солнца жаркого, свет луны нескромной, слёзы ливней щедрые — ничто не властно над временем, кроме памяти.

Взгляд в себя — и замерло мгновение. Взрыв души, воли подвиг — и быстрины колючие камнями завалены да песком засыпаны, чтоб ни капли не вспомнилось, не просочилось — словно и не было никогда, в безвременье кануло.

Рпава с мужем раздоров не помнила, не желала. Но память — хитрая бестия — лишь зацепится за знакомое, и обратно вылезло без спросу, настойчиво.

«Вот тот взор обиженный, у Ии разок подсмотренный, за уговор Вроком не сдержанный — было ведь?»

Нет!

Пустое оно… Пошто точить берег там, где, обрушившись, он добра не добавит ни супругу, ни ей самой, никому? Забыто.

«Ой ли?»

Память крутит, мутит, рябью гладь спокойную сминает.

«А вспомни-ка! По первости, по свежести всякое обещалось, а потом забылось, не довелось... Было?»

Ветром рваным траву по берегу к земле прижало. К ночи Река заметно потемнела.

Да, было. Давно было, прощено, пустое... Пустое! Пустое же?

Но... А ну как упрись она тогда, повернула б вспять – то что же? Был бы муж её любимый так же ласков с нею, так же горяч? А не потому ли люба она, что супротив течения общего не поворачивала, соглашаясь, принимая, не вспениваясь на малейших порогах?

Рудр застал Рпаву спящею якобы, в косы шёлковые укрытую. Обнял легко, бережно. Рпава ласку не отвергнула, но и не прильнула. Беглый взгляд за отблеск в темноте зацепился — кувшинка неживая. А ведь Рудру она так и не сказала про соседей — забылось, не довелось... Повернулась Рпава, обвила мужа жарко, улыбкой его встречною прогоняя из памяти взбаламученной глаза чужие, хитрые.

Когда счастье спокойное, чистое, глубокое, камни ворошить на дне не стоит, только муть поднимать. Но если и случается такое, то чем глубже счастье — тем и муть мимолётнее, незаметнее. Была — и нет её. Пустое.

Беда грозою нежданною накрыла межмирье Реки и Леса. Ржавым туманом деревья окрасила, к кромке реки спустилась, заражая болью.

— Ты убила их! Ты убила мои творения, погубила лес молодой!

Вороны кружились над пиками потемневшего леса, чей Хозяин зверем раненым выл. Взгляд колючий Рпаву буравил.

— Подлая Река! Чем тебе деревья мешали? Далеко, высоко росли, не твоей водой поены были! А теперь — смотри, смотри же, что ты с ними сделала!

От зрелища печального у Рпавы сердце водоворотом на дно утягивало. Не было больше высокого подлеска. Вода беспощадно снесла всё на своём пути: холм словно сполз, подточенный, прямо в воды речные. Деревья, связь с землёй потерявшие, корнями в небо топорщились с немой укоризной. Тёмная река стала бурой от грязи, листьев, травы…

Рпава повернулась к Вроку. Боль и ярость, как и недавняя его радость, были ничем не сдерживаемы. Осязаемые, они заполняли пространство, воздух вокруг словно гудел. Больше не пели лесные птицы — они кричали обиду. Не шептались листья деревьев — надсадно скрипели стволы. Врок посерел лицом, жёлтые запавшие глаза сочились прозрачной смолой. Сломленный горем, он пал на колени, мох под длинными пальцами тут же чернел.

— «С миром», «соседство доброе» — как бы не так! Предупреждали ж, а я доверился, счастьем своим ослепленный. Ты! Ты этому виной!

Отшатнулась Рпава, вины за собой не зная, но и слов нужных не находя. Как же? Что случилось? Кто?..

— Врок, нет вины моей…

Но вороньё над берегом совсем расшумелось, а разве ж стаю перекричишь? Разве может оглохший от боли услышать? Вот и сосед её... Горе-то какое! Кто ж на такое решился? Откуда волна такая, откуда жажда разрушающая? Зачем?

В тот момент Рпава Ию узрела, обрадовалась. С сестрой водной вместе она быстрее разберётся, объединив усилия найдут виновного. Пусть подлесок уже не вернуть, так хоть на будущее оградиться, либо к согласию прийти, либо изгнать злопыхателя.

Ия первым делом рядом с Вроком опустилась, позволяя обнять себя, обвивая собой в ответ, утешая, шепча что-то в волосы мужа вороные. Наконец она глаза подняла, а их глубина не проглядывалась, словно болотом затянутая. Напрасно Рпава в них понимание искала, более того, показалось Рпаве вовсе странное: Ия словно радовалась горю Леса, мужа обнимала так, словно вернулся к ней после разлуки долгой. Ну да быть такого не могло, как возможно?! Не она! Или же?..

Тишина звенела красноречиво. А как надежда совсем отхлынула, осушая силы Рпавы душевные, улыбка тонкая, змеиная у сестры водной привиделась. Брызнуло ядом женским:

— Уходи своим руслом, оставь нас с мужем. Твои воды несут лишь тоску. Мне казалось, сестрой будешь старшею… Якобы ж мужняя, полноводная, спокойная. Где же? Пошто тебе Лес сдался? Ошибались. Мы все ошибались! Вон же поди! Теки прочь!

Над рекою тучи в ночь склубились. Ливень словно скалой придавил. Вот оно как! Одним махом и от подлеска негодного, и от соседства тревожного избавилась! Хитра красавица, умна!

Гнев-обида во Рпаве взбурлила, ходуном земля пошла по краю вод. Поймала Река взгляд соседа-Леса — осудил уже, презрением полон. Ныне ж мощь её вод восставших лишь докажет вину ей навязанную, подтвердит шёпот самозабвенный супруги горячо любимой.

А раз так, терять нечего!

Собралась за спиной Рпавы волна жуткая, густая, голодная. Звуки всякие исчезли, в толщу жидкую затянутые.

Лес на ноги встал, собой жену загораживая. Живая стена дремучая из земли поднималась, шипами щерилась, вьюном сцеплялась. Терновые плети змеями к Рпаве устремились, жаля бестолку, лишь проваливаясь в потоки речные.

Что ей деревья, коряги, шипы? С первой же волной разорвёт, унесёт, расшвыряет! Рпавы вод до горизонта хватит, ни клочка сухой земли не останется, где был лес — болото разольётся хмурое, ни души не пощадит.

Но с её, Рпавы, душой что случится тогда? Простит ли себе, оправдает ли? Как сдержаться, как смирить порыв?! И не поздно ли? Уж еле-еле мощь бурлящая за спиной удерживалась.

Всхлипнула Река, своё падение признавая, веки опустила, и тотчас же облегчение нашла — сила спокойная объятий родных потерять себя не позволила. Рудр родной грозу услышал, узнал, в стороне не остался.

— Тише, Рпава, не бурли, родимая. В равнину разольёшься — обратно путь не найдёшь. Каким бы дно каменистым ни было, то лишь дно, оком солнца забытое...

Так же птицы надсадно кричали. Так же тучи ещё клубились. Боль соседа звенела, живая. Ии взгляд ревнивый по широким плечам Рудра скользил. А воды Рпавы словно прояснились, вновь прозрачными стали, быстрее вдаль потекли.

— То, что в бурю кажется порогами неодолимыми, завтра лишь сосуд пустой. Капля камень точит, а пред тобою, Рпава, рьяная моя, жена любимая, и скалы расступаются, и русло моё — твоё в той же мере.

Мужа ласка покой дарила, возрождала. В силе слов простых, из самой глубины струящихся, услышала Рпава и детей своих зов, их говор переливчатый, беззаботный. Взгляд скользнул по останкам подлеска высокого: всё к утру приберётся, смоется, до Большой Воды сплавится, в деревнях прибрежных в дело пойдёт, али на дно — в забвение.

Отгремели летние грозы, на реке снова сонная тишь да гладь. Бликам солнечным и зацепиться не за что — зеркалом огромным Рпава свет рассеивала, в тяжкий зной прохладою делилась. Ветер в камышах спрятался, в их тени водомерки бесшумно скользили, играясь. Мальки на мелководье плотными стайками гонялись за отражением редких облаков. И только осы лесные гулко жужжали у берегов:

— З-з-знайте, з-з-знайте! Река ж-ж-жестокая, з-з-злая, з-з-злая...

— Кто сказал, кто посмел? — возмущались Мавки.

— З-з-зверьё лесное сказ-з-зывает. З-з-загубила подлесок молодой, з-з-замутила источник, Хоз-з-зяина из-з-звести хотела. З-з-злая, з-з-злая Река, без-з-зжалостная...

Мавки наперебой разубеждать пускались, ос ругали. Мол, сами они твари ненасытные, хищные, а уж как злословить в пустую — хуже мух навозных — первыми жужжат. Да только бестолку ругали. Как лесной пожар шепотки тут и там трещали вовсю.

— С-с-сгубила, с-с-смыла подлес-с-сок, — шипели змеюки прибрежные.

— Какова Рпава! Какова коварная! — возмущались жабы.

Рпава слышала наветы нелестные, да внимание не обращала. Чужой мир — чужие заботы. А у неё — свои берега, своя семья, своё предназначение. Что там про источник? Да куда уж более мутить, Ия и сама прекрасно справилась. Вот, про Хозяина леса кольнуло — о чём это осы жужжат?

— З-з-злая, з-з-злая река, друж-ж-жбу соседскую не уваж-ж-жила...

Обернулась Рпава — ос назойливых и след простыл, а речи ядовитые всё жалили. Зверьё на водопой спускалось пуганное, из жажды лишь, не в удовольствие. Берег, сточенный подлеском сгубленным, зарастал травою медленно, словно шрамом уродливым выделяясь, напоминая болезненно грязь прожитую, смытую, но не забытую.

А главное, чужую грязь! Будь её, Рпавы, вина, разве б могла она щедро кормить все селенья окрестные рыбою, к чистоте так привередливою? Разве б цвели в изобилии кувшинки речные, красотой безупречной радуя?

Рпава вспомнила про заводь заветную, где до ссоры с соседями бывать любила, а сейчас вдруг снова заскучала. Подхватила кувшинку янтарную — подарок Леса когда-то, а теперь лишь напоминанье грустное — и волною лёгкою в сады речные вернулась. Стебли длинные встретили радостно, цветы солнечные в пряди течений вплетались, на плавучих листьях улитки да стрекозы отдыхали.

Удивительные создания — стрекозы: яркие, быстрые, независимые. И в воде, и на суше, и в небе — везде им свобода, везде им дом. А одна стрекозка мелкая поселилась в кувшинках весной ещё. Рпава узнала знакомицу, залюбовалась: то застынет в воздухе быстрокрылая, то кувыркнется, мошку поймав. Глазищи огромные, сеточкой частою. И сама стрекозка любопытная, юркая — головою крутит, всё примечает. Рпаву увидела и тут же ближе подлетела, зашептала, застрекотала торопливо:

— Здравствуй, Рпавушка-матушка, неспроста, неспроста, неспроста тревожу! Несправедливо поступила с тобой сестра твоя, а я свидетелем стану. Я в подлеске том самом гостила, злые струи встретила, улететь успела, но с тобой не спутала. Пусть хитра супруга Леса, струйками малыми стянула водицу от источника самого до подлеска высокого, там сплела волну смертельную и стеной обрушила... Но за камнем, на самом верху, осела вода стоячая. Вкус не спутать с твоим, стоит раз лишь сравнить. А на дне — иголки сосновые, шипы терновые, в стороне твоей не встречаемые. Стоит Лесу шепнуть, станет ясно, что вины твоей нет, то жена его...

Рпава слушала стрекозку юную. Вот, возможность нечаянная, драгоценная — пролить свет на случившееся, правде на поверхность всплыть позволить и обелить её, Рпаву, и перед Лесом-соседом, и пред зверьём лесным да прибрежным!

— Скажи слово строгое — слетаю, справедливость стребую. От леса к лесу растёт разное, так и с реками-ручьями: стихия общая, но друг от друга отличная. Не твоими струями подлесок стёрло. Смотри, смотри, матушка-Рпавушка, там Хозяин с Иею... Неспроста, неспроста!