Число разрушения

«Земля и небо будут гореть в огне.

Такова воля богов, такова воля богов».

(Книга Чумаеля)

— Доброе утро, профессор Вектор, — услышала я за спиной.

Сдержав готовое вырваться ругательство и с трудом развернувшись, я встретилась взглядом с улыбающейся рыжеволосой девочкой лет двенадцати. Знакомое лицо. Кажется, я видела ее на распределении в прошлом году, значит, она точно не из моих студентов. Что ей нужно?

— Доброе утро, мисс… э-э-э…

— Уизли, — с готовностью подсказала она. — Меня зовут Люси Уизли.

— Да, конечно, Люси, — выдавила я из себя ответную улыбку, превозмогая боль в колене. — Помню твоего отца, Перси Уизли. Он был хорошим студентом… Я могу чем-то помочь?

Она быстрым шагом подошла — почти подбежала, — на ходу пытаясь достать что-то из внутреннего кармана мантии. Удалось ей это не сразу, а когда все же удалось, в руках у нее оказался мятый кусок пергамента, перепачканный чернилами. Люси развернула его и протянула мне.

— Я летом прочла «Нумерологию и грамматику», и у меня возникла одна идея… — затараторила она, наверное, опасаясь, что я уйду, не дослушав. — Может быть, это чепуха, но мне показалось, что можно легче строить резонансные диаграммы, если использовать простые числа… Вот, здесь все написано!

На пергаменте неровным детским почерком была изложена методика использования решета Эратосфена для построения резонансных диаграмм. Какой-то розыгрыш? Я перевела взгляд на Люси. Немного взволнованное, но лучащееся искренностью лицо. Нет, не шутит. И ей двенадцать. На мои занятия она сможет попасть только в следующем году.

— Давай присядем, Люси, — сказала я. — Извини, мне тяжело стоять.

— Конечно, профессор Вектор, извините, — испуганно сказала она и метнулась к ближайшей скамье. — Это ведь после той битвы за Хогвартс, да?

— Так и есть, — кивнула я, зашагав следом. — У многих проклятий есть долгосрочные эффекты. Далеко не все их удается исцелить.

Мы сели рядом, и я, облегченно выдохнув, протянула ей пергамент.

— Скажи, Люси, это полностью твоя идея? Ты нигде раньше об этом не читала?

— Нет… Это какая-то глупость, да?

Усмехнувшись, я покачала головой. Считается, что резонансные диаграммы не имеют практического применения. Дань красоте концепции, не более. Между тем, не существует двух объектов во всей необъятной Вселенной, для которых резонансные диаграммы одинаковы. В них заключена сама суть вещей.

— Этот метод когда-то разработала Бриджит Венлок в тринадцатом веке, — сказала я. — Очень хороший метод, хотя и довольно сложный. Досадно, что его так редко применяют. К сожалению, многие маги недолюбливают числа, а некоторые даже считают, что математическое знание — удел маглов.

Люси широко раскрыла глаза, и без того большие:

— Почему? Числа — это же… это же… Они везде! Во всем! Они… это сложно объяснить словами.

Они везде. По коже у меня пробежали мурашки. Так бывает порой: не от холода или страха, а просто от… резонанса. Иногда чьи-то слова или события, или образы цепляют что-то внутри, и тогда ты на мгновение перестаешь дышать, а сердце пропускает удар. Не знаю, у всех ли такое. У меня — с детства. Они везде. Я ожидала увидеть эти слова в пифагорейских трактатах или в работах Лейбница, но не в словах девочки, едва закончившей первый курс. Только теперь я обратила внимание на эмблему факультета, красовавшуюся на ее мантии.

— Ты Уизли, и Шляпа распределила тебя на Когтевран? — не сдержала я удивления.

Она грустно кивнула.

— Папа тоже удивился и был недоволен. Но мама радовалась — она ведь сама с Когтеврана.

Что ж, это отчасти проясняет дело. Когтевран — особенный факультет, и по простой прихоти Шляпы туда не попадают. Даже великая Венлок, на работах которой зиждется половина современной нумерологии, в свое время училась на Пуффендуе. Даже моя любимая ученица, Гермиона Грейнджер, с ее блестящим умом, попала на Гриффиндор. Мало быть сообразительным и любить учиться, чтобы оказаться на Когтевране. Должно быть что-то еще. Что-то общее, чем обладают гении и безумцы. Быть может, у безумцев его больше. Безумие же часто передается по наследству.

— Вот что я тебе скажу, Люси… Твой папа неправ. Нет плохих факультетов. Важно оказаться на своем. И знаешь… Зайди ко мне в кабинет после занятий. Я покажу тебе кое-что.

— А что? — немедленно загорелась она энтузиазмом.

— Увидишь, — улыбнулась я, и на сей раз мне не пришлось делать над собой усилие. — Ты сказала чистую правду. Числа — они везде.

* * *

Она пришла в тот же день, когда я сидела за своим столом, почти лишившись сил к вечеру. Порой я спрашивала себя, почему вообще продолжаю работать. Кто из моих нынешних учеников доживет хотя бы до средних лет? Мир обречен. Я отчетливо видела это еще в день после битвы, помогая вытаскивать тела из-под завалов в дымящихся руинах Хогвартса, несмотря на покалеченную ногу. Следов той битвы уже не осталось, и древний замок теперь краше прежнего. Камень и дерево легко восстановить. Назовите меня старой циничной ведьмой, но и на смену погибшим придут вновь рожденные. Только мир все равно не станет прежним, получив очередную дозу яда в кровь.

— Профессор Вектор? — робко проговорила Люси, просунув голову в дверь. — Можно войти?

— Конечно, Люси, заходи, — немедленно отозвалась я и указала на ближайший стул. — Садись.

Она воспользовалась приглашением и выжидательно обратила ко мне те же широко раскрытые глаза. Что-то кольнуло в груди, и я отвернулась. Моя дочь, Виктория… Нет, она не была похожей на Люси внешне, и ей никогда уже не исполнится двенадцать. Черноволосая, тихая, любившая подолгу сидеть в домашней библиотеке, листая книги. Ей было восемь, когда Пожиратели Смерти развязали массовый террор в страшном восемьдесят первом.

Сделав глубокий вдох, я подтянула к себе массивный фолиант в кожаном переплете и сказала:

— Я думаю, тебе будет интересно ознакомиться. Перевод на английский с древнегреческого оригинала.

— А что это за книга? — спросила Люси и, привстав, осторожно коснулась обложки.

— «О числах мироздания». Ее написала Гипатия незадолго до гибели. Редкий экземпляр, в библиотеке Хогвартса ее нет. Мне самой с трудом удалось отыскать ее. Ты ведь слышала про Гипатию?

Она нахмурилась, а потом радостно закивала:

— Вспомнила! Я видела ее на карточке от шоколадной лягушки. Она, наверное, была великой волшебницей.

Люси открыла первую страницу и с восторгом провела кончиками пальцев по полям. Виктория делала так же. Проклятье. В горле снова встал комок, и я не сразу смогла ответить.

— Не только волшебницей. Среди маглов Гипатия знаменита не меньше. Она была талантливым математиком и астрономом. Эту ее книгу часто понимают неверно, считая чисто философской. Здесь и впрямь немало от Платона и Пифагора, но все же…

В свое время труд Гипатии изменил меня — стал недостающим кирпичиком в причудливой картине мира, созданной трудами Венлок и мыслителей пифагорейской школы. Мира, сплетенного из чисел. Порой мне казалось, что лучше бы я никогда не видела этой книги. Но нет, событие это было столь же неизбежным и необходимым, как появление шестнадцати при возведении четырех в квадрат. Такова власть чисел.

— Не знаю, легко ли тебе будет читать ее, — продолжила я, — но советую попробовать. Может быть, не сейчас, а когда душа будет лежать. Теперь она твоя.

— Правда? — воскликнула она, моментально засияв. — Это… за то, что я догадалась о простых числах?

— Нет, Люси, — покачала я головой. — Это за то, что ты смогла увидеть числа во всем.

* * *

В следующий раз мы смогли поговорить почти через год, когда Люси вместе с сокурсниками пришла на первое занятие по нумерологии в мой кабинет. Она почти не изменилась внешне, только стала чуть выше и постригла волосы, оставив копну коротких огненно-рыжих завитушек. Когда по окончании вводной лекции — должно быть, скучноватой, судя по лицам студентов, — все шумной гурьбой ринулись к выходу, она осталась сидеть на своем месте, не сводя с меня глаз. Тяжело ступая, я подошла и разместилась рядом.

— Как успехи, Люси?

Она не сразу ответила, и мне стало ясно, что изменения все же коснулись ее, только были они гораздо глубже, чем я ожидала. Она по-прежнему смотрела на меня широко раскрытыми глазами, но теперь в них был не восторг, а понимание. Мне вдруг стало не по себе.

— Вы были правы. Книга Гипатии оказалась… очень сложной. Я только на каникулах смогла закончить. Теперь не могу перестать об этом думать.

— О чем именно?

— Те резонансные диаграммы… Они ведь как-то связаны с собственными числами, про которые упоминала Гипатия. Но я пока не разобралась до конца, как именно. Это сложно объяснить словами.

Настал мой черед молчать. Даже маглы — из наименее зашоренных — видят в математике что-то мистическое, даже сакральное. Они догадываются, что математика лежит в основе мироздания, хотя и не осознают обычно, какая сила наделяет плотью эти ажурные нагромождения абстракций. Порой, отдаваясь этому чувству, они рождают что-то новое, пропуская целые главы возможного доказательства. Таким был Эйлер, увидевший числа так, как никто до него. Таким был Кантор. Такова была Гипатия. Как эту подразумеваемую на уровне полунамеков связь смогла разглядеть маленькая девочка, едва коснувшаяся поверхности бездонного океана знаний?

— Да, Люси, — кивнула я. — Они связаны. Каждому объекту во вселенной, каждой общности, каждой части мироздания соответствует число, заключенное в резонансной диаграмме. Очень большое, но конечное число. Принято считать, что это чистая абстракция и числа эти невозможно вычислить. Они лишь неявно подразумеваются в методах нумерологии.

— Гипатия считала, что они реальны.

Сказать ей или нет? Знание не только причиняет боль, о чем знал еще Екклезиаст. Знание может убить.

— Так и есть, — кивнула я, не выдержав ее пристального взгляда. — И больше того. Реальность целиком состоит из этих чисел. Твоя палочка — число. Ты сама — число. И я тоже. И…

— И весь мир, — прошептала Люси, глядя сквозь меня.

— И весь мир, Виктория. Мироздание — большое число.

— Виктория? — удивилась она.

Меня бросило в жар.

— Ох… прости. Люси, конечно.

Я встала на ноги и побрела к своему столу, стараясь не оглядываться. Было трудно дышать. В висках стучало.

— Люси, ты извини, но мне… мне нужно в библиотеку.

— Да, конечно. Я не хотела вас задерживать.

Услышав, как она загремела стулом, я обернулась. Люси стояла и собирала вещи в сумку.

— У вас ничего не случилось, профессор Вектор? — спросила она. — Вы кажетесь… очень грустной.

У меня не нашлось сил ответить, и я просто помотала головой. Она тоже не выживет. Мы все обречены. Не только маги. Не только человечество. Обречена Вселенная, которая обращается в пепел прямо сейчас, а не в отделенном миллиардами лет будущем, как думают маглы. Чтобы постичь суть реальности, мне потребовались годы изучения материала и бесконечные стопки пергамента, исписанные моей рукой. Мир хрупок. Стеклянный дом, едва выдерживающий собственный вес. Куда ему устоять перед нами, людьми? Мы все виноваты, и я больше прочих. Но мы — лишь вереница чисел, и можно ли обвинять число в том, что оно нечетно?