Дропкат реальности, или пособие для начинающего шулера

Тем не менее Васса не стала рисковать и решила подождать более удобного момента для потравительских целей. Слегка кашлянув, девушка обозначила свое присутствие. Чтец оторвался‑таки от послания и, взглянув на вошедшую, замер.

Она была хороша, определенно хороша. Голубая ткань струилась по фигуре, словно вода, обтекая юное гибкое тело. Такое притягательное. Особенно если тебе уже далеко за сорок, а в перспективе к желудочным коликам грозит добавиться прострел. Тебя сторонятся молоденькие фьеррины, морщащие нос за разведенными веерами, на приеме у императора, но вслух ничего не говорят, приседая в реверансах и целуя печатку на руке, как и положено. Потому как с теми, кто держит в руках власть, приходится считаться. Именно власть сейчас и позволит всерадетелю сломать это юное прелестное созиданье, еще не знающее о своей участи, и в стеснении постоянно поправляющее то несуществующие складки платья, то пытающееся инстинктивно прикрыть грудь. Сломать, но сначала вдоволь наиграться…

— Присаживайся, дщерь, — и владыка щедрым жестом зазывалы, выдающего лежалую двунитку за уримский бархат, указал на софу.

Васса воспользовалась приглашением. Не успела девушка присесть, как Всерадетель тут же оказался подле и, больше не тратя время на расшаркивания, сразу перешел к рекогносцировке коленок, активно переходящей к разведке в районе талии. Обхватил руками трепетный (как он думал) девичий стан.

'Как ухватом прижал, зараза' — не к месту мелькнуло у Вассы. На столь стремительное наступление девушка не рассчитывала. Мелькнувшая идея: попытаться вырваться, была отброшена как бесперспективная. Противник был гораздо сильнее и опытнее. Расслабиться и получить удовольствие, вопреки поговорке, как‑то не очень хотелось.

Решив, что лучшая оборона, это нападение, девушка с криком: 'Я вся горю, соврати же меня, прелестник!' — обхватила шею всерадетеля руками, а для пущей надежности еще и одну из голеней ногами. Владыка, ожидавший в этот момент чего угодно: от яростного сопротивления до слез прекратить этакое непотребство, слегка опешил. Не давая хогановой деснице прийти в себя, Васса взяла самую высокую ноту, на которую была способна, метя в ухо противника:

— При — и — и-и — и зрак!

От ее вопля задрожали не только стекла, но, кажется и стены.

Последовавшее:

— Ааа… — а за ним и более членораздельное — Ёкт твою горгулью! — принадлежали всерадетелю, в довершение к звуковой атаке (по причине которой он слегка ослабил бдительность) получившему еще и коленом в ту часть тела, которая мешает любому мужчине во всяком бою.

О том, что хогановы отцы могут матюгаться толь цветасто, Васса узнала опытным путем. Всерадетель таким образом на мгновение утратил контроль над ситуацией. Этого оказалось достаточно, чтобы ловкие пальцы развернули пакетик, высыпав содержимое последнего в бокал с вином. Благородный напиток, рубиновая глубина которого на какой‑то миг приобрела плебейский белый оттенок, слегка вспенился. Впрочем, как и полагается высокородному, он за вздох успел успокоится, и, когда хоганов десница пришел в себя от звуковой и тактильной контузии, уже ничто не говорило о том, что нервная девица добавила винному букету новую пикантную вкусовую нотку.

Вассария, не теряя времени даром, вспорхнула с диванчика и описав малый круг почета по ковру (что, по мнению девушки должно было свидетельствовать о немалом ее волнении), подхватила оба бокала, стоявших на столике. Отступив на пару шагов от импровизированного ложа, с которого владыка с кряхтением поднимался, она протянула один из фужеров всерадетелю и с извиняющейся улыбкой произнесла:

— Простите, это все нервные жилы, как утверждает докторус. Я просто переволновалась и мне нужно успокоится. Вино всегда помогало в таких случаях. Но пить одной… Не составите мне компанию?

И с видом невинной офиранской девы протянула всерадетелю бокал.

— С удовольствием! — все еще корчась от затихающей боли согласился несчастный визави.

Ни о чем не подозревавший владыка, находясь в полусогнутом состоянии (держаться, прикрывая самое ценное для каждого мужчины, пусть тот и хоганова десница, мешали приличия, а выпрямиться полностью мешала физиология, коей был нанесен серьезный ущерб), потянулся за предложенным на манер пресловутого ослика, которого манят морковкой. За что и поплатился, ненароком наступив на мантию.

В попытке высвободиться владыка дернулся сильнее и, не удержавшись, начал заваливаться. Васса, быстро сообразившая, куда собирается спикировать тело хогановой десницы, в последний момент успела поддеть ногой кочергу, подопнув ее. Да так удачно, что всерадетель приложился темечком аккурат на рукоять оной. Качественно так, прочувственно.

Девушка разглядывала жертву своей импровизации, стоя с двумя бокалами, весьма мило смотревшимися в обеих руках. 'Да что за день сегодня такой, идиотский, с ударным перевыполнение даже самых пустяковых планов? Интересно… медаль мне за это полагается? Ну, если не целая, то хотя бы полуспаситель отечества, например?' — не к месту подумалось Вассе.

Меж тем всерадетель, судя по всему, решил прикорнуть на ковре, раскинувшись на том во весь свой могучий рост.

Вылив вино с дурманом (зря только добро переводила), девушка решила убедиться в наличии пульса (пусть невольным, но убийцей становиться все же не хотелось). Докторусы обычно замеряли биение кровяной жилы на запястье, но лицедейка никак не могла уловить нитевидного подрагивания. Плюнув на классический способ определения пульса (сиречь нужен ли данному индивидууму деревянный бушлат или нет), Васса нашла‑таки указательным пальцем сонную артерию на шее. Ток крови, слабый и редкий, все же наличествовал. Она уже собиралась отдернуть руку, как на глаза ей попалась маленькая подвеска, жемчужной каплей угнездившаяся в вороте у всерадетеля. Украшение недорогое, но выполненное с немалой долей таланта, слегка дико смотрелось на шее у хогановой десницы.

Васса взяла в руку жемчужину, чтобы получше рассмотреть украшение. Стоило ей чуть потянуть, как цепочка (по — видимому, порвавшаяся во время падения хозяина) весенней изворотливой змейкой, уставшей после долгой спячки, покинула шею владыки. Как только это произошло, с телом всерадетеля стали происходить странные метаморфозы: пухлые щеки впали, нос заострился, напомнив клюв старого ворона, кожа, на манер капустного кочана, прихваченного морозом, стала слоистой. Верхние ее пласты, словно отряхолки, начали слезать, обнажая загнивающую плоть.

Девушка отпрянула от того, что еще пару вздохов назад было дородным мужчиной. Сейчас хоганов дланник напоминал скорее вупыря, принявшего солнечную ванну. Да и пах всерадетель не хуже навозной кучи. Слегка оторопев от увиденного, девушка попятилась спиной к двери и, лишь нащупав ручку и выскользнув в коридор, смогла перевести дух.

Подвеска, вместе с ажурной цепочкой остались у нее в руке. Не решившись вернуться ко всеотцу, дабы вернуть взятое (вдруг и вправду, как легендарный кровосос, воскреснет и решит подзакусить кровушкой из девичей лебяжьей шейки), Васса решила пока оставить украшение себе.

Лицедейка летела по коридорам беззвучно, словно кленовый лист, подхваченный порывом осеннего стылого ветра. Услышав лишь намек на шум она вжималась в ниши или мимикриовала под очередной вазон. Последнее скорее для успокоения нервов, нежели для маскировки, поскольку, при всей своей внешней хрупкости и миниатюрности, девушка на фикус, ну никак не походила. Наконец‑таки ей удалось добраться до двери, единственной на всем этаже оказавшейся плотно запертой.

Васса по здравому размышлению решила, что запирают обычно самое ценное, и воззрилась на резные деревянные створки, выполненные с немалым искусством, уже не с эстетической, а со взламывательской целью.

Покрутив ручку замка и повздыхав (медвежатник из девушки был аховый), она решительно подошла к окну. Аккуратно открыла одну из створок и убедилась, что до земли ей в случае неудачи обеспечены пять вздохов незабываемого ощущения полета и симпатичная отбивная по приземлении. Судорожно вздохнула и провела рукой по обледенелому отливу подоконника. Пальцы тут же откликнулись покалыванием на такое пренебрежительное к ним отношение.

'Кто‑то кичится своим богатством, но деньги — самая неуловимая из материй этого мира. Они могут внезапно исчезнуть, хотя до этого мига накапливались не одним десятком поколений. Иные пестуют свою красоту, ставя ее во главу угла. Но красота быстро увядает. Вернее всех оказываются те, кто делает ставку на талант и мастерство. Эти вещи спрятать и потерять гораздо сложнее. А твое умение, Васса, заключается в твоих чутких пальчиках. Поэтому береги их. Не морозь, не обжигай. Потерять ловкость, чувствительность легко. Вернуть куда сложнее', — эти слова деда закатным шёпотом тишины звучали в ушах девушки. Васса непроизвольно отдернула пальцы от ледяного, словно вечным холодом поцелованного, подоконника.

Насмешливая красавица Сирона — старшая из двух лун сегодня была особенно надменна, забравшись под самый купол небосвода и взирая с отстраненным видом на бренный мир, впрочем, щедро делясь своим сумеречным светом с последним.

'Так никуда не годится!' — подумалось Вассе. Решительно вздохнув, она тем не менее забралась на узкий подоконник. Уцепившись руками за одну из розеток лепнины, девушка аккуратно, на мысках, сделала первый шаг.

Тонкая подметка туфелек из телячьей кожи пропускала холод так, словно Васса босыми ногами ступала по вычурным дополнениям фасада особняка, именуемым карнизом лишь по причудливой фантазии архитектора. Полоска камня в четыре пальца толщиной, да еще не прямая, как в нормальных домах, а вся в завитушках и волнах. Может со стороны и красиво, но лезть по этому результату разбуженного архитекторского либидо было жутко.

Пальцы, в первые мгновения еще чувствующие шершавую чешую кирпичной кладки быстро задубели. Вассе приходилось прижиматься к стене. От последней веяло холодом, который при одном неверном движении девушки мог стать могильным. Путь небольшой — всего в двадцать локтей длиной — для лицедейки показался сравнимым с паломничеством через белмирские чащобы, простиравшиеся на сотни лин в северной части империи.

Наконец ее нога ступила на узкий подоконник окна кабинета — эскапада Вассы была окончена. Девушка обеими руками ухватилась за очередной выступ и, плюнув на конспирацию, мыском туфли врезала что есть силы по стеклу в районе шпингалета. Обиженный звон и плеяда осколков, полетевшая вниз, заставили лицедейку внутренне сжаться, но никакой реакции на неурочный шум не последовало. Осторожно просунув руку в пробоину, девушка подняла задвижку шпингалета и, тихонько приоткрыв створку, юркой ящеркой проскользнула в вожделенную комнату.

Это и вправду оказался кабинет. Мрачный, строгий, без вычурных излишеств и прикрас, где‑то даже голый, как правда, обнажающий пороки и пристрастия своего владельца получше иного обличителя. Столешница, словно ладонь, испещренная множеством едва заметных линий, свивающихся местами клубом змей. Корешки книг на полке, расставленных в одному хозяину ведомом порядке. На некоторых отчетливо виднелись даже характерные бурые пятна или же подпалины. Иные, весьма потрепанные, были и вовсе без названий. Лунный свет как раз запутался в их корешках. Едва девушка ступила на ковер, с виду казавшийся мягким и уютным (а на деле с жесткой, почти не сминающейся под ногами короткой щеткой ворса), в нос сразу же ударил спертый воздух, с едва уловимым, но оттого еще более назойливым сладковатым душком.