Полуночные тени

— Уже восемнадцать, — ответила я. — На полтора, господин. Вы осенний, а я весенняя.

— Маленькая ты для восемнадцати, — покачал головой Анегард. — Да и для семнадцати маленькая.

Я пожала плечами: что за странные разговоры? Какая есть.

— И глупая. Я ведь серьезно про окна-двери — нельзя так. Беспечно живете. Ты пойми, Сьюз, — что с вами случится, других лекарок ближе Оверте нет. Вы нам здесь живыми нужны.

— Я понимаю, господин. Мы привыкли просто. Сколько себя помню, всегда здесь бояться некого было. Люди лекарку не обидят, нечисти в этих краях не водится, а звери…

Я запнулась, не зная, как объяснить: со зверями я умела договориться. С любыми.

— Не водилось, — поправил Анегард, не заметив заминки. — Теперь водится. Привыкли — отвыкайте.

В приоткрытую дверь просочился черный в подпалинах пес — тот самый, что вынюхивал мою землянику. Лег на пол, умильно повозил толстым хвостом-морковкой. Анегард хмыкнул, шлепнул ладонью по ноге. Пес подбежал, виляя всем задом.

— Угости его, — тихо подсказал Анегард.

Я зачерпнула земляники, протянула на ладони. Псень зачавкал. Прошелся языком по опустевшей ладони, подлизал с пола упавшую ягодку. Сел, оглянулся на хозяина и уставился на меня умильным щенячьим взглядом.

— Его Рэнси звать, — сообщил Анегард, все еще баюкая почти полную кружку: — У тебя останется. Дарю.

— Но, господин…

Молодой барон взглянул на меня так, что возражения приморозились к языку. Матерь звериная, да что ж это творится?! Породистый кобель хороших кровей — а у нашего барона псы знатные! — стоит не дешевле такого коня, как Рольфов Огонек. И за что мне такие подарки, за красивые глаза или за кружку кваса? Анегарда, конечно, в скупости никто еще не обвинял, но даже тех наших девчат, которые за счастье считали прогуляться с ним до сеновала, он так не одаривал!

— Не спорь. И дурного не думай. — Ишь ты, словно мысли мои прочитал! — Не дело бабке да девчонке совсем без защиты, а стражу к вам поселить — разговоров не оберешься, сами ведь и откажетесь.

— Откажемся, — кивнула я.

— Вот то-то. Рэнси охранять уже обучен, ты с ним поладила, значит, так тому и быть. А кто чего сболтнет по дурости, можешь ко мне отсылать, самолично мозги вправлю.

Кривая ухмылка молодого барона не сулила предполагаемому болтуну ничего доброго. Я пробормотала «спасибо», все еще пребывая в некоторой оторопи. Рэнси просительно тявкнул, я зачерпнула земляники. Подумала: да тебя, дружочек, хоть пастись выводи! Псень умял ягоды и заколотил хвостом по бокам. А барон сказал мрачно:

— Но ты, Сьюз, и с ним по лесу лишнего не болтайся. И вот что, — явственно поколебавшись, Анегард вытянул из-за пояса замшевую перчатку. — На, спрячь. Если что случится такое, что помощь нужна будет, дай ему да вели хозяину отнести. Он дорогу найдет, а я пойму, что здесь у вас неладно.

Я взяла, уже совсем ничего не понимая. Вот уж честь лекаркиной внучке! С чего бы?..

Рэнси насторожился, заворчал. Рука молодого барона метнулась к поясу — к кинжалу. А я даже не сообразила сказать, что это бабушка возвращается. Вертела в руках мягкую, явно не новую перчатку, и думала, что ответить…

Только услыхав горловой рык Серого, опомнилась. Крикнула:

— Свои, не бойтесь! Серый, цыц!

Анегард встал. Кажется, его ладонь так и сжимала рукоять кинжала — пока не вошла бабушка. Лишь тогда его лицо смягчилось, и молодой барон, поздоровавшись, как подобает, с хозяйкой дома, снова сел.

Между тем Серый и не думал униматься. Стоял на пороге и рычал, вздыбив загривок. И Рэнси, даром что щеня против матерого кобеля, уступать не хотел. Стал передо мной, оскалив зубы, всем видом показывая: не пройдешь! Одно слово, благородный!

— Будем знакомить. — Анегард вздохнул чуть заметно. — Рэнси… Серый…

Мне показалось — молодой барон сказал. Так, как говорю я — выйдя на миг туда, где правит миром живых тварей Звериная матерь. А может, это я истолковала в понятном мне образе его умение собачника, не один псиный выводок обучившего и натаскавшего. Как бы то ни было, оба кобеля успокоились и обнюхали друг друга уже по-приятельски.

Анегард ухмыльнулся:

— То-то.

Бабушка оглядела гостя, покачала головой:

— Нехорошо выглядишь, молодой господин. Немочь приступила иль тревога одолевает?

— Да я так, — отчего-то смутился Анегард. — Отдохнуть зашел… квасу вот попить.

И схватился за кружку.

Бабушка впилась в меня острым взглядом. Я пожала плечами. Тут молодой барон собрался, видно, с мыслями — то ли сам, то ли квас помог. Поставил опустевшую кружку, спросил:

— Что в деревне, баба Магдалена, спокойно?

— Да как сказать, — бабуля села напротив Анегарда, подперла голову рукой. Ответила медленно, словно сама с собою рассуждая: — Вроде на первый взгляд тихо. Мужики уж посмеиваться начали: сдуру, мол, тогда перетрусили… бабы детишек запирать бросили, только что поодиночке ходить не велели, да ведь малые и так вечно стайками.

Я слышала в бабушкином голосе странную неуверенность; услыхал ее и Анегард. Спросил, насторожившись:

— Что же не так?

Бабуля задумчиво почесала кончик носа.

— А вот Гвендин малый, к которому звали меня, он и не так. Гвенда решила, животик у малыша пучит, да только не в животике дело. Беспокойство его наведенное, извне воспринятое. Оно конечно, до храмового дня судить рано: боги младенца не видели, покровитель ему не назван, для любой хвори дитя уязвимо. А вот не хворь у него, хоть режьте — не хворь! На что похоже: всю ночь воплями заходился, не умолкал, а как утро — уснул себе, и хоть бы хны!

Анегард потер лоб. Спросил:

— Только эту ночь? А раньше?

— Дитю боговорота нет, — объяснила бабушка. — На Хранителя стад родился.

— И вокруг тихо? Псы не выли, скотина не билась?

— Покой и благолепие, — вовсе даже не благолепным голосом сообщила бабуля.

Ткнувшийся в ладонь холодный нос вывел меня из задумчивости. Так ты всю мою землянику схрумкаешь, подумала я. Рассеянно почесала псеня за ухом, погладила крутой лоб. Тяжелая голова легла ко мне на колени, всего через несколько мгновений рядом плюхнулась толстая лапа. Рэнси блаженно вздохнул. Ах ты ж подлиза!..

— Вот что, — сказал Анегард, — ты, баба Магдалена, туда сейчас вернись. Отдохнешь, и я тебя отвезу. Посиди там ночь, глянь сама, что да как. А назавтра мне расскажешь. Странно это все…

Взгляды бабушки и молодого барона столкнулись вдруг — и скрестились на мне. Показалось, даже воздух в доме заискрился. Эй, чуть не ляпнула я, что это вы оба себе вообразили?! Но тут Анегард усмехнулся, покачал головой:

— Нет, глупость это. Если правильно я думаю, нельзя Сьюз одной ночевать. Придется мне самому.

Прозвучало так, будто молодой барон ответил разом и на свои же слова, и на бабулины мысли. Меня даже ревность кольнула: обидным показалось, что моя бабушка и чужой парень вот так, с одного взгляда, друг друга поняли.

— Вдвоем сходим, — буркнула я. — Гвенда только рада будет.

— И отвозить никого не надо, — добавила бабуля. — Что там делать добрых полдня? Ввечеру соберемся да пешочком и дойдем.

— Можно и так, — после чуть заметной заминки согласился Анегард. — Тогда, хозяюшки, спасибо вам за угощение, а мне пора. Заеду завтра, расскажете, как ночь пройдет.

Молодой барон встал; заметная глазу усталость опала с него, стекла, как вода с гуся. Оглядел кухню прищуренным взглядом воина, бросил резко:

— Окна позакрывайте. Еще раз такое увижу, тут же в замок вас отвезу, и сидите там за стенами.

Бабушка покивала; спросила вдруг:

— А вот скажи, молодой господин, в замке у вас все спокойно ли? Никому дурные сны не снятся?

Анегард замер на полушаге. Развернулся к бабуле — медленно, словно через силу. Выдохнул сквозь зубы. Уронил тяжело, как камень на ногу:

— Мне.

И снова они поняли что-то без слов. Бабуля не стала спрашивать, что да как. Почесала кончик носа, выудила из ларя тыковку-горлянку, налила заваренной для меня мяты. Протянула Анегарду:

— Выпьешь на ночь, господин. А завтра привези бутыль поболе, я тебе сделаю, чтоб хоть на боговорот хватило. И заварю, и нашепчу… так-то тоже не дело, вона, глаза красные, сам ровно ужас ночной.

Анегард рассмеялся, бабуля согласно хихикнула. Так и распрощались — со смехом, будто и не беда свела.

Мы с бабушкой вышли на крыльцо — проводить гостя. Смотрели, как садится он на коня, как поправляет копьецо и самострел, чтоб удобно было дотянуться. Как молча уметывают в лес братцы и сестрицы моего Рэнси.

Махнул рукой, тронул коленями бока вороного. Отдохнувший жеребец не артачился, двинул спорой рысью.

Серый, для порядка поворчав ему вслед, недовольно задрал лапу на коновязь: видно, кто-то из господских псов успел пометить.

Я невольно оглянулась: где подарочек, что поделывает? Псень, стоя передними лапами на лавке, подъедал из туеска землянику.

— Ах ты ж, зараза! — вскрикнула я.

Бабушка обернулась так резко, будто ждала увидеть в кухне волка. Охнула, схватившись за поясницу:

— Вот так напугаешь бабку, Сьюз, и… а это еще что?!

— Это Рэнси, — вздохнула я. — Подарил вот… подарочек. — Наткнулась на острый бабулин взгляд и заторопилась, чувствуя, как полыхают щеки: — Бабуль, да ты не думай! Я сама не знаю, что на него нашло, честное слово, всеми богами клянусь! Вот взял и подарил! Сидите, говорит, одни посреди леса, совсем без охраны, не дело… знаешь, как ругался?!

— Не дело честной девушке принимать подарки от господина, да еще такие!

— Ага, попробовала бы ты отказаться! Так посмотрел… думала, прибьет на месте. И ничего, сказал, дурного не думай, просто в лесу плохо, а кто чего скажет, ко мне отсылай. — Я помолчала и добавила тихо: — А в лесу ведь и правда плохо, сама знаешь…

— А земляника? — желчно вопросила моя остроглазая бабуля. Ах, Рэнси, Рэнси, ну что уж тебе было всю ее доесть!

— Ну… тут ведь недалеко. И спокойно было, я послушала…

— Сьюз!

Когда бабуля говорит вот таким вот железным голосом, лучше поскорее умолкнуть. Я и умолкла. Достала с полки чистую глиняную миску, поставила на пол, вывалила туда остатки земляники. Сказала Рэнси: Твое!

— Я думала, ты умная девушка, — выговаривала между тем бабуля. — Я думала, тебя можно оставлять без присмотра. И хватило же ума… Сама ведь ночами криком кричишь, знаешь ведь сама, что в лесу неладно! И куда тебя бесы понесли? А если б, не ровен час, и впрямь сожрали?

— Кто? — не выдержала я.

— Знали б, кто, спокойно бы жили, — отрезала бабуля. — А то ишь, невесть какая нечисть в лесу хозяйнует, а ей все трын-трава! Она у нас всякой ерунды не боится, она, понимаете ли, если уж захочет земляники, то никакой ночной кошмар ее не остановит! Правильно, Сьюз, так и надо! Если в следующий раз тебя съедят…

— Да ладно, ба, — я обняла бабушку, чмокнула в щеку, усадила к столу. — Перестань. Все обошлось, и я больше не буду, вот. Как твоя поясница? Растереть?

Рэнси доел землянику и теперь задумчиво жевал бабулин фартук.

Гвенда нам и правда обрадовалась. Особенно когда узнала, что мы собираемся просидеть ночь с ее малым. Вздохнула:

— Хоть высплюсь!

— Ей тоже постели, — бабуля мотнула головой в мою сторону.