Годы решений

Но тем самым, совершенно вопреки ожиданиям держав, навязавших договор, началась новая экономическая война, в которой мы сегодня находимся, и которая образует значительную часть современного «мирового экономического кризиса». Распределение сил в мире полностью сместилось из-за усиления Соединенных Штатов и их финансовой олигархии, а благодаря новому характеру Российской Империи изменились враги и методы. Экономические методы современной войны, которую позже, быть может, назовут второй мировом войной, породили совершенно новые формы — большевистское экономическое наступление в форме пятилетних планов; наступление доллара и франка на фунт, управляемое с зарубежных бирж; инфляцию как метод уничтожения целых национальных богатств и независимости национальных экономик, быть может, вплоть до уничтожения враждебного экспорта, то есть экономики, и тем самым — условий существования больших народов; планы Дауэса [106] и Янга [107], как попытки финансовых групп заставить целые государства принудительно работать на банки. По сути, речь идет о том, чтобы сохранить жизнеспособность своей нации за счет уничтожения жизнеспособности других. Это борьба у лодочного киля. Но потом будут снова задействованы (как только исчерпаются все иные) старейшие и изначальные средства — военные: более мощная держава будет принуждать более слабую отказаться от экономического сопротивления, капитулировать и тем самым исчезнуть. В конце концов, пушки все же сильнее угля. Невозможно предсказать, чем закончится эта экономическая война, но ясно то, что, в конце концов, государство как авторитет, опирающийся на добровольную и потому надежную, хорошо образованную и очень мобильную профессиональную армию, снова вступит в свои исторические права, а экономика будет отодвинута на вторую позицию, как это ей и подобает.

Глава 8

В эту переломную эпоху, эпоху «межвременья» и бесформенности, когда одни хаотические состояния еще долго будут сменяться другими, постепенно вырисовываются новые тенденции, указывающие путь в будущее. Начинают формироваться силы, по своей форме и положению призванные вступить в решающую борьбу за господство на нашей планете, лишь одна из них сможет дать имя Imperium mundi и даст его, если чудовищный рок не уничтожит ее до того, как она успеет возникнуть. Зарождаются нации нового типа, не похожие на то, чем они являются еще сегодня: суммы равнозначных индивидов, говорящих на одном языке, но не такие, какими они были раньше, когда в эпоху Ренессанса можно было по какой-нибудь одной картине, битве, по лицу, мысли, поведению и мнениям с уверенностью узнать итальянский стиль, душу, хотя единого итальянского государства еще не существовало.

Фаустовские нации конца XX века станут родством по выбору для людей с одинаковым ощущением жизни, с одинаковыми императивами сильной воли, естественно, говорящих на одном языке, без того, чтобы знание этого языка их как-то характеризовало или выделяло; для людей сильной расы — не в смысле современных расовых представлений, а в смысле сильных инстинктов, к которым относится и превосходство за счет понимания подлинного положения вещей, отождествляемое сегодня литераторами и жителями больших городов с простым «духом» интеллигенции; для людей, чувствующих себя рожденными и призванными быть господами. Какое нам дело до их численности? Число только тиранило прошлое столетие, которое преклонялось перед количеством. Один муж значит больше, чем масса рабских душ — пацифистов и улучшателей мира, стремящихся к покою любой ценой, даже ценой «свободы». Это переход Porpopulus Romanus (Народа Рима) времен Ганнибала к таким представителям «Римского мира» I века, которые подобно Марию и Цицерону [108] не всегда даже были «римлянами» [109].

Кажется, что Западная Европа потеряла свое определяющее значение, но, за исключением политики, это только так кажется. Идея фаустовской культуры выросла здесь. Здесь она имеет свои корни, здесь она одержит последнюю победу в своей истории или быстро погибнет. Решения, где бы они ни принимались, касаются Запада, его души, не его денег или счастья. Но тем временем власть переместилась в не периферийные области, в Азию и Америку. Там она охватывает наибольшую материковую часть земного шара, здесь – в Соединенных Штатах и английских доминионах — это власть над двумя связанными Панамским каналом океанами со все мирно-историческим значением. Однако положение ни одной из нынешних мировых держав не является настолько прочным, чтобы можно было с уверенностью сказать, что она останется державой и через сто, даже через пятьдесят лет, если вообще будет существовать.

Что такое сегодня держава большого стиля? Это государственноe или подобное ему образование с руководством, имеющим всемирно-политические цели и, вероятно, силу для их достижения, неважно на какие средства она опирается — на армию, флот, политические организации, кредиты, мощные банковские или промышленные группы с общими интересами, наконец, или, прежде всего — на сильное стратегическое положение на планете. Всех их можно обозначить, перечислив миллионные города, в которых сконцентрированы власть. И дух этой власти. По сравнению с ними все остальные страны и народы являются только «провинцией».

Это, прежде всего, «Москва» — таинственная и совершенно непредсказуемая для европейского мышления и чувствования, ставшая после 1812 года решающим фактором для Европы (когда она еще политически к ней относилась), а начиная с 1917 года — и для всего мира. С исторической точки зрения победа большевиков означает нечто совершенно иное, нежели точки зрения социальной политики или экономической теории. Азия вновь завладела Россией, после того как посредством Петра Великого ее аннексировала «Европа». Понятие «Европа» вновь исчезает из практического мышления политиков или должно было бы исчезнуть, если бы мы имели политиков крупного масштаба. Но эта «Азия» является идеей, и даже идеей будущего. Рядом с ней раса, язык, народность, религия в сегодняшних формах совершенно не играют роли. Все это будет основательно видоизменяться. То, что сегодня там происходит, невозможно определить при помощи одних слов. Происходит нечто похожее на формирование нового вида жизни, которым беременно это огромное пространство. Пытаться определить, задать будущее, представить его в виде программы, означает смешивать жизнь с риторикой, как это делает господствующий большевизм, неточно осознающий свое западноевропейское, рационалистическое и городское происхождение.

Население этой крупнейшей страны на Земле недосягаемо для внешних врагов. Простор есть политическая и военная сила, которая еще никогда не была побеждена; это понял еще Наполеон. Что толку врагу от завоевания больших территорий? Чтобы сделать бессмысленными любые попытки завоеваний, большевики переместили центр тяжести своей системы дальше на восток. Все стратегически важные промышленные районы были созданы восточнее Москвы, большей частью восточнее Урала — вплоть до самого Алтая, а на юге — до Кавказа. Все пространство западнее Москвы, а также Белоруссия, Украина, некогда самый жизненно важный район царской империи от Риги до Одессы, образует сегодня фантастический гласис [110] против «Европы» и может быть легко принесен в жертву, не приводя к крушению всей системы. Но тем самым становится совершенно бессмысленной любая мысль о нападении с запада. Оно попросту уткнулось бы в пустое пространство.

Правление большевиков не является государством в нашем смысле, каковым была петровская Россия. Оно как Кипчак [111], государство «Золотой Орды» во времена монголов, состоит из господствующей орды — называемой коммунистической партией — с вождями и всемогущим ханом, и из подавленной и беззащитной массы, большей по численности примерно в сто раз. От настоящего марксизма здесь очень мало — только названия и программы. В действительности это татарский абсолютизм, который подстрекает и эксплуатирует мир, не обращая внимания на границы, осторожный, хитрый, жестокий, использующий смерть как повседневное средство управления, в любой момент готовый выдвинуть нового Чингисхана, чтобы пойти на Азию и Европу.

Истинно русский в своем ощущении жизни остался кочевником, как и северный китаец, маньчжур и туркмен. Родиной для него является не деревня, но бесконечная равнина, Россия-матушка. Душа этого бескрайнего ландшафта побуждает его к бесцельным скитаниям. «Воля» отсутствует. Германское жизнеощущение имеет цель, которая должна быть достигнута — дальняя страна, проблема, Бог, власть, слава или богатство. Здесь же семьи крестьян, ремесленников и рабочих переезжают с одного места на другое, с одной фабрики на другую без необходимости, только следуя внутреннему стремлению. Никакие насильственные меры Советов не могут этому помешать, хотя возникновение племени обученной и связанной с производством рабочей силы в таких условиях невозможно. Оттого-то всякий раз проваливается попытка создания и поддержания промышленности европейского типа без внешнего участия.

Но стоит ли вообще продолжать воспринимать коммунистическую программу всерьез, как идеал, ради которого миллионы людей были принесены в жертву, голодают и живут в нищете? Или же это всего лишь очень действенное средство обороны от подавленных масс, прежде всего крестьян; и средство нападения на ненавистный нерусский мир, который сначала необходимо разложить, прежде чем он будет раздавлен? [112] Ясно то, что фактически немногое бы изменилось, если бы однажды коммунистический принцип был отброшен но причинам стратегической целесообразности. Поменялись бы только названия; отрасли хозяйства назывались бы концернами, комиссии — советами директоров, а сами коммунисты — акционерами. В остальном мы давно наблюдаем здесь западную форму капитализма.

Но вне своих пределов эта держава не может вести никакой войны ни на Востоке, ни на Западе, за исключением войны пропагандистской. Для этого подобная система с ее западноевропейскими, рационалистическими признаками, которые происходят из литературного подполья Петербурга, слишком искусственна. Она не пережила бы ни одного поражения, поскольку не пережила бы ни одной победы — московская бюрократия не смогла бы противостоять даже одному победоносному генералу. На смену Советской России пришла бы какая-нибудь другая Россия, а правящая орда, вероятно, была бы истреблена. Но в то же время был бы преодолен лишь большевизм марксистского стиля, а националистически-азиатский продолжал бы беспрепятственно расти до гигантских размеров. Надежна ли вообще Красная Армия? Можно ли ее использовать? Как обстоят дела с деловыми и моральными качествами «офицерского корпуса»? То, что показывается на парадах в Москве, — на самом деле лишь элитные части из убежденных коммунистов, личная охрана власть имущих. Из провинции постоянно доходят известия о подавленных заговорах. И вообще, насколько готовы к серьезному использованию железные дороги, самолеты, военная промышленность? Ясно то, что действия русских в Манчжурии и пакты о ненападении на Западе выдают решимость при любых обстоятельствах избегать военной пробы сил. Другие средства — экономическое уничтожение врага посредством торговли и, прежде всего, посредством революции, понимаемой не как идеальная цель, а как оружие, использованное Англией и Францией в 1918 году против Германии, являются менее опасными и более действенными.