Уроки мудрости

Индийское искусство и духовность

В моей беседе с Вимлой Патил мы также много говорили об искусстве и духовности – двух неразделимо связанных аспектах индийской культуры. С самого начала я пытался подойти к восточной духовной традиции также и через опыт внутреннего переживания. В случае индуизма этот подход пролегал главным образом через искусство Индии.

Соответственно, я решил, что не буду искать в Индии никаких гуру, а также тратить время на посещение центров медитации. Лучше всего будет, если я уделю больше внимания восприятию индийской духовности в традиционных формах искусства Индии.

Одной из моих первых экскурсий в Бомбее явилось посещение знаменитых Слоновьих пещер, великолепного древнего храма, посвященного Шиве, с огромными каменными скульптурами, представляющими Бога в многообразных его проявлениях.

Я стоял в благоговении перед этими грандиозными скульптурами, репродукции которых знал и любил уже многие годы, – перед триединым образом Шивы Махешамутри, Великим Богом, излучающим спокойствие и мир; Шивой Ардханаришварой, поразительно сочетающим в себе мужские и женские формы в ритмическом раскачивающемся движении андрогенного тела Бога и спокойной отстраненности его/ее лица; наконец, Шивой Натараджей – праздничным четырехруким Космическим танцором, чьи восхитительно уравновешенные жесты выражают динамическое единство всей жизни. Мое впечатление от посещения Слоновьих пещер оказалось однако лишь предвестником более сильного впечатления от скульптур Шивы в уединенном пещерном храме Эллора, находящемся в одном дне езды от Бомбея. Поскольку я располагал для этого посещения лишь одним днем, я специально вылетел ранним утром в Аурангабад, находящийся вблизи Эллора. В Аурангабаде имелся туристический автобус, отправлявшийся к храму от платформы с отчетливо обозначенной английской надписью; я, однако, предпочел местный рейсовый автобус, который, правда, было труднее найти, но который сулил мне больше приключений. Автобусная станция впечатляла. Белые стены платформ были размечены красными символами на оранжевых дисках, которые я принял за номера, окруженные черными надписями, представляющими перечень мест назначения автобусных рейсов. Эти надписи в классическом индийском написании были так красиво скомпонованы и тонко сбалансированы на фоне красных и оранжевых номеров, что они выглядели для меня подобно стихам из Вед.

Станция была переполнена деревенскими жителями, спокойное достоинство которых и сквозившая во всем эстетичность производили на меня большое впечатление.

Одежда женщин выглядела гораздо красочней той, которую я видел в Бомбее: хлопчатобумажные сари – голубые и изумрудно-зеленые, роскошно расшитые золотом, цвета драгоценных камней; подчеркнутые причудливыми серебряными ожерельями и браслетами. Мужчины и женщины демонстрировали изящество и спокойствие.

Переполненный автобус, медленно тащился по дороге, делая бесчисленные остановки, во время которых люди грузили на его крышу связки корзин с цыплятами и другой живностью, даже овцами. Таким образом, пятнадцать миль до Эллора заняли почти два часа. Я был единственный неиндиец в этом автобусе, но я был одет в традиционный индийский кхади (хлопок), обут в чаппалы (сандалии), а за плечами была джутовая сумка.

На меня мало обращали внимание, так что я мог без помех наблюдать за потоком жизни вокруг меня. Как и остальные пассажиры автобуса, я был вынужден все время прислоняться к переполнявшим его мужчинам, женщинам, детям и еще раз заметил, что люди, окружающие меня крайне дружественны и деликатны.

Деревни, которые мы проезжали, выглядели чистыми и мирными. Многое из того, что я наблюдал, было знакомо мне только из волшебных сказок и по смутным детским воспоминанием: колодец, у которого собираются женщины, чтобы набрать воды и обменятся последними новостями; рынок, где мужчины и женщины, сидящие на корточках вокруг лежащих на земле фруктов и овощей, кузница на краю деревни. Я обратил внимание, что технологии, используемые для ирригации, рыбной ловли, ткачества, просты, но изобретательны и элегантны, отражая характерную для Индии изысканную эстетическую восприимчивость.

К тому времени, когда автобус миновал последние хлопковые поля и взобрался на возвышающиеся холмы, я уже был переполнен красотой деревенской местности и людей, ее населявших; красотой убеленно-седых и золотисто-желтых гигантских тиковых деревьев, выстроившихся вдоль дороги; стариков, одетых в белое, с тюрбанами, украшенными гвоздиками, и едущими в двухколесных повозках, запряженных буйволами с длинными, изящно изогнутыми рогами; людей, стирающих свои одежды в реке, а затем раскладывающих ее сушиться в цветные узоры на берегу; девушек в тонких сари с медными кувшинами на головах, плывущих по холмистому ландшафту.

Я был в этом особом очарованном настроении, когда наконец добрался до священных пещерных храмов в Эллоре, где древние художники провели сотни лет, вырубив в скалах целый город-храм с залами и скульптурами, вырезанными из твердого камня.

Из более чем тридцати индуистских, буддийских и джайнийских храмов я посетил только три, и все они были индуистскими. Красота и мощь этих святых пещер невыразима словами. Одна из них – это храм Шивы, вырубленный внутри горы. Его главный зал заполнен массивными прямоугольными колоннами, череда которых прерывается только центральным проходом, связывающим священное место в самой углубленной и темной части храма с наполненной светом аркадой, выходящей на окружающий храм пейзаж.

Темная ниша священного места содержит цилиндрической формы предмет из камня, представляющий лингам Шивы, древний фаллический символ. С внешней стороны центральный проход закрывается скульптурой полулежащего быка, выполненной в натуральную величину. Расслабленный и спокойный, он пристально и задумчиво устремляет свой взор по направлению к священному фаллосу. На стенах зала вырезаны скульптурные изображения Шивы, показывающие его в разнообразии традиционных танцевальных поз.

Я провел почти час в медитации в этом храме, будучи практически один. Медленно двигаясь от священного места к внешней аркаде, я был очарован спокойным и мощным силуэтом быка на фоне безмятежного сельского пейзажа Индии. Возвращаясь обратно по направлению к священному месту, лингаму и мимо быка и массивных колонн, я чувствовал огромное напряжение, созданное статической мощью этих мужских символов. Однако стоило только бросить взгляд на чувственные женственные движения роскошного танца Шивы, изображенного на скульптурных панелях на стенах зала, как напряжение разрешалось. Возникающее в итоге чувство пылкой мужественности без каких бы то ни было следов мужского превосходства было одним из моих самых глубочайших переживаний в Индии.

После многих часов созерцания в Эллоре я вернулся в Аурангабад, когда солнце уже садилось. Я не мог улететь обратно в Бомбей этим вечером и вынужден был поехать ночным поездом. Утренний полет в Аурангабад занял двадцать минут. Путь обратно «суперэкспрессом» по железной дороге, переполненном людьми, тележками и животными, занял у меня двенадцать часов.

Мне сильно повезло, поскольку в течение тех двух недель, которые я проводил в Бомбее, там проходил большой фестиваль индийской музыки и танца. Я посетил два представления, и оба – необычные; одно было посвящено музыке, а другое – танцу. Первым был концерт Бисмиллах Кхана, знаменитого индийского мастера шехнай. Это один из классических индийских музыкальных инструментов, подобный гобою, требующий особого дыхания для того, чтобы получить сильный непрерывный тон. Вимла Патил любезно пригласила меня посетить концерт вместе с ней и ее семьей. Я с огромным удовольствием воспользовался этой возможностью пойти на концерт с моими индийскими друзьями, объяснявшими и переводившими мне многие вещи, которые я сам вряд ли бы понял. Когда мы во время перерыва пили чай, обменивались репликами, я был представлен друзьям Патил, лестно отозвавшихся о моей одежде, состоявшей из традиционно длинной и расцвеченной шелковой блузе, хлопчатобумажных брюк, сандалий и длинной шерстяной шали (от холодного бриза, заметно ощущаемого в концертном зале на открытом воздухе). К тому времени я стал чувствовать себя комфортно в индийской национальной одежде, и это было по достоинству оценено моими новыми друзьями.

Как и на всех индийских концертах, представление продолжалось много часов и дало мне самый восхитительный опыт моей жизни. Хотя я слышал ранее Бисмиллах Кхана в записях, звук шехнай был для меня гораздо менее знакомым, чем звук струнной ситары. На концерте, однако, я был сразу же очарован его мастерским блестящим исполнением. В соответствии с изменяющимися ритмами и темпами классической раги в его программе он выполнял самые тонкие вариации мелодических последовательностей, извлекая нюансы настроений, охватывающих диапазон от лучезарной радости до глубокой духовной сосредоточенности. К концу каждого из фрагментов он ускорял темп исполнения, демонстрируя виртуозное владение инструментом в расцвечиваемом всеми красками эмоциональном финале.

Волшебные чарующие звуки шехнай Бисмиллах Кхана, пробуждающие широкий спектр человеческих эмоций, оказали на меня глубокое воздействие. Вначале его импровизации часто напоминали мне великого джазового музыканта Джона Колтрэйна, но затем мои ассоциации сдвинулись к Моцарту и далее – к народным песням моего детства. И чем больше я слушал, тем больше я сознавал, что исполнение Кхана выходит за рамки всех музыкальных категорий.

Публика с большим энтузиазмом реагировала на эту чарующую музыку, и все же в этом любовном восхищении была и нотка несомненной печали. Всем было ясно, что Бисмиллах Кхан в свои шестьдесят пять лет уже больше не обладает дыханием и выносливостью, которые он имел в молодые годы. И действительно, после блестящей двухчасовой игры, он поклонился публике и объявил с грустной улыбкой: «В молодости я мог играть всю ночь напролет, но теперь я прошу вас позволить мне сделать краткий перерыв». Старость – четвертый, согласно Дону Хуану, враг человека – добралась и до Бисмиллах Кхана.

На следующий вечер я имел другой столь же необычный опыт переживания индийского искусства движения, танца и ритуала. Это был концерт Одисси – одной из классических танцевальных индийских форм. В Индии танец с древнейших времен образовывал неотъемлемую составную часть религиозного искусства и является до сих пор одним из чистейших художественных выражений духовности. Каждое представление классического танца есть своеобразная танцевальная драма, в которой артист играет роль своего рода рассказчика хорошо известных зрителям историй из индуистской мифологии, выражая последовательность эмоций посредством абхиная – специально выработанного языка стилизованных телесных поз и жестов. В танце Одисси классические позы те же, что и у скульптурных изображений божеств в индуистских храмах.

Я пошел на представление с группой молодежи, с которой познакомился на одной из моих лекций. В группе была студентка, которая сама училась искусству танца Одисси. Молодые люди возбужденно сообщили мне, что предстоящее вечернее представление имеет особую привлекательность; помимо Санжукты Паниграхи – самой выдающейся индийской танцовщицы, – в нем будет участвовать ее прославленный гуру Келусхара Мохапарта, который обычно не танцует перед публикой. Этим вечером, однако, «Гуружи», как все его называют, также будет танцевать. Перед представлением моя знакомая танцовщица и ее приятельница провели меня за кулисы, чтобы встретить своего учителя танца и, возможно, увидеть Гуружи и Санжукту, готовящихся к выступлению. Когда молодые женщины встретили своего учителя, они поклонились и коснулись своей правой рукой вначале ноги учителя, а затем своего лба. И все это было сделано легко и естественно; их жесты почти не прерывали плавность их движений и разговора. После того как я был представлен, мне было позволено пройти в соседнюю комнату, где Санжукта и Гуружи выполняли последние приготовления перед тем как выйти на сцену. Уже одетые для выступления, они были обращены лицами друг к другу в молитве, произносимой напряженным шепотом и с закрытыми глазами. Это была сцена предельной концентрации, закончившаяся благословением Гуружи своей ученицы и поцелуем ее в лоб.