На скалах и долинах Дагестана. Перед грозою
![На скалах и долинах Дагестана. Перед грозою](/uploads/covers/2023-12-02/na-skalax-i-dolinax-dagestana-pered-grozoyu-201.jpg-205x.webp)
- Автор: Федор Тютчев
- Жанр: Историческая проза / Роман
- Дата выхода: 2023
Читать книгу "На скалах и долинах Дагестана. Перед грозою"
При мысли о венчании княгиню точно что слегка толкнуло в сердце. Давно ли она была "женою", т. е. чем-то неполноправным, зависимым от воли другого лица, не смеющим распоряжаться собою вполне по своему усмотрению? Какая разница между этим подчиненным существованием и той жизнью, какую она ведет теперь, когда она является единственным и бесконтрольным господином всех своих действий, здесь, среди вольной природы, среди этих гор, не знающих себе преград и населенных гордыми, свободолюбивыми племенами, готовыми ценой последней капли крови отстаивать свою независимость, не признающих над собой даже тени какой-либо власти. Елене Владимировне особенно невыносимым показалось ее недавнее существование в подчинении у деспота. Здесь она как-то сразу научилась дорожить своей свободой и личностью. "Хорошо ли я сделаю, если, вырвавшись из власти одного человека, сейчас же подпаду во власть другого; не пожалею ли я утерянной независимости? Положим, Петр Андреевич не Двоекуров, но все-таки теперь она знает над собой один закон: ее собственную волю; тогда явится над ней другая воля, воля близкого, любимого человека, но все-таки же не своя".
Такие и подобные мысли вихрем проносились в мозгу княгини, пока резвые кони бойко несли их по пыльным широким улицам слободки. На каждом повороте и перекрестке Колосов высовывал свою голову из кареты и коротко отдавал приказания: направо, налево, прямо. Кроме этих слов, он за всю дорогу не проронил ни одного звука, но сердце его усиленно билось; карета была узкая, так что он невольно принужден был почти касаться своим боком Элен. Никогда она не сидела так близко к нему, никогда ее лицо не было на таком коротком расстоянии от его собственного. Он чувствовал теплоту и благоухание ее роскошного тела, слышал легкое дыхание ее груди, туго стянутой корсетом. Казалось, нельзя быть двум людям более близко друг от друга, чем были они, и в то же время огромная пропасть разделяла их. Причина этой пропасти была не его помолвка с Аней, эту причину он признал бы законной, а нечто другое, неуловимое и в то же время глубоко оскорбительное. Если бы он и не был чьим-либо женихом, он никогда бы не мог обнять это стройное тело, прижаться своими воспаленными губами к этой на диво выточенной белой и упругой шее, над которой так причудливо завиваются прихотливые завитушки золотистых, тонких, как самый дорогой шелк, волос.
— Вот и приехали, — отрывисто сказал Колосов и, в последний раз высунувшись из окна, показал кучеру на небольшой домик, стоявший на отшибе, среди густой зелени окружающих его, но не к нему принадлежащих садов. Сады эти, за каменными высокими заборами, тянулись двумя параллельными зелеными, густо заросшими четвероугольниками, образуя между собой длинный узкий переулок, на конце которого, на небольшой полянке, стояла веселенькая и чистенькая хатка. Переулок был узок, так что кучер затруднился въезжать в него с каретой, запряженной тройкой. Пришлось вылезать из кареты и идти пешком.
По наружному виду домик Секлетеи ничем не отличался от прочих домов слободки. Те же крошечные, почти квадратные окна с почерневшими рамами, такое же крылечко с навесом и низкие двери с высоким порогом. Стены, чисто выбеленные известкой, весело блестят на солнце под соломенной почернелой крышей, на которой весело воркуют голубки. Только отсутствие неизбежного при всяком доме огорода и традиционных подсолнечников придает хижине Секлетеи какой-то своеобразный, вымороченный вид. Кругом неё голо, хоть шаром покати, нет никаких пристроек: ни хлевушка с ночующей в нем коровой, ни курятника с заботливыми наседками, писклявыми цыплятами и всегда готовым на драку бойким петухом. Даже сарая нет, где у каждого обывателя вы непременно встретите разобранный тележный ход, опрокинутые полозьями вверх салазки и пришедшее в полную негодность, но для чего-то сохраняемое колесо. Всего этого нет вокруг домика Секлетеи, и он стоит одиноко, как часовой, на ровной, поросшей мелкою травою площадке, зорко поглядывая своими крошечными стеклами.
Незнакомому человеку при виде такого, лишенного всяких пристроек, домика может показаться странным и даже непонятным отсутствие огорода, птицы и кормилицы-коровушки, но для тех, кто знает образ жизни Секлетеи, в этом нет ничего удивительного. Иначе и быть не могло. Секлетее не надо ни коровы, ни кур, ни огорода. Каждый день у нее прием болящих и ищущих узнать свою будущую судьбу, и так как в слободке деньги, особенно у более бедных ее жителей, вещь редкая, то в благодарность Секлетея получает полагаемый ей гонорар натурою. Поэтому-то в ее глубоком леднике вы всегда найдете груды всякой овощи, десятки кринок с молоком кислым и свежим, с простоквашей, сметаной и творогом; красивыми пирамидами подымаются крупные, отборные яйца. Скупые на деньги хозяйки на приношения натурой очень тароваты, памятуя, что ежели знахарка останется недовольной поднесенным ей подарком, то и колдовство ее не поможет, как бы оно следовало.
Когда княгиня и Колосов приблизились к дому, они увидели двух довольно своеобразных существ, сидящих один подле другого. Одно из них. был высокий, но весь сгорбленный и понурый старик в белой чистой рубахе, повязанной красной тесемочкой, пестрых портах и кожаных поршнях. Голова старика казалась чудовищно большой от густой копны седых волос, нависших на лоб и почти закрывавших все лицо, в свою очередь заросшее почти от самых глаз густою и прямою, как льняная пряжа, бородой. Старик сидел на завалинке, согнув спину и опустив голову, очевидно, разогревая на солнце свои старые кости. В нескольких шагах от него, но уже на земле, сидело другое существо: огромный серый пес с всклокоченной жесткой шерстью, которая на голове и на морде образовала нечто, напоминающее волосы и бороду. Благодаря этому, а главным образом особому выражению глаз, между стариком и собакой было какое-то даже пугающее сходство. При взгляде на лицо старика невольно представлялась умная, суровая, недоверчивая морда пса, густо обросшая серыми космами, из-под которых светились странно-проницательные глаза; но стоило лишь перевести свой взгляд на собаку, как в очертаниях ее морды начинали смутно проглядывать черты старческого лица с густой седой бородой от самых скул и прядями сивых волос, упрямо нависавших на глаза.
Увидя новоприбывших, собака медленно поднялась на ноги, отчего она стала ростом еще больше и внушительней, и умным, прямо человеческим взглядом посмотрела в лицо старику, как бы спрашивая его: как прикажет он поступить с неожиданными посетителями.
— Мы к Секлетее, — сказал Колосов, смело подходя к старику и трогая его за плечо. Вместо ответа тот мотнул рукой по направленно к дверям и что-то промычал, что можно было понять и за милости просим, и за пожелание провалиться сквозь землю.
Следуя указанию старика, Колосов, сопровождаемый княгиней, не без некоторого легкого тайного волнения переступил порог длинной и низкой комнаты, перегороженной в самом конце небольшой занавеской. У противоположной окнам стене был устроен обыкновенный татарский камин, сплетенный из мелких прутьев, а затем смазанный толстым слоем глины. Несмотря на жаркое время, в камине краснели подернутые пеплом уголья.
Против камина в большом мягком кресле сидела сгорбленная старуха с длинным желтым лицом, покрытым бесчисленным множеством морщин, и большими темными, пристально и как бы недоверчиво всматривающимися глазами. Длинный крючковатый нос старухи низко спускался к подбородку, в свою очередь немного изогнувшемуся вверх. Из-под большого турецкого коврового платка выбивались космы жестких седых волос. Платок был так велик, что покрывал старуху всю от головы до пят, так что нельзя было определить, в чем она одета.
Увидя входящую княгиню и Колосова, старуха медленно и тяжело поднялась, поклонившись поясным поклоном, как кланяются обыкновенно деревенские бабы, но лицо ее при этом оставалось таким же строгим и суровым. Молча, сжав высохшие губы, она стояла перед княгиней, не отводя от нее своего пристального, тяжелого, терпеливо выжидающего взгляда. Не зная, с чего начать свой разговор при таких необычайных обстоятельствах, княгиня замялась и беспомощно оглянулась на стоявшего позади ее Колосова, призывая его на помощь.
— Секлетея, — заговорил Иван Макарович, — я на днях как-то рассказывал княгине о тебе и о твоем умении предсказывать людям судьбу; это так заинтересовало княгиню, что она пожелала сама посмотреть на тебя…
— И попросить погадать мне, удастся ли и как скоро затеянное мною дело, — прибавила от себя Элен.
Старуха, с важной серьезностью слушавшая Колосова, при последних словах княгини снова перевела на нее свои испытующие глаза.
— Не всегда бывает хорошо знать то, что ждет нас впереди, — наставительно-печальным голосом произнесла она и как бы про себя добавила: — В жизни радости не часты, зато горя и несчастья хоть отбавляй; зачем раньше времени узнавать об этом?
— Как зачем? Чтобы предупредить ожидаемые напасти, — в тон ей ответила Элен.
Старуха медленно потрясла головой.
— Предупредить и избежать что-либо из того, что готовится упасть на нас, мы не можем, все равно как не в состоянии своими слабыми руками удержать валящийся на нашу голову с вершины горы снежный обвал, хотя еще издали видим его. Что определено судьбою, то сбудется, и что бы человек ни делал, ему не отклонить нависшего удара. Он упадет, вопреки всем человеческим ухищрениям, именно в тот самый час и на том самом месте, где ему это указало заранее свыше.
— А если обратиться к Богу и просить его отвратить грядущую беду? Неужели Бог не сжалится и не помилует? — спросила княгиня и тут же прочла в холодных, немигающих глазах старухи суровый ответ: "Никогда".
— Бог знает, что делает, когда посылает человеку то или другое, — бесстрастным голосом ответила Секлетея. — Он видит, почему это надо, и неужели ради человеческих глупых просьб Он отменит свое заранее предрешенное мудрое постановление? Когда меня много-много лет тому назад глупой девчонкой лезгины увезли в горы, я горько плакала и день и ночь молила Бога совершить чудо, вырвать из ненавистного плена. Еще жарче, еще неотступней надоедала я Господу, попав на турецкую шхуну, везшую меня в Константинополь. Я молилась, чтобы Бог наслал на нас русское судно, которое бы освободило меня и других пленниц и пленников, нас было несколько человек, таких же и даже еще более меня несчастных, но и этой просьбы Бог не услышал, или, вернее сказать, слышал, но знал, насколько она безрассудна. В своей благости Он готовил меня к другому делу, направлял на иной путь, который я, по своей слепоте, не замечала и видела горе и беду там, где было положено начало моему счастию. Подумай сама, ваше сиятельство, что бы было, если бы мои молитвы оказались услышанными? Ну, нас бы, и в том числе меня, освободили бы, вернули на родину; что дальше? А дальше пошло бы так, как и у прочих. Вышла бы я замуж за казака, который под пьяную руку хлестал бы меня, как мерина, плетью. Нарожала бы ему детей-казачат, половину из них, если бы не всех, давным-давно перебили бы на линии. Сколько бы горя, сколько бы слез пришлось на мою долю, подумай сама. И так бы жила и весь век свой, дальше околицы своей станицы ничего не видя, надрываясь над горшками и ухватом, и теперь давно бы лежала в могиле, а если бы, на свою беду, и жила бы, то что за жизнь была моя? Выжившая из ума, обессиленная тяжким многолетним трудом, хворая валялась бы я, как колода на печи, в хате своего внука и каждую минуту только бы и слышала: "И чего, старая карга, не сдыхаешь, только место заняла у Бога, помирала бы скорей". Вот что было бы со мною, если бы Господь Бог внял тогда моим неразумным слезам; но Он милостив был ко мне и приготовил мне иную жизнь. Молодость свою я прожила в холе, никто пальцем не тронул меня, слова жестокого не слышала я. В те года, когда наши казачки от работы, а пуще того от мужних плетей совсем старухами становятся, о любви же и любовных ласках позабыть успели, я цвела, как алый розан, разжигая своей красотой людские сердца. К тому же времени, когда моя молодость прошла, я многое узнала, чего здесь никто и во сне не видал. Состарившись, я еще прилежнее начала изучать великую науку, давшую мне познание тайн, едва ли доступных и большим ученым, а не только простой казачке, какою я родилась. Теперь мне легко и привольно жить на свете, я все знаю и многое могу сделать на пользу людям. Я сыта и ни в ком не нуждаюсь, напротив, все ко мне идут, просят помочь в их горестях и бедах, добиваются моего совета в делах, и все слушают меня. Недалеко ходить, взять хоть этот случай. Ты знатная княгиня, у которой по разным деревням таких, как я, были когда-то сотни. Все они глаз не смеют поднять на тебя, слова с тобой молвить, хоть и добра ты, и доступна каждому, а я, я смело говорю с тобой, потому что мое слово — не рабья речь, а голос человека свободного, много видевшего на веку такого, чего и ты, сиятельная княгиня, не видела. Ты проходила науки в школе, у многих учителей, а я, родившись безграмотной казачкой, знаю то, чего не только ты, но и учителя твои не знали и не слыхали даже. Вот оно что значит, судьба и какими путями иной раз ведет она человека.