Холоп-ополченец (1606-1612 гг.) [Книга 1 (1606-1609 гг.)]

— Вот я и надумал, — продолжал Степка и даже с лавки встал прямо перед Михайлой, — пошел, стало быть, к старшому, есаул, что ли, и говорю ему — ты слухай, Михайла! — «Хошь, — говорю, — я твоему царю такую птицу подарю, про какую в сказках лишь сказывают. Только лишь сам ее повезу. Она к другому не пойдет. А вы меня кормить будете, а уж там что государь пожалует».

«Согласился он. „Тащи, — говорит, — птицу“. А как увидал, говорит: „Так то ж кречет. Ты чего ж не сказывал?“ А я говорю: „Чего мне сказывать? Сам должон знать“. Ну, поехали мы. Не обижали меня, ничего. А как приехали — прямо к царской палатке. Царю доложили. Выходит сам царь. Кругом все кричат: „Государю сокола привезли!“ Обрадовался царь, поглядел на меня и говорит: „Это от кого ж сокол?“ А я говорю: „Это, мол, я сам ото всего моего усердия. Сам поймал, сам и приручил“. Ну, государь видит, что сокол меня знает, он меня сейчас сокольничим и назначил и кафтан мне белый с позументом велел сшить и все снаряженье».

Степка с гордостью оглядывал себя.

— Ты, стало быть, теперь все при государе? — проговорил Михайла, даже не поглядев на Степкин наряд. — Ты, может, слыхал, как насчет холопов? Дмитрий Иваныч, еще как в Польше был, сулил указ дать, чтоб всем холопам вольными стать. А вот был или нет тот указ, никак не дознаюсь я.

— Не слыхал, — сказал Степка равнодушно. Ему было досадно, что Михайла про него ничего не спросил и не удивился, что государь его так приблизил.

— Государь ко мне больно милостив, — сказал он. — Вовсе от себя не отпускает. Он и на Москву пойдет, меня с собой возьмет. Как Шуйского прогонит, меня боярином сделает. Сокольничие, сказывают, все из бояр.

— А скоро он на Москву пойдет? — спросил Михайла.

— Не знаю, — ответил Степка. — Ему и тут, чай, не плохо. На охоту ездим. Бояре с Москвы приезжают, пиры задаем. И я все при государе. И царица Марина Юрьевна меня жалует.

— А до народа государь милостив? — спросил Михайла.

— Милостив! — ответил Степка. — Чего там? Он все с боярами да с воеводами. Не с мужиками ж ему? Ну, Михалка, — прибавил он, зевнув и потянувшись, — лавки-то у меня больше нет. Хошь — на полу ложись. Мне спать охота.

Михайла так устал за дорогу, что сразу же, как протянулся на полу, подсунув под голову свой мешок, так — и перекреститься не успел — заснул, как помер.