Золото Плевны. Золото Сербии

Тот еще мастер. Легко отбив, вернее, направив этот удар по безопасной для меня линии, разрубил ему кадык.

Григорий привязывал лошадь к первому возку, когда дверка открылась, и оттуда высунулся обнаженный кривой клинок. Затем появился упитанный господин почтенного возраста. Черный мундир с серебряными эполетами и широкий серебряный лампас. Красная феска. Важный чин, похоже, попался.

Гриц пошел на него медведем.

– Не вбивай, в полон визьмем, – крикнул спустившийся Николай. Казак быстро отвязал веревку и уже шагал к нам скорым шагом. Он молниеносно оценил обстановку.

На неуклюжий выпад толстячка казак ответил молниеносным ударом сверху по клинку. Не элегантно, но выбитая из руки сабля зазвенела по камням. Запрыгала. Затихла в расщелине. Удар кулаком в живот, и вот поясом позорно вяжем поверженного, Грицко связал руки басурманина за спиной.

Отдышавшись, турок залопотал на плохом французском:

– Я, Мухмензаде-баши, родственник Великого Визиря, третий человек в Плевне после губернатора и Осман-паши, командующего Третьей турецкой армией. – Генерал сделал паузу, грозно сводя брови. Дальше в голосе появился страх и дрогнул от фальши: – Вы, видимо, не знаете, но к нам в плен попал раненый полковник Бикша, власти султаната обменяют его на меня без всяких финансовых требований.

– Конечно, обменяют! Но об этом, уважаемый баши, вы будете говорить с командованием русского корпуса, вас же поймали казаки, у них свои условия.

Турок побледнел. Спесь его сбилась.

– Казаки, – растерянно протянул он.

– Микола, какие у вас требования, – позвал Николая, во всю подмигивая ему.

Николай вытаскивал из возка турчонка лет двенадцати. Тот, увидев своего господина, стоявшего на коленях, проскользнул мимо рук казака, кинулся к нему, обнял, прижался, как бы закрывая его своим тельцем. Рукав овчины был распорот и испачкан кровью. Видать, зацепило картечью.

Я знал турок как умелых, безжалостных воинов, то, что они могут испытывать такие же чувства, как и мы, просто не приходило в голову. Мальчишка плакал и что-то лопотал по-турецки.

Николай вместе с крепышом Гулым подхватили плетеную корзину, видно, с провизией.

– Николай, – опять позвал казака, – тут баши поговорить о выкупе хочет.

Казаку объяснять ничего не нужно было, а вот поучиться следовало. Оставил обыск на других, пошел к нам. На ходу вытаскивая кавказский кинжал, состроив зверскую рожу, казак громко закричал:

– Гриц, проверь карету.

О чем он? Ну да, турок-то по-русски не понимает, а дела не ждут. Подняв кинжал, встопорщив усы, он опять закричал:

– Отойди, поручик, сейчас я ему сектым буду делать! – Да так натурально, что по спине у меня холодок пробежал. Ну вот так и делают евнухов: скоро и без лишних движений.

Я вроде кинулся его удерживать, шепча:

– Важный турок, родственник самого визиря.

– Брешет как собака, как их прижмешь, все родня самому султану, – так же тихо шепнул в ответ пластун и, снова посмотрев на пленного, оскалился и зарычал по звериному. Я с удивлением посмотрел на него. Но как ни странно, это возымело на баши большое действие, турок струхнул еще больше. Мальчишка зарыдал, подвывая. Микола удовлетворенно выдохнул, не сумев скрыть радость от спектакля. Я тоже, признаться, выдохнул. Надо готовиться к действиям и подыграть. Баши забеспокоился, крутясь на месте, начал кричать, что заплатит казакам любой выкуп. Глаза его были полны слез. Руки подрагивали.

– Двести золотых лир и пятьдесят баранов, – рявкнул пластун.

Турок заупрямился, беря себя в руки. А поторговаться? Вытер глаза рукавом. Рявкнул не менее зло, желая контролировать ситуацию:

– Сто монет и сорок лучших баранов! Таких ни у кого нет! Лучшие бараны, я тебе говорю! Сам из рук кормил! Бери и уходи, пес.

– Я тебе дам пса, – прошептал пластун и снова зарычал:

– Двести золотых!

– Сто двадцать и пятьдесят баранов! От сердца отрываю! Жен голодными оставляешь! Дети по улице ходить будут, милостыню просить! На что обрекаешь?! Не гневай Аллаха!

– У меня свой бог. – Пластун что-то задумал, на секунду замерев, улыбнулся. Баши показалось – очень недобро. Занервничал.

– Хорошо. – Николай оторвал мальчишку от господина и резко приставил к его горлу кинжал.

Турок забеспокоился, племянник, что ли, или соседский мальчишка. Глаза его тревожно забегали по нашим фигурам, остановились на мне:

– Если казак убьет мальчишку, кто выполнит его требования? Скажи, чтоб не убивал! Давай дальше торговаться! Прояви уважение!

– Спроси, если мальчишка ему дорог, за сколько золотых он ставит его жизнь. – Микола сразу сообразил, в чем дело, и опередил мой вопрос.

– Два барана слишком много за никчемного мальчишку, но так как он к нему привык, готов отдать десять баранов.

Не убирая кинжал, Николай крутанул дрожащего мальчишку в одну сторону, в другую, попутно подмигивая мне.

– Может, хоть хлопчику сектым сделать, – как бы советуясь, спросил у Гулого.

– Тридцать баранов! – закричал турок. – Тридцать!!! Так много, что по миру пойду!

– И пятьдесят золотых.

– Сто семьдесят лир и восемьдесят баранов – это целое состояние! Сто двадцать золотых! Больше не дам! Ни монетой больше! И восемьдесят самых лучших баранов!!!

– Ну-ка, поручик, погуляй, – пластун махнул мне рукой. – Что-то затянулся разговор. Тут что? Базар, что ли?

– Согласен, – выдохнул баши, вытирая капли пота с толстого лица, и все начали успокаиваться. Мальчишка перестал плакать, Николай убрал в ножны кинжал, и лицо его опять приняло добродушно-отстраненный вид, турок же, наоборот, принял вид высокомерный, хотя продолжал стоять на коленях.

– За карету платить не буду, – по-деловому сказал пленный, окончательно беря себя в руки. Былая надменность стала возвращаться к толстому турку.

– Гриц, чего ты там топчешься? – Микола повернулся в сторону друга. Тот казался смущенным, еще больше потемнев лицом. Покраснел, что ли? Очень странно. Что его так могло в краску вогнать? Какая сила?

– Сам подывись, – буркнул под нос пластун. Мне тоже стало интересно. Что так могло смутить бывалого служивого?

Мы с Николаем подошли ближе, казак осторожно открыл узорчатую дверку кареты, потянул и широко улыбнулся:

– О, – протянул пластун, обрадовавшись. – Здоровеньки булы[23].

И заулыбался, словно солнышко.

Очаровательная турчанка в европейском платье испуганно забилась в угол мягкого дивана, прячась в красных подушках с золотыми кистями. И сразу отрицательно замахала головой, закрывая искривленный в спазме рот тонкими руками. Я откашлялся, поправил папаху и сказал на французском, что мадам нечего бояться. Придал голосу как можно больше спокойствия и легкости.

– Мадемуазель, – она автоматически поправила, обозначив свой незамужний статус. Подбородок ее перестал ходить ходуном – начала справляться и брать себя в руки. Большие маслины глаз еще тревожно поблескивали от влажности готовых прорваться наружу слез.

– Куда следуете, с какой целью? Время нынче беспокойное для легких прогулок.

– У меня здесь погиб отец, еду поклониться его праху.

– Достойно уважения, мадемуазель. Время сейчас неспокойное, неблагоприятное для таких визитов. Случиться может всякое. – На самом деле случилось все уже, но пугать турчанку не хотелось, и я как мог закрыл ей обзор спиной на убитых гайдуков и лошадей.

– Война не выбирает время, место. Мы, дети, должны чтить своих отцов.

– Не могу не согласиться. Ваш отец погиб на войне?

– Как герой! – глаза турчанки вызывающе блеснули.

– Достойная смерть. – Я отдал честь. – Мадемуазель, далеко ли вы отъехали от турецких военных?

– Последний пост я видела около часа назад.

– Умеете ли вы управлять повозкой?

– Думаю, справлюсь.

– Мы отправим вас назад, но вам придется немного подождать.

– Хорошо. Скажите, а это настоящие казаки?

– Да, мадемуазель.

– Вы тоже казак? – Глаза ее стали еще больше испуганными.

– Нет, мадемуазель. Поручик артиллерии Суздалев, честь имею.

– Я много слышала о казаках нехорошего. Сделайте одолжение, господин поручик, застрелите меня. Я не хочу мучиться: меня все равно изнасилуют и убьют.

– В этом нет необходимости.

– Как нет? Разве моей чести ничего не угрожает?

– Нет, мадемуазель, – я вздохнул. Ну откуда такие глубокие познания у турецкого народа. Казаки – добрейшие люди, вот еды для всех добывают. Бесстрашные воины. – Вас не тронут. Слово чести офицера. Мне жаль, что мы познакомились при таких обстоятельствах.

– Мы еще не познакомились. – Девушка улыбнулась. – Меня зовут Малика. – Она протянула руку в перчатке из тонкой кожи. Быстро, веря каждому моему слову.

– Иван, – я приник к перчатке. Дольше, чем требовал этикет.

– Где вас можно найти после войны, очаровательная Малика?

– Спросите имение Янык-паши под Плевной, хотя, возможно, скоро мы с маменькой уедем в Стамбул.

– Не торопитесь, уважаемая Малика. Надеюсь, скоро смогу нанести вам визит вежливости. Да, и не стоит бояться русских военных.

– Здесь есть еще и болгары, их я тоже боюсь, хоть и живут в имении, впрочем, будем рады увидеть снова отважного русского офицера.

– Извините, мадемуазель, мне нужно идти, служба. А вы пока посидите в карете. Мальчик поедет с вами, поможет с лошадьми и не даст скучать. Кстати, ваше имя на русском значит Молоко.

Казаки уже собрали оружие, теплые овчинные куртки и разделывали убитых лошадей. Николай радостно, как обычно, улыбался:

– Кроме лошадей продуктов нет. Корзинка не в счет. Разделаем по полтуши, дадим сигнал поднимать. Одна лошадь за раз.

– Сперва турка.

– А что с молодайкой будем делать? Хороша… Может, тоже с собой возьмем? Осаду скрасит многим!

– Отпустим перед последним подъемом, нам с мирным населением ссориться не с руки, плохая молва ни к чему. Кстати, верстах в десяти турецкий пост. Так что этой дорогой в долину не пройти.

– Та бильше и не треба, мясом мы до весны обеспечены.

– Иван Матвеевич, возьми карабин, пройди вперед до поворота, чтоб инородцы врасплох не застали, да овчину накинь, мы тебе почище выбрали.

– Слушаюсь, Николай?..

– Мы почти тезки. Вы Иван, а я Иваныч.

Подхватив английскую винтовку и патронташ, побежал по дороге. Пробегая мимо кареты, не удержался и посмотрел на закрытые окна. В узкую щель шторы за мной наблюдали. Сердце учащенно забилось.

Мадемуазель Малика… Молоко… Я увидел сон из сказки: в руках стакан горячего молока, ваза с сахарным печеньем, теплая гостиница, Малика у окна, смеется, слушая мои бесконечные байки… Потом я больно запнулся о камень, чертыхнулся, едва не упав на горной тропе, и поспешил занять место в секрете.

Война продолжалась.