Будда

Ананда не выдержал и зарыдал, все в нем было смято и ослабленно невосполнимой потерей, он вдруг подумал, что ничего в его жизни уже не произойдет, все, о чем мечтал в юности, было связано с Татхагатой, а впереди его ожидает пустота… Да, пустота хотя бы и среди людей, вот точно он с ними, но уже никого не замечает, он весь в прошлом, там он еще есть, там он живет… Было в уходе Татхагаты что-то горькое и смущающее, он ушел не как мученик, победивший зло, а как человек, признавший зло, хотя и не подчинившийся ему. «Все преходяще…» — сказал Татхагата, и глаза у него стали грустные, точно бы что-то смутило его в этих словах. Может, то, что сильны они и ничему и в более совершенных мирах не подчиняемы. Эта, выведенная им истина оставила горький след в душе у Татхагаты. Так думал Ананда и безысходность, которую он ощущал, усилилась.

Пришли жители ближней деревни, принесли цветы, их было много, и Упали подумал, что ими можно покрыть всю поляну, где лежал Татхагата. Он вздохнул и начал читать тексты из священного Писания, приходящие на память слова о благости и красоте небесных миров, куда тянется сердце человека, подействовали на людей горного племени, между ними случилось едва приметное шевеление, а потом волнение, и вот уже во многих местах раздались стонущие крики:

— О, Совершенный, ты слишком рано ушел от нас!..

— Осиротели мы, потеряв тебя. Что мы теперь на земле, зачем мы?!..

— О, Несравненный, услышь нас!..

Крики входили в сердце Упали, как что-то исцеляющее, осветляющее душу. Было и в нем: только окаменело лицо Татхагаты и сделалось чуждым ближнему миру, Упали и сам утратил связь с землей, он решил, что и для него все кончено, и тут он стал похож на Ананду, но его отчаяние смягчилось, когда он обратился к священному Писанию, а точнее, к собственной памяти, которая удерживала негаснущую мудрость тьмы строк. В них, в особенности в людской, рвущей душу горести он нашел утешение, но, может, не само утешение, а что-то приближенное к нему, к примеру, мелькнувшую мысль, которая сказала, что хотя Татхагата не вернется в жизнь, все же не исчезнет совершенно, будет жить в его сердце, и он станет обращаться к нему при надобности, и Учитель не откажет в совете.

Весть о том, что Татхагата ушел в Нирвану, достигла городских стен, из Кусинагару потянулись маллы, они шли по лесной дороге, сумрачной, затененной деревьями, и плакали, рвали на голове волосы…

Видя это, суровые Магаллана и Коссана тоже дрогнули сердцем, но они достигли степени архата и понимали то, чего не понимали другие.

— Все в мире преходяще и тленно.

— И никто тут не в силах ничего поменять.

Но и в них, узривших предел истины, которая не может быть всеохватна, коль скоро совершается лишь на земле и не отображенно в иных мирах, что-то проснулось, затрепетало, помягчело, и они не сумели сдержать этого, все же ничего не сказали друг другу и с уже почти забытым волнением, легким, ни к чему не влекущим, смотрели на воинов, а те, плача, воздвигали шатры и разбрасывали небесные цветы Мондары по лесной поляне. Маллы жили в них шесть дней и ночей, а потом взяли тело Татхагаты на руки и понесли к городу. Они вошли в Кусинагару через северные ворота и положили поменявшего форму в зале, где совершалось коронование царей. Маллы спросили у Сарипутты, зная про его мудрость:

— Как нам следует поступить с телом Татхагаты?

Сарипутта в свою очередь спросил:

— А как вы поступили с телом царя Тшаткравартана?..

— Мы поняли тебя, о, мудрейший! — воскликнули маллы.

Они завернули умершего в золоченые ткани, покрыли слоем ваты, а сверху положили много разной одежды, после чего опустили тело поменявшего форму в большой металлический сосуд и, вынеся его на дворцовую площадь, поставили на ярко пылающий погребальный костер. Пятьсот человек, это были маллы и жители города и ближних горных селений, обнажив плечо, обошли вокруг костра три раза, держась к нему правой стороной.

Полил дождь, но костер горел ярко, искры от него упадали на землю шипяще и блескуче. Люди стояли в немой неподвижности, и лица их еще больше почернели и огрубели, в неожиданно налетевшем ветре услышалось плачущее стенание, между людьми сделалось едва приметное движение, в груди у них сжалось и было трудно дышать.

Металлический сосуд с останками Просветленного по прошествии времени перенесли в просторную залу, где обычно проходили городские собрания. Тут они пробыли еще шесть дней и ночей, после чего их с благоговением разделили на восемь частей и отправили в Капилавасту, Аллакопы, Рамайяны, Ватадиры, Паву… В этих городах воздвигли величественные ступы, они были призваны оберечь останки Несравненного, но не только для этого, а и для того, чтобы помнили люди, где ступала нога Просветленного и припадали к тем местам сухими губами и обретали посреди суровой безжалостной жизни к неближнему свету потянувшееся умиротворение. И да пребудет оно несжигаемо и в погребальном костре!