Из хроники времен 1812 года. Любовь и тайны ротмистра Овчарова

— Кто сей?

— Отставной ротмистр Овчаров, георгиевский кавалер и герой Аустерлица.

— И этакой удалец в тюрьме?!

— Пребывал там до сей поры, ваше величество!

По желанию царя Чернышёв поведал историю Овчарова, опуская лишние, мало занимательные детали и напирая на ту пользу, кою может принести бывший арестант.

— Стало быть, ассигнации его безупречны? — с неподдельным интересом выслушав рассказ Чернышёва, любопытствовал Александр.

— Не отличишь от оригинала, ваше величество! Французские произведения банкира Френкеля, коими наводнены наши западные губернии, порядочно им проигрывают. Я условился с ним, что, ежели ему удастся завоевать доверие неприятелей и те обяжут его помочь им в изготовлении фальшивок, он будет ставить на каждую ассигнацию что-то типа особливого знака, незаметного для стороннего взгляда, по которому мы могли бы узнавать фальшивку.

— Как разумеешь, где сейчас наш умелец?

— Ежели всё прошло гладко и мой план удался, то, полагаю, в обозе французской армии или в расположении Главной квартиры. По моим сведениям, передвижные типографии находятся в ведении маршала Бертье, а посему он может находиться при штабе.

— Ежели всё обстоит как ты доносишь, я прощаю твоё своевольство и пребывание в Смоленске, весьма рискованное a propos[17]. Постарайся узнать, mon cher[18], о судьбе того ротмистра и по возможности разыщи его. Да, и покажи мне изделия славного искусника, — с мягким дружелюбием бросил царь, напутствуя своего любимца. Через некоторое время Александр вновь позвал Чернышёва. На этот раз аудиенция состоялась в Зимнем дворце, в кабинете императора на втором этаже северо-западного ризалита. Зимний заметно опустел, исчезли многие знакомые лица, а те, что встречались, были суетливы и испуганны.

— Старик, слава Богу, добрался до армии и принял командование, — с гримасой неудовольствия начал царь. — При этом по дороге он встретил разругавшегося с Барклаем и возвращавшегося в Петербург Беннигсена и поворотил барона назад к армии, взяв к себе в карету, которую я пожаловал ему вкупе с коляской. Ноне Беннигсен назначен начальником штаба, хотя по заслугам своим мог рассчитывать и на большее, — с многозначительным подтекстом заметил Александр. — Так вот. Допрежь как Кутузову довелось встретиться с Беннигсеном — я тебе не говорил об том, — в Ижоре, на первой станции[19] от столицы, ему попался курьер с посланием из армии. То было письмо Барклая, извещавшего меня об оставлении Смоленска. Властью главнокомандующего Кутузов потребовал вскрыть пакет и, убедившись в его содержании, воскликнул: «Ключ от Москвы взят!» Причём произнёс сие весьма патетически, дабы быть услышанным означенным курьером, который и поведал мне обо всём. Как полагаешь, что подобное означает?

— Затрудняюсь сказать, ваше величество, однако ж предположу, что он предрёк… Нет, не смею даже произнесть, — стыдливо потупил глаза Чернышёв.

— Оставь сей вздор, я дозволяю тебе промолчать. Он предрёк участь Смоленска моей Москве, — в великом волнении промолвил Александр.

— Но как?! Отчего ж?! Отдать неприятелю вашу священную столицу?! — в нахлынувшем возбуждении невольно вскричал Чернышёв, забыв, что совершать подобное в присутствии высочайшей особы государя непозволительная дерзость. — Прошу нижайшего прощения у вашего величества! — в подобострастном поклоне склонился он, в одночасье осознав допущенную промашку.

— С лёгким сердцем прощаю тебя, ибо мною овладевают схожие чувства. Не успев вступить в командование, старик решил обезопасить себя на предмет возможной сдачи Москвы и переложил ответственность на плечи несчастного Барклая. Согласись, обтяпано весьма ловко! Притом руками, вернее устами, не отвечающего за подобные материи курьера!

— Не нахожусь с ответом, государь!

— Отвечать и не надобно. Михайло Ларионович — умнейший вельможа двух истёкших царствований, выдвинувшийся при покойной бабке нашей и весьма ей приглянувшийся. Он последним разговаривал с нею, перед тем как императрицу хватил удар, а после оказал неоценимые услуги покойному родителю нашему… — неожиданно замолк Александр, и глубокая вертикальная складка пересекла его лоб.

В чувственном запале он едва не обмолвился о сокровенной и запретной тайне, о которой с содроганием, стыдом и болью думал лишь украдкой и наедине. Когда царственная бабка хрипела на полу в предсмертной агонии, положенная на матрас растерявшимися слугами, его отцу, наследнику престола великому князю Павлу Петровичу, будущий канцлер Безбородко вручил изъятый из кабинета государыни запечатанный конверт с завещанием Екатерины, оставлявшей трон в обход него, Павла, ему, любимому внуку Александру. Кутузов не мог не знать о содержимом пакета, поскольку в последние годы жизни государыни входил в её ближний круг и почти ежедневно беседовал с императрицей.

С воцарением Павла он остался на плаву, был осыпан новыми милостями и не разделил судьбы попавших в опалу фаворитов и приближённых Екатерины. Даже неизменно преданные его отцу Аракчеев и Ростопчин не избежали злой участи и были отставлены от службы, тогда как мудрый Кутузов присутствовал на том позднем ужине одиннадцатого марта в Михайловском замке, когда полтора часа спустя был зверски убит император. Александр подозревал, что он знал о затеваемом цареубийстве и о косвенной вовлечённости в него его самого[20]. Столь умный и наблюдательный человек, друживший с главными вождями заговора, не мог не видеть, что должно вот-вот произойти. Но ежели он знал обо всём и не предупредил отца лишь оттого, что полагал, и полагал наверняка, что легко поладит и с сыном, — это предположение изводило и мучило Александра. Он не любил фельдмаршала по причине именно этого, подозреваемого им «знания», а не, как принято считать, из-за Аустерлица. Аустерлиц лишь добавил толику дёгтя в уже наполненную им чашу. Всё время раздумий государя Чернышёв недвижимо стоял, силясь угадать, что за мысли и переживания одолевают царя. Наконец Александр опомнился и глухо спросил:

— Так об чём мы беседовали с тобой, Чернышёв?

— О… возможном уступлении Москвы, ваше величество, — с почтительной осторожностью напомнил флигель-адъютант.

— Ах да. Обещанного Кутузовым сражения так и нет. Ненавистная и позорящая меня ретирада продолжается. Неприятель вступил в самые недра империи… — Александр вновь задумался.

— Осмелюсь узнать у вашего величества, когда его светлость прибыл к армии? — решил избавить себя от щекотливого обсуждения личности главнокомандующего Александр Иванович.

— Как явствует из его письма, помеченного августом девятнадцатого дня, он явился в Царёво-Займище на восемнадцатый день, однако ж по сведениям, полученным мною от других лиц, приезд его случился днём ранее. Ну да Бог с ним, он уже не раз давал мне повод усомниться на предмет истинности датирования своих посланий. Дабы оправдать собственную нерасторопность или преследуя какие иные цели, он предпочтёт слукавить и проставить более позднюю или иную выгодную для себя дату. Однако ж негоже нам отвлекаться на старческие изобретательства. Пришед в Царёво-Займище, Кутузов объявил выбранную Барклаем позицию неудобной и в поисках лучшей отвёл армию к Колоцкому монастырю, отдав Гжатск в руки неприятеля, а также удалил Платова, поставив взамен него Коновницына командующим арьергардом. Таковы последние верные сведения, коими я располагаю, любезный Чернышёв.

— Опричь выбора позиции, вопрос соотношения сил волнует главнокомандующего. Ежели они уравнялись благодаря подошедшим резервам, сражения следует ждать весьма скоро. Быть может, в ближайшие дни, государь.

— Резервы Милорадовича и московское ополчение, собранное Ростопчиным, должны нарушить соотношение сил, о котором ты так печёшься, — тут царь впервые улыбнулся, — в нашу пользу. Фёдор Василич писал мне о восьмидесяти тысячах ратников!

— Однако ж ратников до́лжно обучить и вооружить. Позволю усомниться, что все восемьдесят тысяч окажутся пригодны к означенному дню. Лучше полагаться на их небольшую толику, сиречь четверть, да и на резервы Михайло Андреевича Милорадовича, разумеется. В нём я решительно уверен, государь, — прямо отвечал Чернышёв, не желая в грозный для Отечества час вводить сюзерена в заблуждение.

— Благодарю за честность и дельность твою, Чернышёв. Впрочем, в том я уж много раз убеждался. Признаюсь, ложь, страх и непонимание, царящие вокруг, утомляют и пугают меня.

— Вскорости многое прояснится, ваше величество. Смею напомнить: ваше величество пожелали видеть произведения того ротмистра, о котором я докладывал.

— Да-да, помню, — оживился Александр.

— Вот, извольте взглянуть на сии «овчаровки». — С самодовольной улыбкой Чернышёв извлёк из портфеля ассигнации, «исправленные» Павлом, и разложил их на ломберном столе перед государем.

— Хм, действительно, не отличишь от настоящих, — с удивлением вертел ассигнацию пальцами император. Близоруко щурясь, он подносил её к свету и, положив обратно на стол, аккуратно разглаживал.

— Ежели угодно, вот подлинная ассигнация, ваше величество, — услужливо протянул банкноту Чернышёв.

— Вот уж не ожидал, что у меня есть подобные кудесники! — не переставал дивиться царь, внимательно сличая купюры.

— Причём оные деньги господин Овчаров делал, обходясь подручными средствами. Представляете, государь, на что он будет способен, ежели начнёт использовать предназначенные для подобных надобностей машины. Правда, банкнот, изготовленных им машинным способом, я покамест не имею.

— Ты хочешь сказать, что эти «овчаровки», как ты их изволил окрестить, твой ротмистр нарисовал ещё до ареста?

— Совершенно верно, ваше величество!

«Одного не возьму в толк. Как тот смоленский исправник умудрился заметить подделку? При случае следует его допросить», — подумал Чернышёв, разглядывая, с каким интересом изучает царь фальшивую купюру, и добавил вслух:

— А ежели наш ротмистр изготовит требуемые для печатания ассигнаций клише, точнее, начертает на них долженствующий текст и рисунок…

— Le resultat depassera les attentes![21] — закончил за Чернышёва улыбающийся Александр. — Мой друг, всё это прелюбопытно, но более неотложные дела занимают меня. Когда придут известия из армии, я непременно позову тебя. Фельдъегерь с победной реляцией от Кутузова прибыл в Петербург вечером двадцать девятого августа, накануне государевых именин, и на следующий день о благополучном исходе дела при Бородине шумел весь город. Депеша поспела как нельзя вовремя. Дворец радостно гудел, на лицах придворных и высших сановников сияли торжествующие улыбки, имя Кутузова не сходило с уст, все предрекали скорую погибель Бонапарта. В счастливой ажитации Александр пожаловал светлейшему чин фельдмаршала, сто тысяч рублей серебром и возвёл супругу главнокомандующего в статс-дамы императорского двора. Когда первая радость улеглась, вдохновлённый успехом русского оружия, государь подписал составленный ранее перспективный план по истреблению французских войск на Березине, после чего вызвал к себе Чернышёва.