Жизнь и судьба прапорщика русской армии

Историческая справка

Семен Петлюра – стоявший у истоков образования украинской государственности был весьма одиозной фигурой. Свою политическую карьеру начал как Генеральный секретарь по военным вопросам, не служа в армии и не имея военного образования, а закончил Главой Директории Украинской народной республики и Главным атаманом украинского войска. В истории он оставил кровавый след ужасных зверств и диких погромов, прокатившихся по Украине в годы его диктатуры.

В 1926 году в Париже, после гибели С. Петлюры застреленного рукой мстителя Ш. Шварцбарда, в семье которого «петлюровцы» убили 15 человек, состоялся суд, на котором Шварцбард из обвиняемого стал обвинителем. Суд установил на основании показаний 126 свидетелей, что жестокая, кровавая резня евреев, русских, украинцев в Киеве в 1918 году была не спонтанной, а спланированной акцией, и ее непосредственным организатором являлся Петлюра. Суд присяжных признал С. Петлюру виновным.

Вот почему, среди бела дня в самом центре Латинского квартала, на углу улицы Расин и бульвара Сен-Мишель на глазах очевидцев и полиции «герой самостийной Украинской народной республики» Семен Петлюра был пристрелен, как бешеная собака (Ришес К. Мечтатель становится мстителем // Все загадки мира. №2. 2018).

В апреле 1918 года германский император Вильгельм II выразил свое согласие на избрание на Украине гетманом генерала Скоропадского, «если гетман обязуется неукоснительно следовать нашим советам». После этого, 29 апреля 1918 года, в Киеве на Николаевской улице, в цирке Крутикова были собраны «хлеборобы-собственники», которые выступили с требованием спасти Украину от хаоса, и в цирке появился в опереточном казацком наряде Скоропадский. «Хлеборобы» дружно «прокричали его гетманом».

На улицах Киева замелькали «самостийники» в свитках алого сукна, в смушковых с червленым верхом шапках, в необъятных шароварах, мотня которых мела по земле, все куренные батьки, хорунжии и подполковники. Одно слово – оперетта…

Но Киевская оперетта на этом не закончилась…

Спустя почти сто лет Киевская оперетта продолжилась «майданом 2014 года», правда уже не на германских штыках, а на немецких и американских деньгах…

Когда мистическим образом из небытия забвения возникли написанные Карпом Игнатьевичем Лозой воспоминания о событиях 1915–1918 годов на Украине, я с понятным волнением держал в руках толстую, исписанную его четким, разборчивым почерком, тетрадь, которую мне передала только сейчас, в начале XXI века, моя тетя, дочь Карпа Игнатьевича – Эмилия Карповна Мирошниченко (урожденная Лоза).

Открыв тетрадь, на первой странице я увидел дату начала записей – 1962 год.

Я вспомнил, как в 1962 году, мы проездом с Дальнего Востока в Севастополь, отца перевели на Черноморский флот, заехали в гости к дедушке и бабушке в Кременчуг.

Я очень любил бабушку Маню – Марию Ивановну. Особенно запомнилось, как она, сидя у моей детской кровати, расчесывая гребнем длинные, ниже пояса, темные волосы и заплетая их в тугую косу, пела мне малороссийские песни или рассказывала сказки…

Я хорошо помню деда – худощавого, строгого, с сеткой глубоких морщин вокруг внимательных карих глаз, ходившего на работу в белой рубашке с галстуком, в темном костюме – главного бухгалтера Госбанка города Кременчуга.

Да, сколько я мог бы узнать у него о его старшем брате Николае, если бы порасспрашивал деда… Если бы… Но мне было тогда всего 12 лет…

Теперь, собирая материал о событиях, происходивших на Украине в конце 1917 – начале 1918 годов, я понял, что лучше, чем рассказал об этом очевидец Карпуша Лоза, на глазах которого в те годы разворачивались события на Украине, в городе Хорол, в селе Липняги, на хуторе Базилевщина, и не скажешь. Тем более что события эти в какой-то мере отражали то, что происходило по всей Украине.

Поэтому я цитирую воспоминания о том жутком времени, вернее безвременьи, очевидца – восемнадцатилетнего Карпа Лозы, которые он записал в зрелом возрасте в 1962 году:

«…Революционные события, борьба партий, борьба за власть все более разгоралась.

За девять месяцев со времени свержения самодержавия народ устал от митингов, манифестаций и неразберихи в борьбе за власть. Началось насильственное навязывание власти: то организация Центральной Рады на Украине в марте 1917 года, то созыв в апреле месяце Всеукраинского национального конгресса во главе с профессором Грушевским; Первый универсал Центральной Рады, созыв украинского войскового съезда: образование генерального секретариата во главе с Виниченко и Петлюрой; наступление на фронтах военных действий; и июньская демонстрация петроградских рабочих, организация женских ударных батальонов для отправки на фронт; организация вольного казачества во главе с генералом Скоропадским; Октябрьская революция, Второй и Третий универсал Центральной Рады; выступление Центральной Рады против советской власти; восстание рабочих в Киеве против Центральной Рады; Четвертый универсал украинской Центральной Рады; оккупация германскими войсками Украины; избрание Гетманом Украины Скоропадского, бандитизм, восстания и прочее…»

…Прошло несколько дней после возвращения прапорщика Николая Игнатьевича Лозы на родной хутор. Унылая, тревожная, томительная жизнь среди сгущенной атмосферы слухов начинала тяготить Николая. В районе шныряли разбойные банды, происходили поджоги, убийства и грабежи…

Карп Лоза вспоминал: «Прошло три дня, и наше спокойствие омрачилось событиями, встревожившими нас. На второй день праздника, 26 декабря, была убита Гришман М. И. и ее сынишка лет девяти. Она жена сына известного глазного профессора Гришмана, владелица небольшого имения и пивоваренного завода в селе Большие Липняги. Убита днем, когда она ехала в санках в ближайшее село Богдановку.

Последовали и другие убийства, целых семей, включая грудных детей. Пошли слухи об учинении Варфоломеевской ночи. Наша семья потеряла спокойствие. Дни и ночи мы были настороже».

«…Ночь на 1 января 1918 года. Жуткая Новогодняя ночь. Еще накануне прошли слухи, что будут вырезать всех хуторян. От этого было очень тревожно, зловеще…

В эту ночь мы с Николаем ушли в степь. Все покрыто снегом, из-под которого выглядывала сухая трава, среди которой можно лечь и быть незамеченными в полумраке такой чудной, а нам такой страшной ночи. Присмотрев, по нашим соображениям удобное место, мы улеглись на затвердевший снег, между кочек проросших высокой сухой травой. Вдруг послышался откуда-то одиночный выстрел. Звук недалекой стрельбы пробудил в нас тревогу…

В нашей усадьбе никого нет. Отец с матерью и младшими детьми, оставив дом еще к вечеру, уехали в село Толстое к своей дочери Пелагее. Остались только две дворовых собаки да домашний скот и птица.

Стало холодно. Ноги мерзнут, но мы боялись пошевельнуться… Вдруг, около часу ночи, пронзительно громко, тревожно залаяли наши собаки, и только теперь мы услышали, что кто-то быстро, на санях, въехал во двор нашей усадьбы… Что там происходит? Собаки снова лают напористо, тревожно. Видимо, кто-то ходит по двору…

…Было три часа ночи. Стало тихо. Мы приблизились к усадьбе. У нас появились сомнения: а не притаился ли кто в хате?

Николай вынув «наган», толкнул с силой ногой, дверь в сени. Дверь распахнулась. Собака вошла в сени обнюхала кругом. Сомненья нет, в доме никого нет.

В доме все оказалось на месте, ничего не тронуто. Обойдя все и увидев, что все в порядке, мы долго терялись в догадках: что означало это ночное посещение?

…К вечеру все возвратились домой, стало спокойнее».

«…Нерадостными оказались Рождественские каникулы. Глубокая ночь. Мы с Николаем лежали… в хате. Лежим, разговариваем о развертывающихся событиях. О том, как убили помещицу Гришман, что в селе Майорщина, ночью, бандиты напали на семью Ковтунов. Те отбились топорами, убив одного. Наутро к ним прибыло несколько человек, верхом на лошадях, вооруженных, в форме милиции. Арестовали отца, старика и двух взрослых его сыновей. В этот же день их нашли убитыми не так далеко от их хутора. По рассказу жен убитых, дело было так: В полночь кто-то стал стучать в дверь хаты, зовя хозяев открыть им дверь. На стук никто не отозвался, а молча все взрослые обитатели дома, включая и женщин, вооружившись топорами и увесистыми металлическими предметами, заняли оборонительную позицию у каждого окна и двери. Называя себя милицией, неизвестные продолжали стучать, зовя открыть дверь. Из хаты не отвечали. Тогда они начали бить в дверь, стрелять в окна из винтовок. В доме и на это не отвечали, молчали. Тогда пришельцы разбили, вернее вышибли окно. Один стал лезть через окно в хату. Только он просунулся в окно, как его топором по голове и пришибли. Узнав, что товарищ их убит, его вытащили за ноги, и все скрылись. Труп человека с расшибленной головой и обожженного до неузнаваемости нашли где-то в поле. Это они его поджарили, чтобы не был опознан.

Обсуждали и убийство всей семьи в девять человек (стариков, женщин и детей), родственников нашего соседа Криворотько. Убиты ночью молотками и топорами в головы.

Все эти воспоминания об ужасах, творящихся вокруг нас, и слухи о возможных репрессиях и по отношению к нам, не могли не возбудить нервного напряжения в наших юношеских сердцах.

Под таким вот впечатлением, только стали засыпать, а было уже за полночь, как вдруг залаяли собаки. Мы проснулись, прислушиваемся, затаив дыхание… Мы слышим шаги вдоль стены дома, вернее скрип снега от шагов. Как долго это продолжалось, говорили ли о чем с Николаем, не помню. Мне казалось, что наступил конец нашему существованию, что за окном что-то подготовляется: тут и поджог дома, и разрыв бутылочной гранаты, брошенной в окно, и, может быть, уже свершается преступление во второй половине дома, где спят отец, мать и младшие дети.

И в этот наивысший момент возбужденного состояния Николай мне шепчет: «А почему не слышно собак? Ушли?»

«…В ночь под крещение с 5 на 6 января 1918 года снова ночные посетители нарушили наш покой. Морозная ночь. Крещенская ночь. Внезапно заливающийся дружный лай собак… Со скрипучим звонким шумом подкатил к нашему крыльцу фаэтон, запряженный парой темной масти лошадей. На козлах сидел человек, повернув голову к крыльцу нашего дома. Из-за поднятого кузова фаэтона, затенявшего сидение, не могли разглядеть, был ли еще кто-нибудь. Собаки заливались непрестанным лаем.

Проходили секунды, минуты, а зловещий фаэтон, человек на козлах, были безмолвны. В этом безмолвии, неподвижности было что-то зловещее. Хотя первые моменты страха прошли, но меня охватило какое-то чувство напряжения.

Увидел Николая, стоящего недалеко от меня и, казалось мне, совершенно спокойного, с револьвером в руке. Он передал в мои руки обрез винтовки с пятью патронами и четырьмя обоймами, которые я сунул в карман.

Стоянка приезжих длится более получаса. Играют нервами. Мы тоже молчим, не подаем признаков жизни. И, удивительно, стало даже смешно от такой игры нервами. А собаки все лают и лают… Наконец, человек на козлах пошевелился Лошади стали заворачивать к выезду. Завернув на дорогу, лошади тронулись рысью в сторону Больших Липняг. Эта жуткая, тревожная ночь, крещенская ночь осталась в памяти навсегда.