Таинственный возлюбленный

* * *

Поначалу, сидя в кошаре и ожидая ответственного момента, она мечтала о том, как овца, благодаря ее заботе, принесет сразу много здоровых ягнят и как она их сама вырастит, и они с папой их продадут, получат много денег и наконец станут богаты и счастливы. Но день тянулся, а овца все не ягнилась. Вскоре девочка уже забыла, зачем пришла сюда, и остаток дня провела в играх, в которых ей никто не был нужен. Сидя на полуразвалившихся ступенях, в заброшенном саду, она чувствовала себя не бедной девочкой в полотняном платьице, а сказочно-прекрасной доньей Бланкой, заточенной в башне жестоким королем. Смешивая времена и персонажи, Клаудилья то громко декламировала монолог Андромахи, то шептала молитвы, то пела старинные романсеро… И только одного недоставало ей в этой игре — того смелого неведомого рыцаря, который бросил бы королевский дворец и, вспомнив детство, примчался в Мурнету на взмыленном, покрытом хлопьями белой пены Бабьеке…

Незаметно спустилась ночь. Подул свежий морской ветер, густая лунная тень от дома легла на пробившуюся недавно траву, и белесоватые полутона деревьев слились вдали в одно неясное пятно. Какое-то странное полугрустное-полумечтательное настроение охватило девочку. Все ее мысли и чувства приобрели особенную мягкость и гармоничность, тоже переходящие в полутона. Ее вновь охватило стремление к чему-то хорошему, в голове забродили мечты о будущем, и беспричинные слезы подступили к глазам. Незаметно для себя она даже начала тихонько всхлипывать… Но вдруг сквозь эти легкие, девические слезы она увидела, что на каменных плитах двора, словно из-под земли, появились два кролика — появились и мгновенно исчезли, словно испарились. Потом затрещала и сорвалась с петли дверь старого сарая, и там что-то шевельнулось. Девочке показалось, что она нечаянно стала участницей какого-то волшебного представления, и, поднявшись со ступеней, Клаудилья смело направилась к сараю, в котором, как ей показалось, скрылись кролики, никогда раньше здесь ею не замечаемые. Внутри стоял зеленый сумрак от плюща, заполонившего весь сарай. В углу что-то вздохнуло, Клаудиа сделала шаг и… рухнула на колченогую кровать, густо поросшую влажным мхом. Руки ее коснулись чего-то теплого.

— Кто здесь? — прошептала она, не испытывая, впрочем, особого страха, хотя и отпрянула от неожиданности.

— Простите меня, сенья[23]. Это я, Педро. Я…

— Но я не знаю никакого Педро! А впрочем, папа мне что-то говорил. Что вы здесь делаете?

— Да разве вы не знаете!? Я уже не первый год служу у вашего отца, а с осени дон Рамирес стал платить мне по десять реалов в месяц. Только я скоро ему сказал, что за такую работу можно и одними харчами — с овцами-то не густо… — Ломающийся мальчишеский голос вдруг сбился. — Дон Рамирес, сенья, он такой хороший, ему служить — уже честь…

— Я, представьте себе, и сама хорошо знаю своего отца. Но что вы делаете здесь? И откуда здесь кролики? — задала наконец Клаудита наиболее волнующий ее вопрос.

— Кролики? Да я, вот…

— И выйдите, пожалуйста, на свет, а то можно подумать, что я разговариваю с привидением!

Кровать заскрипела, зашаталась, и в проеме, залитом лунным светом, показалась фигура худого, но широкоплечего мальчика лет тринадцати с белым кроликом на руках.

— Педро Сьерпес к вашим услугам, сенья. А это, — указал он на кролика, к которому Клаудиа уже в восторге протягивала руки, — Фатьма. Или нет? — Он бесцеремонно поднял кролика за уши, вглядываясь в низ серого брюшка. — Нет, это — Редуан[24].

— Дайте мне его! И чего вы шастаете тут ночью, когда отец приказал вам следить за овцами?

Мальчик ссутулил широкие плечи.

— Вы сидели такая грустная, бормотали невесть что, вот я и подумал, надо бы вас развлечь и выпустил их. Вы такая необыкновенная, сенья…

— Ах, называйте меня лучше просто Клаудита! А вы умеете скакать на лошади?

Но не успел Педро ответить, как из загона послышалось жалобное блеяние.

— Скорее, это она ягнится! — И оба побежали внутрь, перебегая из темной полосы в светлую.

К несчастью, несмотря на все их старания, двойня, принесенная овцой, к рассвету погибла, превратившись из хорошеньких шелковых комочков в осклизлые холодные трупики. Клаудита поначалу была необычайно расстроена. Но проведенная вместе ночь — время, убирающее много наносного и ненужного, — и совместные усилия так объединили детей за эти несколько часов, что под утро Педро уже говорил Клаудите «ты» и как самый настоящий гранд сопровождал свою даму, не отнимая руки от сердца, изо всех сил стараясь не смотреть на крошечные бугорки грудей, слегка приподнимавшие скромное платье.

— До свидания, дорогая Клаудита, — тихо сказал он, прощаясь у старых городских ворот. — Я никогда не забуду этой ночи. И чтобы я поверил в то, что она действительно была, дай мне что-нибудь на память.

— Ты говоришь, прямо как настоящий кабальеро взрослой даме! — рассмеялась девочка. — Что же я тебе дам, у меня ничего нет. Впрочем, вот что. — И Клаудита решительным рывком разорвала пополам свою простую желтую косынку. — На, бери. — И весело рассмеялась своей проделке.

Педро благоговейно прижал камку к губам и спрятал за пазуху.

— Я готов быть тебе, кем захочешь. Не хочешь новьо[25] — буду другом, не хочешь другом — значит, братом, если не нужен брат — стану тенью! Если я тебе понадоблюсь — только позови, я сделаю для тебя все на свете!

— Даже станешь королевским гвардейцем?! — бросила ему в лицо Клаудилья и, продолжая все так же звонко хохотать, побежала к воротам.

— Меня всегда можно найти у торговца горшками Лукаро, что живет за дорогой в Сабадель! — уже в спину ей успел прокричать мальчик, который даже не думал никогда становиться каким-то там гвардейцем и постарался не придавать значения этой шутке девочки. Взгляд его неотступно следил за ее удаляющейся и такой влекущей фигуркой.

За разговорами и похоронами ягнят, зарытых за сараем с пением неизбежного «De profundis», время пролетело так незаметно, что Клаудилья отправилась обратно в город, когда солнце стояло уже высоко над башней церкви Святого Иеронима.

Только расставшись с этим странным и забавным мальчишкой и пройдя уже полдороги к дому, маленькая Клаудита вдруг снова вспомнила все, что произошло, и только теперь по-настоящему осознала, что похороны ягнят были совсем не игрушечными. Все с большим и большим ужасом представляла она себе, как сейчас должна будет сказать об этом отцу. Он доверил ей, впервые в жизни доверил такое важное дело, а она не справилась! Бедные маленькие ягнятки! Папа так надеялся, что они вырастут, и будет еще две овцы, а теперь… Клаудиа еле-еле переставляла ноги, не зная, как войти домой и как взглянуть в глаза любимому папе.

К ее удивлению, дома никого не оказалось, а вся кладовая, как и обещал отец, была завалена провизией, свежей дичью, мешками с орехами и бутылями с вином. Не раздумывая долго о том, как и откуда появились эти богатства, девочка набила рот черносливом и выскочила на улицу, подозрительно тихую и пустынную для этого часа. Вдалеке на другом конце городка звенел колокол монастыря Сан-Росарио. Не зная, что и подумать, Клаудиа остановилась на углу, глядя, как редкие прохожие идут по направлению к монастырю. Неожиданно жесткая рука прижала ее голову к пахнущему корицей переднику.

— Ах ты, бедняжка! — вздохнула лавочница. — И куда он на старости-то лет! И на кого он тебя оставил? Гедета уже не молода, а про Марикилью и говорить нечего!..

— Нас никто не оставлял! — возмутилась, вырвавшись, девочка. — Наоборот, папа купил много еды и…

— А на что купил — знаешь? — ничуть не обиделась лавочница.

— Он продал овец.

— Овец… В армию он записался, к генералу Каро. Нынче мы отправляемся наказать этих французов за их делишки, вот твой отец и решил тряхнуть стариной. А вернее — получить двести песет, что выдают каждому офицеру. Да и то сказать, другого выхода у него не было…

— Но как же мама?.. Брат?.. И я? Он ведь даже не попрощался… — Клаудиа вдруг осеклась, вспомнив вчерашнее утро в родительской спальне.

— Слышишь колокола? Так беги быстрей, может, еще успеешь его увидеть, пока они не построились и не ушли. — И Франсина легонько подтолкнула девочку в спину.

Но как ни торопилась Клаудиа, у ворот монастыря она увидела только осевшую пыль и Гедету с несколькими женщинами, хлопотавшими над безжизненно лежавшей прямо на земле матерью. Марикилья, не успокоенная разговорами мужа, но несколько обманутая его горячими ласками и заснувшая под утро, проснулась от какого-то предчувствия и, не обнаружив Рамиреса рядом, бросилась искать его по дому. Не найдя ни его, ни Гедеты, которой дон Рамирес позволил проводить себя до места назначенного сбора, Марикилья обезумела и выбежала на улицу. Она увидела спешащих с оружием мужчин, все поняла и, забыв о своем положении и здоровье, отправилась за ними. Она застала мужа уже сидящим на лошади, но как только пропела труба, нашла в себе силы молча прижаться к стремени и спокойно взмахнуть кружевным платком, когда отряд тронулся рысью. Однако едва только последний всадник скрылся за воротами, несчастная рухнула, потеряв сознание, у нее хлынула горлом кровь, а к вечеру начались схватки.

Вечером, ложась в постель, Клаудиа обнаружила под одеялом куклу, на пышное платье которой скромной булавкой с пурпурным стразом была приколота записка:

«Девочка моя! Дорогая моя! Прости! Долгие проводы — лишние слезы. У меня нет иного выхода. Ты — моя единственная надежда. Позаботься, как можешь, о маме и будущем малыше. Я обязательно вернусь. Твой отец, который любит тебя больше всего на свете, больше жизни».

Обняв куклу, она долго плакала и заснула далеко заполночь, а через несколько часов ее разбудили страшные крики из спальни. За дверью то и дело слышались торопливые шаги доньи Гедеты и причитания соседок.

— Пресвятая Дева, что за беда! Помню, свекровь ее, донья Домингвита, восемь раз рожала и все с улыбками!

— Да у бедной Марикильи и так в чем душа держится! Вспомни, что они в последнее-то время и не ели как следует!

— А ведь какая красавица была!

— Помоги ей, младенец Иисус!

В каморку Клаудии зашла Гедета и, увидев, что девочка не спит, сухо сказала:

— Оденься и встань у материнской двери. Когда позову — войдешь. И чтобы никаких слез.

Но, торопясь, испуганная Клаудита не стала одеваться, а лишь накинула на полотняную рубашку большой платок и встала около дверей в спальню, поджимая время от времени мерзнувшие на каменном полу голые ступни. От захлебывающегося крика матери она совсем перестала что-либо соображать и боялась не услышать зова Гедеты, от чего с тоской и страхом все отчаянней вслушивалась в происходящее в спальне. Наконец, стоны затихли, и раздались три удара в дверь. Клаудиа переступила порог, не чувствуя ничего, кроме блаженства тепла — комната была жарко натоплена.

— Подойди поближе, — Гедета за плечо подвела девочку к кровати. На Клаудиу смотрели прекрасные, ничего не видевшие безумные глаза на пунцовом, какого никогда не было у матери, лице. — Наклонись.

Девочка послушно наклонилась, поразившись шедшему от постели жару.