Валдар Много-раз-рожденный. Семь эпох жизни

Поэтому мы держались их наветренной стороны, лавируя, изматывая и уворачиваясь, делая то один-два выстрела с дальней дистанции, то удачный бортовой залп, и так, миля за милей и день за днем, мы безжалостно преследовали их, но ни разу за все наше долгое напряженное плавание не увидели «Сан-Мигель» и его расписной фок.

Наконец, 53 разбитых штормами, изувеченных корабля, на борту которых находилось около 10 тысяч человек, «пораженных чумой и смертью», как пишут испанские летописцы, жалкие остатки того могучего флота и армии, которые вошли в Ла-Манш, насчитывая 150 кораблей и 30 тысяч солдат и матросов, собрались в Кадисском заливе вместе с «Безжалостным», как всегда, беспощадным и жаждущим боя, рыскающим туда-сюда, все еще голодным от неудовлетворенной мести.

И вдруг, пока мы спорили, оставить ли их там и довольствоваться тем опустошением, которое произвели, или поступить так, как вскоре поступил сэр Ричард Гренвилл, покрыв себя бессмертной славой, и влезть в самый центр и сразиться со всей полусотней, наш дозорный заметил большую каракку, подходящую к нам на всех парусах с северо-запада. Мы развернулись, ринулись ей навстречу и, сблизившись, увидели во всем великолепии белого, алого и золотого огромную фигуру св. Михаила с пылающим мечом, сияющую на ее фоке. Наконец, это был «Сан-Мигель», и легко было заметить, что он, как мы и предполагали, обогнал остальную Армаду, добрался до Сент-Винсента или Лагоса и там заправился.

Не было нужды спрашивать наших храбрых морских псов, бежать нам или драться, потому что, как только имя «Сан-Мигель» прошелестело по нашему кораблю, каждый без приказа занял свое место и ждал команды. Об остальной Армаде мы не думали, пока мчались навстречу нашему долгожданному врагу, и ни один корабль из Армады не вышел перехватить нас. Впрочем, бояться было нечего, так как это были уже не боевые корабли, а лишь плавучие чумные логова и развалины, и единственной мыслью «донов» было отбуксироваться в гавань Кадиса и снова ступить на приветливую землю.

Более того, ветер дул прямо в гавань свежим бризом, и ни один из них не смог бы пройти и мили против ветра за все богатства Индий. Поэтому мы без помех держали путь к «Сан-Мигелю», и на расстоянии пушечного выстрела Филип по своему обыкновению взялся за штурвал, потому что был самым искусным рулевым на борту, а я передал канонирам, чтобы целились повыше, и приказал стрелять по мачтам и вантам. Сначала медными глотками громыхнули пушки двадцать четвертого калибра, ядра пробили высокий фальшборт, разбрасывая щепки во все стороны, а затем каракка взорвалась дымом и пламенем, дав ответный бортовой залп, и над нашими головами со свистом пронеслась туча ядер.

Прежде чем они успели перезарядить орудия, наши реи развернулись, мы обошли их кругом, и снова обрушили на каракку наш железный град. Еще один залп с ревом вырвался из ее высоких бортов, но мы снова развернулись как раз вовремя, чтобы избежать его, и залп вспенил воду за кормой, не причинив нам никакого вреда. Затем я приказал артиллеристам нацелить все орудия на среднюю часть судна, и Филип остановил «Безжалостного» с дрожащими на ветру парусами, чтобы они могли тщательнее прицелиться. Я подождал, пока старшина-канонир не крикнет: «Готово!», затем дал команду, и когда, словно единое орудие, батарея прогремела, мы затаили дыхание и увидели огромную рваную дыру, пробитую в борту каракки. Вопли боли и крики ярости диким хором разнеслись над водой. Громадная грот-мачта стала раскачиваться из стороны в сторону и рухнула в море со всем облаком парусины и лабиринтом такелажа, а вслед за ней на палубу рухнули носовая и бизань мачты, и гордый «Сан-Мигель» лежал перед нами разбитый.

Снова взревели батареи, и на нас обрушился ураган ядер — на этот раз слишком меткий, потому что наша фок-мачта упала на бак, а бушприт волочился по воде на леерах. В следующее мгновение мы услышали радостный вопль испанцев и увидели, что шесть катеров вышли из гавани и, быстро размахивая веслами, направились к нам по гладкой воде.

Прежде чем испанцы успели перезарядить пушки, наша носовая команда выскочила и абордажными топорами срезала обломки. «Безжалостный» выровнялся, и его задние паруса с полным ветром за кормой вынесли его перед «Сан-Мигелем». Наша фок-мачта все еще стояла, и когда ее освободили от обломков топ-мачты, она вскоре снова была в рабочем состоянии, и фрегат, хотя и поврежденный, был в некоторой степени управляем.

Мы обогнули нос каракки и отошли на ее правый борт, над которым все еще висела огромная масса обломков, заслоняя орудия батареи правого борта. «Доны» делали все, чтобы расчистить его, но вскоре мы добавили им работы, потому что двойным залпом с расстояния меньше мушкетного выстрела мы обрушили такой яростный град железа и свинца на загроможденный борт каракки, который едва мог ответить нам одной пушкой из-под парусов и снастей, нависавших над жерлом, что мы смели всех, кто показался из укрытия.

Это мы проделали нашими более легкими орудиями и стрелковым оружием, так как большие орудия на нижнем ярусе выполняли другую, более смертоносную работу. Нацеленные на одну точку у ватерлинии, двенадцать хорошо обслуживаемых орудий обрушивали залп за залпом, каждый выстрел которых попадал точно в пространство размером примерно два ярда вдоль ватерлинии. Мы видели, как раскалываются и зияют доски, и с каждым залпом огромная рваная рана становилась все шире и глубже, куда вода заливалась все быстрее и быстрее, и как раз, когда первый из катеров показался за его кормой, огромный «Сан-Мигель» сильно качнулся и, пошатываясь, направился в нашу сторону.

Я крикнул артиллеристам, чтобы они снова зарядили, но не стреляли. Когда он подошел, его палубы кишели ползущими, борющимися людьми. Я дал команду, и последняя испепеляющая буря выстрелов, больших и малых, пронеслась по каракке от носа до кормы, разрывая палубы и разбрасывая вокруг мертвых и умирающих, а затем Филип опустил руль, мы развернули реи и медленно отошли, направив наш свежий залп на первый катер.

Мы подождали, пока он окажется на расстоянии пистолетного выстрела, а потом дали залп, и от носа до кормы по нему пронесся дробовой шторм. Он остановился, пораженный смертью, и лежал на воде, как огромный раненый паук, когда мы отвернули, чтобы приготовиться к остальным. Но они извлекли пользу из урока и прошли по другую сторону тонущего «Сан-Мигеля», и пошли за нами, стреляя из носовых орудий.

Мы снова развернули «Безжалостного», и снова прогремели бортовые залпы, и наши доблестные морские разбойники расхохотались, увидев, как из испанских бортов вылетают расколотые весла, а в переполненных палубах открываются красные дыры. Затем над водой раздался еще один, особенный крик, и огромный «Сан-Мигель» в последней конвульсии огромного агонизирующего зверя перевернулся набок и пошел ко дну вместе со всеми живыми душами, остававшимися на борту.

Если бы катера были наши единственные враги, мы бы скоро покончили с ними, как покончили с караккой. Но едва «Сан-Мигель» исчез в водовороте, пронесшемся над его могилой, как мы увидели, что еще четыре катера с фрегатом на буксире выходят из гавани навстречу нам. Конец был уже близок, как любой мог видеть, потому что порох и ядра были у нас на исходе, и скоро дело дойдет до ближнего боя и холодного оружия. Ветер дул прямо в бухту, и, получив тяжелые повреждения, мы с равным успехом могли попытаться плыть по суше, как и выйти в море.

Поэтому полторы сотни закопченных, забрызганных кровью, потных людей с заряженными ружьями, последними запасами пороха и ядер, выложенными на палубе, молча ждали, когда смогут использовать их с наилучшим эффектом.

Испанцы приближались осторожно, как гончие, преследующие оленя. Четыре раза они пытались взять нас наскоком, и четыре раза мы отбрасывали их назад такой бурей свинца и железа, на которую у них не хватало духу, и будь наши магазины полны, то все корабли в Кадисе не смогли бы взять нас. Но вскоре с залпов мы перешли на одиночные выстрелы, и наконец, добрые пушки, которые так хорошо служили нам, умолкли, и с пронзительными радостными криками «доны» снова бросились на нас, теперь, увы, слишком хорошо уверенные в победе.

Они зацепили нас за нос, корму и борта, и, когда они устремились на наш фальшборт, наши доблестные товарищи встретили их пиками и пистолетами, абордажными топорами и шпагами, и как только они приблизились, мы сбили их с ног и сбросили обратно в море, и так в течение трех долгих часов яростного жестокого боя мы сдерживали их все увеличивающиеся рои нашим постоянно уменьшающимся числом, пока они не уставились на нас в изумлении, гадая, люди мы или демоны, как Эль Драке.

Если бы у нас было достаточно пороха, я разнес бы «Безжалостного» в щепки, прежде чем они успели бы захватить хотя бы пядь, но так как пороха не было, нам ничего не оставалось, как продолжать сражаться и показать им, как умирают англичане. Мы с Филипом, думая только о наших потерянных возлюбленных и о нашей все еще ненасытной мести, сражались бок о бок так, как никогда прежде не сражался даже я. Никогда добрая острая сталь Армена не летала быстрее и не впивалась глубже, и никогда моя кольчуга не принимала и не отбивала столько ударов.

Один за другим наши доблестные морские псы падали там, где стояли, сражаясь до последнего вздоха жизни, которая была в них, и все ближе и ближе окружало нас кольцо свирепых, яростных лиц, пока, наконец, из всей команды «Безжалостного» не остались только мы двое. Тогда из круга вышел высокий «дон» в полном вооружении, с рапирой в одной руке и пистолетом в другой и сказал на хорошем английском:

— Сдавайтесь, сеньоры, ради любви к богу и собственной жизни. Вы сделали все, что могли сделать люди, но судьба против вас. Сдавайтесь, и ваша честь не пострадает, потому что мы не хотим убивать таких врагов, как вы, просто за счет численного превосходства.

— Отойди подальше, добрый господин, — рассмеялся я, вытирая пот со лба тыльной стороной левой руки, — пока ты не поцарапал свой блестящий нагрудник, или, если предпочитаешь, прикажи твоим товарищам отойти на шаг и сразись со мной. Но не говори ничего о сдаче, ведь мы пришли сюда только ради мести или смерти, как решит судьба. Мы действительно отомстили, как вам может рассказать Сидония, и теперь, если понадобится, мы готовы к смерти. Что скажешь, Филип?

— Как скажешь, Валдар, — ответил он с таким веселым смехом, что «дон» вытаращил глаза. — Что касается меня, то я не мог бы умереть в лучшей компании, чем твоя.

Пока он говорил, испанец поднял шпагу, и на нас нацелились два десятка мушкетов. Как вспышка молнии, мой клинок выскочил и ударил его в пасть. Я пробил его плоть, кости и сталь, так что острие вышло у него за шеей, и швырнул его назад на мушкетные дула. Прогремел залп, я услышал за спиной стон и, обернувшись на мгновение, увидел, как Филип падает на палубу, истекая кровью от множества ран.

Тогда я вырвал свой меч и, все еще каким-то чудом невредимый, бросился на испанцев и принялся рубить и резать их, пока сокрушительный удар не обрушился сзади на мою неприкрытую голову, и, вонзив меч по самую рукоять в грудь последнего убитого мною «дона», я, ничего не видя, теряя сознание, споткнулся о его тело, и на меня навалилось с полдюжины его товарищей — последний человек, павший на борту погибшего «Безжалостного».