Вниз по темной реке

— Расскажите об Элейн, Бернард, — мягко попросил я.

— Можно задать вам один вопрос? — сказал он, опершись о парапет. — Знаете ли вы хороших девушек? Может, у вас есть сестра или, например, племянница?

Мне не слишком хотелось втягиваться в тот разговор, что предлагал Прайс, но в памяти невольно всплыло лицо Элси, и я кивнул.

— Ага. Вот представьте себе вашу девушку. Допустим, она прислуживает в чужом доме, зарабатывает на жизнь. Каждый день встает в шесть утра и трудится до десяти или до одиннадцати вечера. Отдыхает только в воскресенье, и то половину дня. — Его голос надломился. — А теперь представьте пьяного скота, который заявляется домой и насилует вашу девушку на кухонном столе. Угрожает ей ножом и сливает в нее свое злое семя, не переставая посмеиваться — дескать, его жена ей в подметки не годится! Девушка находит в себе мужество предстать перед судом, а ведь рассказать о насилии — все равно что пережить его снова! Моя бедная девочка… Стояла там, выслушивая гнусную ложь: якобы она все спланировала сама, чтобы потом шантажировать своего господина. А все эти мужчины только перемигивались да насмехались над ней!

Голос Прайса упал до хриплого шепота, и все его тело содрогнулось.

— Сунули ей два фунта и десять шиллингов. Можно подумать, этих денег достаточно! Найти другое место Элейн не светило — не было у нее ни одного шанса на достойную жизнь… Да еще и ребенок от мужчины, который не дал бы на дитя ни фартинга. Знаете, каково сознавать, что ты ничем не можешь помочь?

Прайс не плакал, а у меня защипало глаза. Я представлял себе не только Элейн, но и Элси, и Белинду, и Рейчел. Их образы перемешивались, на передний план выходил то один, то другой.

— И все же вы могли оказать дочери поддержку, — неуверенно пробормотал я.

— Я умираю, — покачал головой Прайс. — Работал мальчишкой в шахте, доработался до черных легких. На реку устроился уже после. Понимаете? — Он долго изучал меня и наконец продолжил: — Знаю, что у вас на уме. Я убивал, потому что терять мне было нечего. А что мне еще оставалось делать? — взорвался он. — Подумайте сами! Неужели никогда не оказывались в такой ситуации, когда зависите от человека, для которого вы не более чем грязь под ногами?

У него словно появилась чудодейственная способность видеть мое прошлое. Я промолчал, чувствуя себя сбитым с толку, а Прайс, наклонившись ко мне, добавил:

— Как поступили бы вы на моем месте?

Жестокий, но справедливый вопрос. Господи… Надеюсь, мне не пришло бы в голову убивать юных девушек только для того, чтобы преподать урок их отцам. Впрочем, отомстить Бэкфордам — дело святое, вот только учить подобных людей бесполезно — они ничего не поймут.

Ответа у меня не было. Наверное, Прайс решил, что ему не удалось задеть струнки моей души, и теперь он говорил спокойно и равнодушно:

— В ту ночь Элейн умерла у меня на руках. Не плакала, не из таких она девушек. Ребенком и то слезу пускала нечасто.

— У вас была хорошая дочь, — вздохнул я, и Прайс кивнул. — Вы оставили миссис Манро в живых, потому что она в положении?

— Да. Убивать ее было несправедливо.

Так или иначе, у отца Элейн имелись понятия о порядочности, раз он не захотел причинять зло невинному нерожденному ребенку.

— Начали вы с Роуз Альберт…

— Альберт — судья, — опустил голову Прайс. — С присяжными он говорил так, словно не слышал ни слова из того, что рассказала Элейн.

Сквозь туман на реке пробился скорбный звук береговой сирены, и я подождал, пока не стихнет эхо.

— Что заставило вас укладывать тела в лодку?

Он вздохнул, подавив приступ кашля.

— Я умею писать и читать, но не слишком хорошо. Мелкий шрифт в газетах вообще не вижу. А Элейн грамоту знала отлично. Каждую неделю приносила газету с рассказами о короле Артуре и его королеве да о рыцарских турнирах. Читала мне вслух. В один из своих выходных сказала, что сегодня я услышу особую историю о девушке по имени Элейн, и добавила, что история печальная. В конце рассказа она заплакала: речь там шла о девушке, полюбившей парня, а он о ее любви — ни сном, ни духом. Если моя дочь и могла поплакать, то только после таких вот историй.

По щекам Прайса катились слезы, но он их словно не замечал.

— Умерла она от кровотечения в понедельник ночью, и я вынес ее на реку. Нашел лодку. В темноте проплыл с ней мимо доков, проводил Элейн до Блэкуолл-Рич.

Ничего удивительного, что мы не обнаружили ее тела. Если лодка не застряла на болотистых отмелях, отлив наверняка унес ее в Ширнесс, а затем и в открытое море.

— Потом поцеловал ее напоследок и спрыгнул на берег, — нежно пробормотал Прайс.

Его слова заставили меня расчувствоваться, и все же мне хотелось узнать кое-что еще.

— Как же вы писали письма девушкам?

— У меня есть один приятель — грамоте обучен. А вызнать у слуг, что происходит в доме, совсем не сложно.

— Потом вы усыпляли жертв хлороформом и резали им запястья…

— Запястья — только после смерти, — поднял голову Прайс. — Это лишь малая часть того, что сотворил с моей девочкой тот человек. В конце концов, они должны были понять, что наделали, — умоляюще сказал он.

У меня перед глазами промелькнул образ распростертой на столе Элейн; рядом маячит Бэкфорд с порочной улыбкой, нашептывает что-то девушке на ухо. Спаси меня Господь… Сочувствие к дочери Бернарда Прайса на миг затмило его ужасные преступления. Стрелку душевных весов зашкалило, как бывает на верфи, когда навалишь на поддон слишком много мешков с зерном.

Уравновесить душевные весы невозможно. Как бы ни страдали Прайс и Элейн, смерть и мучения юных девушек оправдать нельзя. И ничем не поможешь человеку, потерявшему дочь. Осознав тщетность попыток найти решение, я впервые понял, что имела в виду ма Дойл, сказав: «Не всегда достаточно признать человека виновным или невиновным, чтобы исправить этот мир». Каков должен быть вердикт суда? Разве есть в этом случае справедливое, устраивающее всех решение? Как может суд найти способы примирения сторон или, тем паче, — искупления вины?

Я стоял на ветру, испытывая тоску за всех, кто пострадал в этом деле, и ощущая отчаянное желание сделать так, чтобы не навредить еще больше, а Прайс будто прислушивался к моим размышлениям.

— Что вы планируете сделать со мной?

Мне в ухо зашептал грозный голос Куотермена: «Если отпустишь преступника, я тебя уничтожу…»

— Мистер Прайс, — тихо произнес я. — Если я исполню свой долг, — вам придется предстать перед судом. Вы будете вынуждены рассказать историю Элейн людям, которых ее судьба нимало не заботит.

Его лицо исказила гримаса ужаса. Запрокинув голову, Прайс застонал.

— Я не смогу… Нет, черт возьми, нет!

Его голос поднялся до крика, перешедшего в приступ кашля.

— Отпустить вас я также не имею права.

Прайс затих, кинув на меня изумленный взгляд.

— Мне как-то говорили, что, прыгнув в воду с такой высоты, уходишь без боли, — пробормотал я.

Он судорожно вздохнул, и в горле у него что-то заклокотало.

— Вы… вы меня отпускаете… — устало и в то же время удивленно прошептал Прайс. Он помолчал, склонившись над парапетом и рассматривая водную гладь. — Здесь одно из самых глубоких мест на Темзе.

— Да, мистер Прайс.

— Вам не нужно беспокоиться — с наручниками я точно не выплыву.

— Нет, не выплывете.

— Вас наверняка осудят, если не поверят, что я сбежал, — заметил он, облизав пересохшие губы.

— Вы — сильный, крупный мужчина. Я попытался вас арестовать, но получил удар по голове, после чего вы бросились через парапет. Я не успел вас остановить.

— Почему вы хотите меня отпустить? — подумав, спросил Прайс.

Я заговорил, стараясь тщательно подбирать слова. Выразить мои истинные побуждения оказалось не так просто.

— То, что вы сделали с невинными женщинами, — неправильно. Не просто неправильно; это ужасно. Роуз Альберт, Джейн Дорстоун, Шарлотта Манро и Эмма Монтут были хорошими девушками, любящими дочерями. Каждая из них — порядочный, душевный человек, пытающийся нести добро в этот мир. Те, кто их любил, никогда не оправятся от горя.

Прайс вздрогнул.

— В то же время… приговор суда девушек уже не вернет, а вы от судебных заседаний и без того натерпелись достаточно.

— А что с Бэкфордом? — задыхаясь, произнес Прайс. — Я ведь не могу…

— С ним я разберусь. Они с братом каждый четверг посещают бордель.

— Да, в Хемпстеде, — кивнул преступник.

— Полиция иногда устраивает там облавы. — Я взял короткую паузу. — И следующая вполне может состояться в четверг.

Прайс слушал, затаив дыхание.

— Если станет известно, чем занимались там Бэкфорды, тюремного заключения им не пережить, — с чувством сказал я. — Можете на меня положиться.

Лицо мужчины разгладилось, и он, пару раз облегченно вздохнув полной грудью, приблизился к парапету.

— Подождите, — остановил его я. — Вы должны меня ударить.

— Верно… — Он отступил на шаг и вдруг застыл на месте, поведя мощными плечами, словно пытался избавиться от наручников. — У вас есть нож?

— Нож? Но я не могу…

— Нет-нет, — нетерпеливо произнес Прайс. — Срежьте медальон у меня с шеи. — Он наклонил голову, показав тонкий кожаный шнурок вокруг горла. — Это ее вещица. Не хочу, чтобы она ушла на дно вместе со мной.

Вытащив нож, я продел лезвие под ремешок и, разрезав его, поймал за концы. В ладонь мне упал оловянный кругляш. Я ощупал его. Похоже на образок — вроде того, что подарила мне Белинда. На моем был изображен Святой Михаил — покровитель полицейских, однако я не стал его носить и хранил дома, в шкатулке. Снова вспомнив слова Бел, я удивился, насколько по-дурацки себя повел, отказавшись от символа помощи.

— Кто здесь изображен?

— Святая Зита, покровительница горничных и домашней прислуги, — тихо сказал Прайс. — Кажется, Элейн она помочь не смогла. Вы сохраните медальон? Я недостоин того, чтобы меня помнили, а вот Элейн…

— Конечно, — сдавленно произнес я, осторожно опустил образок в карман и выпрямился, ожидая удара.

Удар был хорош. Его лоб с размаху врезался мне в голову. Свет на миг померк, и жуткая боль пронзила шею и позвоночник. Я потерял равновесие и, упав навзничь, встал не сразу. Словно в тумане видел, как могучая фигура метнулась в сторону и исчезла из вида.

Как только зрение прояснилось, я с трудом поднялся на ноги и наклонился над парапетом. В лунной дорожке, падавшей на реку, виднелся темный силуэт. Еще миг — и он ушел под воду. Поток сомкнулся и равномерно покатил свои волны дальше, а бледный серебристый луч, поглотив помеху, вновь протянулся от моста до скрывающегося в темноте берега. В груди у меня образовалась пустота, которая тут же заполнилась страшным сомнением.

Правильно ли я поступил?..