Будущее упадка. Англо-американская культура на пределе своих возможностей

Факты остаются фактами: США были ведущей страной-производителем в течение ста лет, вплоть до 2010 года, когда их место занял Китай (McCoy 23). До этого Великобритания была ведущей страной-производителем на протяжении примерно ста лет. Это были две взаимосвязанные эпохи англо-американской гегемонии. В рамках этой длинной исторической дуги большинство экономистов считают 1950 год искусственным пиком для США. Сразу после Второй мировой войны США производили 50 % мирового валового продукта. В 1950-е годы, по мере восстановления Азии и Европы, эта цифра быстро снизилась с 50 до 40 %. Эпоха пика в этом смысле уже была эпохой спада. Доля США в мировом валовом продукте (GGP) установилась на уровне 25 % около 1980 года и оставалась на этом уровне в течение трех десятилетий. К 2010 году, в начале правления Обамы, доля США в GGP была ближе к 20, чем к 25 %. А к 2020 году эта цифра опустилась до 16 %. Таким образом, самоуверенные сторонники возрождения 1990-х годов, считавшие, что США могут и дальше удерживать четверть GGP (при стареющей промышленной, демографической и инфраструктурной базе), оказались неправы в реальном времени.

Рассмотрим эти цифры с другой стороны. Джордж Кеннан в своем знаменитом обзоре послевоенной внешней политики за 1948 год отметил, что Америка обладает "50 % мирового богатства, но имеет лишь 6,3 % населения". Его ключевым приоритетом было "сохранить эту позицию неравенства без ущерба для нашей национальной безопасности" перед лицом "зависти и недовольства" (цит. по: Desai 63). Если не принимать во внимание стратегическую и этическую целесообразность сохранения такого грубого неравенства в богатстве, цифры Кеннана дают нам базовый показатель для (грубо) измерения относительной экономической мощи. Коэффициент Кеннана, назовем его так, гласит, что в 1950 году соотношение мирового богатства и населения планеты было примерно 8-кратным для Америки. На сопоставимом пике в 1870 году Британская империя имела примерно 25-30 % мирового богатства, а Великобритания - 2-3 % мирового населения. Коэффициент Кеннана был примерно 9-кратным.

Сегодня доля англосферы в сырьевой экономической мощи уменьшается и уменьшается. На долю Великобритании приходится около 2,5 % мирового валового продукта и 0,8 % населения планеты. За 150 лет ее коэффициент Кеннана сократился с 9 до 3 раз. На протяжении большей части десятилетий спада со времен Кеннана США имели коэффициент 6x, при этом на их долю приходилось 25 % мирового валового продукта и 4% населения. Но в настоящее время США приближаются к 4x, поскольку ВПГ составляет 16%, а население остается на уровне 4%.7 С 1950 года экономическое преимущество Америки сократилось вдвое. Для сравнения: в 2020 году Китай будет иметь 18 % ОПГ и 18 % мирового населения, что составит даже коэффициент Кеннана 1х. Когда Китай станет экономикой номер один в мире, он будет распоряжаться только своей долей ресурсов и богатства. Это нарушит пятисотлетнюю модель не только доминирования Запада, но и интенсивной и асимметричной концентрации капитала под флагом величайшей державы. Представляется маловероятным, что какой-либо будущий гегемон достигнет той непропорционально большой доли GGP, которая была произведена британской и американской промышленностью в период с 1810 по 2010 год.

Иными словами, Китай, возможно, никогда не станет гегемоном в строгом или привычном смысле этого слова. И это не просто экономический факт. Последние двести лет модернизации заложили культурные и политические модели, которые и впредь будут давать преимущества США - в первую очередь это касается английского языка, который де-факто является глобальным языком торговли и технологий. "Терминальный кризис" Арриги и "постамериканский мир" Закарии, вероятно, представляют собой слишком суровую картину. Становление экономикой номер два не означает конец американской надежды, безопасности или процветания. Это, конечно, не означает конец американского военного доминирования и стратегического превосходства. Жизнь на имперском склоне также не помешает США стать более совершенным союзом или более справедливым обществом - скорее наоборот.

Но следующие сто лет будут отличаться от предыдущих. По некоторым данным, США уступят звание крупнейшей экономики Китаю уже в 2022 году. К концу 2020-х годов, по мнению Standard Chartered Bank, "шесть из 10 крупнейших экономик могут оказаться в Азии" (Mar-tin). Некоторые эксперты предсказывают, что США займут третье место после Китая и Индии еще до середины нашего столетия. За последние несколько лет долг США превысил 100 % ВВП. Тем временем Китай в 2020 году стал главным получателем прямых иностранных инвестиций - еще один показатель того, что он затмил Америку в экономическом плане. Для тех, кто хочет верить в вечное экономическое и политическое превосходство США, знаки, которыми пестрят экономические новости, будут следующими все труднее игнорировать, даже когда китайский рост замедляется. Упадок становится реальностью. Но это не та реальность, которую большинство сторонников упадка клеймят, чтобы напугать (поднять) читателей.

Несмотря на то, что в основе деклинизма лежат истории о национальном крахе и утраченном богатстве, упадок обычно приводит к очень медленной корректировке национальных и глобальных иерархий. На макроуровне это подтверждают голландский и британский прецеденты. Богатство выходило из этих национальных систем лишь постепенно после их пиковых значений в 1700 и 1870 годах (Lachmann 434-436). Богатство британской элиты просуществовало гораздо дольше, чем ее формальная империя, как и глобально благоприятный образ жизни рядовых граждан Великобритании. Даже когда китайская экономика по своим размерам превзойдет американскую, китайский ВВП на душу населения будет оставаться значительно ниже американского ВВП на душу населения. Этот показатель измеряет, как люди живут и зарабатывают на самом деле. В настоящее время американцы в среднем в пять раз богаче китайских граждан (Hubbard and Kane 44). Проблема, конечно, заключается в плохом распределении этого богатства. Когда США были настоящим гегемоном, рост (заработной платы и собственности) происходил в центре. Начиная с 1970-х годов, почти весь рост благосостояния Америки пришелся на 5% американцев. Перед лицом такой асимметрии нетрудно понять, почему так много американцев вопреки логике верят в алармистский нарратив о национальном крахе и в обнадеживающий нарратив о долгосрочном национальном превосходстве. И в этом случае идеологические фантазии об американском богатстве имеют большее значение, чем факты, цифры или рациональные собственные интересы неэлитных избирателей.

Китаефобские аспекты упадка были и будут определяющими факторами в способности американцев противостоять постепенной, но фактической потере экономического превосходства. Другая сторона этой синофобии - набор фантазий, которые морализируют превосходство Запада/белых и рассматривают азиатское накопление как цивилизационную, а не только экономическую угрозу. Цивилизационные маркеры китайскости (конфуцианство или коммунизм) лишь частично маскируют расовую фобию, лежащую в основе публичной риторики о том, что Китай затмевает Америку. Безусловно, американофобии было предостаточно и в Великобритании с 1890-х годов до середины XX века. В ней прослеживались те же страхи утраченного величия и национального затмения. Но в ней также преобладал нарратив преемственности от одной либеральной англофонской сверхдержавы к другой. Англосаксонские "особые отношения" сгладили довольно резкий сдвиг в глобальном балансе сил.

Сейчас, когда власть переходит от Америки к Азии, подобные фантазии о преемственности эстафетной палочки не смягчат удар утраченного величия. Правда, между китайским и американским капитализмами существует необходимая кооперативная взаимозависимость. Но культурно организованного партнерства, подобного тому, что было создано между Великобританией и США в Бреттон-Вудсе, скорее всего, не будет. В культурном плане ситуация все еще остается беспрецедентной. Америка была братским преемником Великобритании; Китай - стратегический соперник Америки. Над будущим глобальной власти нависает фобический культурный нарратив, кристаллизующийся в понятии "постзападного" мира.

Культурные фантазии, связанные с западным успехом и западной преемственностью (Великобритания - США), породили литературный кладезь.

Традиционные истории великих держав повторяют эти тропы: англосаксонский дар свободы, английская склонность к либеральному управлению, американская способность к технологическим прорывам, англо-американские представления о честной игре, естественная любовь к свободным рынкам в англоязычном мире. Дело не в том, что эти идеи - этнонациональная чепуха, хотя в целом это так. Дело в том, что стратегическая мощь и экономический успех создают культурные нарративы, которые привязываются к морализованным концепциям национального или расового характера. Верхушечные державы верят в свободные народы и свободные рынки, когда они доминируют на игровых полях, которые они называют ровными. Это в равной степени относится и к элитным социальным фракциям: они склонны верить в нарратив превосходства характера, мастерства или усилий как в обоснование своей классовой власти. Эти нарративы сами по себе сильны и живучи. Они должны быть поняты с учетом их независимого исторического веса. Даже если история сделает эти нарративы и тропы англоязычной добродетели в конечном счете устаревшими, они переживут экономические формации, которые когда-то их поддерживали. Именно по этой причине культурные истории упадка должны выдвигаться наряду, а иногда и вопреки обычным, якобы объективным или количественным описаниям национального упадка.

Упадок США заставляет считаться с ситуацией между Востоком и Западом, между глобальным Севером и глобальным Югом. Оно также заставляет считаться со старыми североатлантическими державами с их долгой историей колониализма поселенцев, исламофобии, добычи ресурсов и расового разделения.

Угасание гегемонии США бросает вызов всем американцам, но особенно элитам, которые правильно воспринимают национальную потерю как прогнозируемую потерю своих собственных социальных преимуществ. Упадок может и должен быть демократизирующим. По этой причине упадок вызвал панику белых и элиты. Делинизм слишком часто служил санированным прокси-языком для обиженных групп (белых, WASP, американцев - взаимозаменяемость как раз в этом и заключается), которые переводили свое чувство потери на язык национальных сумерек. Как можно изменить, оспорить или перевернуть этот нарратив о предательстве великой нации?

Поскольку это книга об истории культуры, ответ кроется в том, как американцы воспринимают и передают историю американского могущества, прошлого и настоящего. За последние пять лет общественность США и Великобритании стала все больше обращать внимание на взаимосвязанные исторические дебаты о расовом равенстве и национальном величии. Недавние исследования имперской истории, проведенные Адомом Гетачью, Жанной Морфилд и Прией Сатиа, стали своевременными аргументами в пользу более полного признания расистского наследия империи. Это не новые дебаты, но они выходят за пределы академических кругов и переходят в национальные дискуссии. Гетачью, Морфилд и Сатиа, а также многие другие, начали объединять переплетенные наследия англоязычного мира в историю власти Великобритании и США, которая также является глобальной историей гражданских прав, расового капитализма и антиколониальной борьбы.