Железо и кровь. Франко-германская война

Соглашения вступали в силу с 1 января 1871 г. и подлежали ратификации национальными парламентами. Последняя была произведена в течение декабря везде, за исключением Баварии, где договор был ратифицирован только в конце января, причем необходимые две трети голосов депутатов удалось набрать лишь с большим трудом.

В результате переговоров южногерманским государствам был сделан ряд уступок. В частности, были расширены права бундесрата (органа власти, представляющего интересы отдельных государств-членов), осложнена процедура изменения конституции. Баварцы смогли сохранить свою собственную армию, которая в мирное время подчинялась баварскому королю; такая же автономия существовала в сфере военных расходов. Баварии и Вюртембергу было предоставлено право самостоятельно регулировать на своей территории сферу почты и телеграфа, а Баварии — еще и сферу железнодорожного транспорта. Бисмарк заявлял, что не пошел бы на эти уступки, если бы международная ситуация не требовала скорейшего завершения объединительного процесса[971].

Серьезное сопротивление достигнутые соглашения встретили в Северогерманском рейхстаге. Значительная часть депутатов (в первую очередь от либеральных партий) считали, что национальное немецкое государство должно быть унитарным, без каких-либо уступок партикуляристам. «То, как Бавария вынужденно вступает в союз, является здесь предметом насмешек», — писал Гогенлоэ-Шиллингсфюрст в Берлине в начале декабря[972]. Той же позиции придерживались прусский кронпринц и его супруга. Прогрессисты требовали принятия совершенно новой конституции. Лишь с некоторым трудом удалось преодолеть намечающийся кризис. Бисмарк вновь задействовал все доступные инструменты, пригласив в Версаль парламентскую делегацию, отправив в Берлин Дельбрюка и во всеуслышание угрожая уйти в отставку[973]. 5 декабря слушания в рейхстаге начались. Уже 9 декабря состоялось итоговое голосование, в ходе которого договоры с южногерманскими государствами были приняты 195 голосами против 32[974].

Однако созданный на скорую руку Германский союз был не более чем технической, переходной формой. Единая Германия должна была стать империей.

Вопрос императорского титула оставался дискуссионным на протяжении всей осени. Воспоминания о Первой империи — включая ее бесславный конец — играли здесь большую роль. Сам прусский король, привязанный к своей родной стране, внутренне противился необходимости принимать императорскую корону, видя в этом «разрыв со старыми прусскими традициями»[975]. Вильгельму I казалось, что ему предлагают променять надежный, освященный славой предков королевский титул на нечто пышное, но аморфное и символическое. Аналогичной точки зрения придерживались многие. «Лучше остаться добрыми пруссаками», — писал майор Кречман 27 ноября[976].

Фридрих Вильгельм, наоборот, был убежденным сторонником провозглашения империи; еще 11 августа в беседе с известным писателем и либеральным политиком Густавом Фрейтагом он заявил о том, что прусский король должен стать императором[977]. Однако убедить в этом Вильгельма I стоило большого труда.

Впрочем, и король, и Бисмарк стремились к тому, чтобы инициатива исходила не от народных представителей, а от других монархов. Наиболее достойным кандидатом на эту роль выглядел опять же Людвиг II. Вопрос обсуждался на различных уровнях начиная с сентября; Бисмарк привел в действие все возможные рычаги. Посредником также вновь выступал великий герцог Баденский, угрожавший баварскому королю, что если он не возьмет инициативу на себя, то это сделают другие князья или, того хуже, парламент[978]. В конце концов в ноябре с Людвигом были начаты тайные переговоры; решающим аргументом стала крупная денежная сумма в два миллиона гульденов (около четырех миллионов марок) и ежегодная пенсия из секретного фонда[979]. Все это позволяло баварскому королю дальше предаваться своему недешевому увлечению в виде строительства замков. Уже 3 декабря в Версале прусский король получил письмо от Людвига II, в котором последний предлагал Вильгельму от лица всех германских государей принять императорскую корону. Письмо, естественно, было составлено Бисмарком и лишь подписано баварским королем. «В противном случае это сделали бы другие князья или даже рейхстаг, — оправдывался Людвиг II перед братом. — Если бы Бавария могла существовать в одиночку, отдельно от Союза, это было бы безразлично, однако сейчас это невозможно политически — народ и армия выступят против»[980].

Теперь задача заключалась в том, чтобы убедить других германских суверенов поддержать эту просьбу. Проблема была не столько в самом вопросе, сколько в сроках; согласие государей должно было успеть раньше парламентской делегации. Это было важно из идейных соображений: Германская империя создавалась волей государей, а не народных избранников. Искомое согласие поступило в ночь на 17 декабря, за сутки до прибытия делегации. Это оказалось непростой задачей; как писал в своем дневнике прусский кронпринц: «…я лишился последней иллюзии по поводу того, что у немецких королей есть хотя бы искра преданности немецкому делу»[981]. Этому, впрочем, не приходилось удивляться — многие немецкие князья открыто выражали опасения, что после создания империи они утратят и свое значение, и свои привилегии[982].

10 декабря резолюцию, предлагавшую прусскому королю принять императорский титул, принял Северогерманский рейхстаг. Спустя восемь дней парламентская делегация из 30 человек прибыла с соответствующим посланием в Версаль. Вильгельм I милостиво принял депутатов и выразил свое согласие. «У меня, плачущего редко, появились слезы на глазах», — подчеркивал кронпринц торжественность момента[983].

Казалось, для создания нового государства все готово. Проблема, однако, заключалась в том, что как раз в этот момент разногласия между ключевыми фигурами в прусском руководстве достигли своего апогея. День 1 января, когда договоры вступили в силу, оставил у участников событий странное ощущение: новое государство уже существует, но это никак не чувствуется. У прусского короля был устроен сравнительно скромный прием для других немецких князей, в ходе которого практически никто не упоминал о создании нового государства. Вильгельм I согласился только на то, чтобы великий герцог Баденский произнес короткий тост, в котором рождение империи было упомянуто лишь в довольно туманных выражениях[984].

Торжество было в конечном счете назначено на 18 января. Вильгельм I устроил целый скандал, требуя для себя титул «императора Германии», в то время как со всеми заинтересованными сторонами уже был согласован «германский император». Между королем и Бисмарком разразился конфликт; 17 января обсуждение всех спорных вопросов продолжалось в течение трех часов[985]. В итоге «железный канцлер» вышел победителем, однако это стоило ему немалых нервов. «Эти императорские роды оказались тяжелыми, — раздраженно писал он жене. — В такие времена короли высказывают странные капризы, как это бывает у женщин перед тем, как они производят на свет то, что уже не в силах удержать в себе. Будучи в роли акушера, я неоднократно испытывал сильное желание превратиться в бомбу и взорваться, чтобы все здание рухнуло»[986]. Вильгельм I, в свою очередь, расплакался и за явил, что будет считать завтрашний день самым несчастливым в своей жизни[987]. Программа торжества в итоге так и не была согласована; участники получили приглашение на «орденский праздник».

Однако здание не рухнуло. 18 января 1871 г. в Большом зеркальном зале Версальского дворца было торжественно провозглашено создание Германской империи. Сцена была символичной вдвойне: во-первых, церемония проходила в главной резиденции Людовика XIV, «короля-солнца», считавшегося одним из злейших врагов немецкого народа. Во-вторых, именно в этот день отмечался 170-летний юбилей создания королевства Пруссия. Была и еще одна, не столь очевидная, но любопытная деталь: прибывшую на торжество делегацию представителей Северогерманского рейхстага возглавлял президент парламента Эдуард фон Симсон. В 1849 г. он же возглавлял делегацию Национального собрания, безуспешно предлагавшую императорскую корону Фридриху Вильгельму IV.

Однако преобладали в зале не парламентарии, а военные и представители аристократии. Впоследствии будет предпринято немало усилий для того, чтобы представить эту церемонию торжественной, волнующей и пышной. В реальности мысли собравшихся занимали в первую очередь вопросы продолжавшейся войны. «Все нервы и мысли посвящены непрерывно сражающимся армиям, — писал Штош 17 января. — Мысль о том, чтобы основать новую империю здесь, в Версале, величественна. Однако настроения для этого действия нет ни у кого, и в первую очередь у главных действующих лиц»[988]. Зато радовались жители Версаля — увидев, как немцы несут во дворец все свои знамена, французы решили, что враг готовится капитулировать[989].

Церемония началась с молитвы и проповеди, произнесенной пастором Рогге — «длинной, но довольно слабой», как записал в дневнике Бронзарт[990]. После окончания проповеди Вильгельм I обратился с короткой речью к немецким суверенам. Затем на первый план выступил Бисмарк, который «выглядел ужасно не в духе»[991] и бесцветным голосом зачитал прокламацию о создании империи. Великий герцог Баденский выкрикнул: «Да здравствует Его императорское и королевское Величество император Вильгельм!»[992] — тем самым искусно обойдя скользкий вопрос титула. Кайзер принимал поздравления; пройдя мимо Бисмарка, как мимо предмета мебели, он подошел к Мольтке и крепко пожал ему руку. В пять часов вечера состоялся праздничный обед. «Все было таким холодным, горделивым, блестящим, пышным и высокопарным — и таким пустым и лишенным сердца», — писал баварский принц Отто своему брату[993]. Художник А. фон Вернер, впоследствии посвятивший церемонии знаменитое полотно, в мемуарах говорил о том, что все прошло «без всякой пышности и исключительно поспешно»[994].

«Сцена 18 января отбрасывает длинную тень на будущую историю этой империи», — пишет один из ведущих современных германских историков Томас Ниппердей[995]. Созданная в результате победоносной войны, Германская империя и в дальнейшем будет полагаться во многом именно на свою военную силу. Война же станет полвека спустя главной причиной ее крушения. В то же время не стоит считать такой исход предопределенным: хотя развитие молодого государства во многом определялось теми параметрами, которые были установлены в 1871 г., оно отнюдь не было безальтернативным.

Решающая стадия переговоров по вопросу создания новой империи пришлась, пожалуй, на самое тяжелое для германской армии время. Тем не менее, кризис на фронтах оказался постепенно преодолен, и церемония в Версальском дворце почти совпала с окончанием военных действий.