Мэр Кестербриджа

Здесь он лежал, пока прозрачный полумрак, сгустившись, не перешел в непроницаемую тьму, а дверной проем сеновала не превратился в продолговатый четырехугольник серого света — единственное из всего окружающего, что можно было видеть. Наконец Хенчард поднялся, устало стряхнул пыль с одежды, ощупью добрался до люка, ощупью спустился по лестнице и очутился во дворе.

— Когда-то он ставил меня высоко, — пробормотал он. — Теперь он вечно будет ненавидеть меня и презирать!

Его охватило непреодолимое желание снова увидеть Фарфрэ, в тот же вечер, и отчаянной мольбой попытаться достичь почти невозможного — добиться того, чтобы Фарфрэ простил ему это безумное нападение. Но, направившись к подъезду его дома, он вспомнил о том, что происходило во дворе, пока он лежал наверху в каком-то оцепенении. Он вспомнил, что Фарфрэ пошел в конюшню и стал запрягать лошадь в двуколку, а в это время Уиттл принес ему письмо, и тогда Фарфрэ сказал, что не поедет в Бадмут, как собирался, а поедет в Уэтербари, куда его неожиданно вызвали, причем по дороге туда заедет в Мелсток, так как это всего одна-две мили крюку.

Очевидно, он вышел из дому во двор, уже готовый тронуться в путь, и, конечно, не предполагал, что на него могут напасть, а теперь уехал (но не туда, куда собирался), не сказав никому ни слова о том, что произошло между ними.

Итак, сейчас не имело смысла искать Фарфрэ в доме; следовало пойти туда гораздо позже.

Оставалось только ждать его возвращения, хотя ожидание было почти пыткой для беспокойной и кающейся души Хенчарда. Он бродил по улицам и окраинам города, останавливаясь то здесь, то там, пока не дошел до каменного моста, о котором мы уже говорили и где он теперь привык стоять. Здесь Хенчард пробыл довольно долго, слушая журчанье воды, стекающей с плотины, и глядя на огни Кестербриджа, мерцающие невдалеке.

Так он стоял, прислонившись к парапету, пока его не вывел из рассеянности странный шум, доносившийся со стороны города. То была какофония ритмических звуков, которые отдавались от стен домов и усугубляли ее какофонией отзвуков. Не испытывая ни малейшего любопытства, он сначала подумал, что это гремит городской оркестр, решивший закончить памятный день импровизированным вечерним концертом, но такое предположение опровергалось некоторыми странными особенностями реверберации. Хенчард не мог себе это объяснить, да особенно и не старался — он так остро чувствовал свое нравственное падение, что был не способен думать ни о чем другом, и снова прислонился к парапету.