Имперская жена

5

Отец все же не сдержал эмоцию. По его суровому лицу пробежала едва различимая нервная волна. Заметная для меня, для мамы, но едва ли ее уловил Мателлин. К счастью. Я бы не хотела, чтобы этот чванливый имперец получил лишнюю возможность унизить нас. Казалось, он только и выискивал поводы.

Мы, наконец, сели за стол. Я боялась коснуться приборов, понимая, что трясутся руки. Это будет слишком заметно. Как же я не хотела показывать свое волнение, свой страх. Мама всегда говорила, что ничего не боятся только дураки. Я разделяла это мнение, но что-то внутри восставало: этот человек не должен видеть моих слабостей. Этот обед станет пыткой.

Рабы внесли блюда, расставили на столе. У меня замирало сердце — мама позволила себе невероятную расточительность. Я давно не была ребенком и понимала цену деньгам. Я трезво смотрела на возможности нашей семьи, осознавала, что капиталов попросту нет. Но взгляд снова и снова скользил по срезанным орхидеям, украшавшим вазу в центре стола. Они дороже денег. Мама не могла надышаться на эти цветы. Всегда уходила в оранжерею после размолвок с отцом. Нет, она не плакала, никогда не плакала. Раньше мне казалось, что не умела вовсе. Но теперь я понимала, что слезы были роскошью. Слезы размягчали. Она боялась дать слабину, сломаться. И сейчас эти цветы казались последней каплей, жестом отчаяния. Мама пожертвовала самым дорогим ради человека, который нас презирал, которому было все равно.

Повисло гнетущее молчание. Мы не имели права притронуться к блюдам раньше высокопоставленного гостя, и ждали, пока он с кислой гримасой разглядывал стол. Чем дольше я находилась рядом с этим напыщенным чужаком, тем больше и больше проникалась какой-то затаенной лютой ненавистью. Настолько сильной, что становилось страшно. Я будто задыхалась в его присутствии, словно он своей прихотью перекрывал кислород. И мысль о том, что я должна буду уехать туда, где все, все такие же как он, просто убивала меня. Разве можно среди таких людей жить, дышать?

Наконец, Мателлин щелкнул пальцами, подзывая раба, и указал кивком на блюдо с закуской. Тот потянулся, положил в тарелку своего хозяина маленький панцирь горной черепахи с рубленым мясом, налил вина и отошел за спинку стула.

Отец сидел бледный, закаменевший. Они оба были застывшими, он и мама. Наши рабы не прислуживали за столом, мы всегда справлялись сами. И не считали это чем-то возмутительным. До этого момента. Но выставить перед высоким гостем неуклюжих необученных рабов казалось еще худшей идеей, чем вовсе обходиться без них.

Мама улыбнулась, стараясь вложить в этот жест всю мягкость:

— Смею надеяться, что вашу светлость не оскорбят наши простые манеры. Мы живем так далеко от столицы…

Мателлин поджал губы:

— Не беспокойтесь, госпожа, и не считайте себя стесненной. Я уже понял, что цивилизация обошла это захолустье стороной. Мои рабы хорошо обучены и прислужат сегодня за столом всему вашему семейству.

Мама готова была провалиться, я чувствовала это всей душой. Но вновь приветливо улыбнулась:

— Это очень любезно с вашей стороны, ваша светлость.

Рабы Мателлина с важным видом наполняли тарелки и лили вина, а я украдкой ловила взгляд Индат, стоящей у стены. Она пыталась меня поддержать, но если бы не цвет ее кожи, она стояла бы пунцовой от жгучего стыда. За нас, за меня. Она тоже понимала, что нас унижали. Мателлин мог просто позволить нам поступать так, как мы привыкли. Принять наши простые правила, а не навязывать свои. В конце концов, это он явился в наш дом! Но так поступают лишь с теми, кого уважают. Имперцы никогда не живут по чужим правилам — они навязывают свои.

На какое-то время напряжение разбавил звон приборов. Несмотря на пренебрежение, Мателлин ел вполне охотно, даже с немалым аппетитом. Жадно отхлебывал алисентовое вино, будто в кухне была припасена дюжина емкостей. Время от времени изрекал что-то формальное, неизменно превознося Сердце Империи. Пересказывал последние сплетни, которые здесь не были никому интересны. Имена, имена, титулы, звания. Особо разорялся, как ценит его Император, как доверяет. Послушать этого человека — вся Империя держалась лишь на нем. Он буквально раздувался от собственный важности, и я ждала, что вот-вот лопнет и избавит всех нас от своего невыносимого присутствия. А меня — от ужасной участи.

Кажется, мама всерьез опасалась, что дорогое вино может закончиться. Даже отец лишь едва касался губами края своего бокала, но не пил. Я поступала так же. Гость, похоже, этого не замечал.

Блюда исчезали с пугающей скоростью. Во рту Мателлина. Из нас же привычным манером ел лишь Леций, который не понимал ситуации. Но даже он в итоге почувствовал неладное и отставил приборы.

Мателлин вытер губы салфеткой:

— Вполне съедобно, госпожа Орма. Я даже удивлен.

Я убрала руки на колени и изо всех сил сжала кулаки. Хотелось поставить его на место. Мама накрыла прекрасный стол! Но если я сделаю глупость — отец меня убьет.

Мама улыбнулась, и я буквально чувствовала, каких усилий стоила эта улыбка:

— Благодарю, ваша светлость.

— Мне понравилось вот это, — он ткнул пальцем в стоящее прямо перед ним блюдо, и я только-только заметила, что у имперца были длинные ногти, выкрашенные перламутром. Даже мама не могла похвастаться такими. — Что это, в черепках?

— Это рубленое мясо горных черепах под кислым соусом, ваша светлость. Блюдо по местному рецепту.

— Блюдо пещерных дикарей…

— Даже вам пришлось по вкусу, ваша светлость.

Он кивнул, вытягивая губы:

— Ну да… Ну да… Проведя в этом месте всего несколько часов, я уже чувствую, как начинаю дичать. Как вы живете здесь? Ума не приложу!

Отец отставил тарелку:

— Мы живем соответственно нашему положению, ваша светлость. Чтим Императора и ни на что не жалуемся.

О… в этот момент отец казался стократ достойнее этого отожравшегося имперского петуха. У меняя даже кольнуло сердце. Нет, отец не был таким каменным, как всегда казалось. Мама всю жизнь прятала свои слезы, а он — уязвленную гордость.

Мателлин кивнул:

— Что ж… это достойно и вызывает уважение. — Он подался вперед, будто желая секретничать с мамой: — Считаю все же своим долгом сказать, что вот эти цветы госпожа… как они… — казалось, он пытался вспомнить название.

— …орхидеи, ваша светлость.

— Да, эти орхидеи… давно дурной тон. Эти цветы уместны на похоронах, но никак не за столом. Они буквально отбивают аппетит.

Я едва не задохнулась от возмущения. Как он смеет?! Как смеет?! Мне казалось, мама сейчас рухнет. Он понятия не имел, что значат для нее эти цветы.

Я не удержалась, даже вскочила:

— Эти цветы — моя прихоть, ваша светлость. Мне показалось, что это будет красиво. Надеюсь, мой дурной вкус еще можно как-то исправить верными наставлениями.

Он смотрел на меня так, будто только что заметил мое присутствие. Будто мучительно пытался вспомнить, кто я такая. Наконец, кивнул:

— Надеюсь, еще не все потеряно, госпожа. Возможно, в Сердце Империи вам еще сумеют привить должные манеры. Разумеется, если они понадобятся.

Отец неестественно выпрямился:

— Ваша светлость, я прошу ответа лишь на один вопрос: кому предназначена моя дочь?

У меня внутри все оборвалось. Я так и продолжала стоять, касаясь скатерти кончиками пальцев. Забыла, как дышать. Мателлин вытянул губы дудкой, постукивал по тарелке посеребренной вилкой:

— Я не могу дать ответ, которого не знаю, господин Орма.

Мама прижала ладонь к груди:

— Ваша светлость, я прошу, как мать…

Он покачал головой:

— Увы, госпожа, я не знаю. У меня лишь приказ.

— Но, как выбор пал на нашу дочь? Почему?

Имперец даже посерьезнел:

— И здесь я не отвечу. Моя миссия заключается лишь в том, чтобы доставить вашу дочь в Сердце Империи. Вы должны удовлетвориться таким ответом. Приказ Императора. Вы должны быть счастливы этим. — Он опустил вилку, потирал пальцы, оглядывая стол: — Полагаю, уже можно подавать основное блюдо, госпожа.

От этих небрежных слов все отошло на второй план, даже мое замужество. Мама мгновенно побелела. Если вообще можно было побелеть еще сильнее. Я прекрасно понимала, что она подала все, что могла подать. Блюд больше нет. И если этот жирный боров не наелся тем, что было подано…

Это было крахом. У меня даже свело живот от ужаса. Бедная мамочка! Я боялась даже представить, что она чувствовала сейчас. Этот имперский чужак позорил ее, как хозяйку. Он сожрал половину стола — неужели ему мало? Ситуация была невозможной. Немыслимой. Повисла удушающая тишина, в которой раздавалось лишь шумное дыхание Мателлина. Еще мгновение — и маме придется признаться, что подать больше нечего.

Я коснулась пальцами ключиц, потирая. Шумно задышала, так, чтобы все обратили внимание, будто мне не хватало воздуха. Когда, наконец, я поймала на себе настороженные взгляды, закатила глаза и рухнула с высоты своего роста прямо на пол, изображая обморок. Ощутимо приложилась затылком о камень, но сейчас это было неважно. Я замерла, не шевелясь, размякла. Лишь слушала.

Вскрикнула мама, раздались торопливые шаги. Меня приподнимали, вероятно, отец. Мягкие пальцы осторожно пошлепывали по щекам. Мама.

— Сейя, доченька! Очнись!

Я не отзывалась. Нужно было тянуть время, чтобы обед перестал иметь значение. Чтобы у Мателлина пропал аппетит. К счастью, мама поняла мою уловку. Я заметила это по тончайшему изменению окраски голоса. В нем сквозила благодарность и такая необыкновенная нежность, которая может звучать только в материнском голосе.

Кажется, она успокоилась, поднялась.

— Ваша светлость, прошу простить нас за испорченный обед.

— Она больна? Ваша дочь?

Прозвучало с таким пренебрежением, что я закусила губу. К счастью, Мателлин не видел моего лица. Но хотелось тут же вскочить, ответить что-то ядовитое. Мама была гораздо деликатнее:

— Сейя совершенно здорова, ваша светлость. Вы должны извинить нашу дочь. Она слишком взволнована. Мы в первый раз принимаем такого высокого гостя. И… такие новости…

Но я зацепилась за эти слова. Может, если имперец сочтет меня больной, это освободит от каких бы то ни было обязательств? Кому нужна больна жена? Но отец прекрасно понимал, что я притворяюсь, и я боялась даже помыслить, что может меня ожидать, если что-то пойдет не так.

Мателлин не унимался:

— Что заключает ваш врач о ее здоровье? Где он? Почему до сих пор не позвали?

Я чувствовала, как напрягся отец. Его пальцы сдавили мою руку.

— В нашем доме нет врача, ваша светлость. К счастью, мы не нуждаемся в его услугах. В случае редкой необходимости я посылаю за врачом в город.

Повисла пауза. Имперец шумно втянул воздух:

— Я вызову судового медика, господин Орма. Вашу дочь нужно осмотреть.

Только этого не хватало! Я сделала вид, будто только что очнулась:

— Благодарю за заботу, ваша светлость, но мне уже лучше. — Я поднялась, демонстративно ухватилась за спинку стула: — Прошу простить мне мое волнение. Но я так боюсь не понравиться вам, не оправдать ожиданий. Мне очень жаль, что обед оказался испорчен по моей вине. Но я прошу у вас позволения удалиться в свою комнату и прилечь. Я была бы очень признательна, если бы вы позволили маме проводить меня. Ее внимание прогонит мое недомогание вернее компетентности медика.