Рабыня Рива, или Жена генерала

Глава 7

На корабль я вернулась, смирившись с несправедливостью.

Офицер был прав. Я должна радоваться тому, что имею. Мне очень повезло.

В каюте было пусто, как и утром — я осталась совершенно одна. Переоделась в новое платье, а старую форму выбросила — мне хотелось проститься со старой жизнью навсегда.

Заняться было абсолютно нечем. Я прилегла на кровать в новом платье, рассматривая обстановку. Григорианцы не сказать, что скромно живут, но скромнее, чем любил Лиам. У генерала должна быть роскошная каюта — и она была неплохой, но и не такой, какими были каюты старшего состава на «Стремительном».

Все в темных тонах: темно-синий, черный. Черные стены создавали немного искаженное пространство и каюта казалась другой формы, чем на самом деле. Я так увлеклась, что пропустила момент, когда пришел мой муж.

Эс-Тирран застал меня врасплох.

Переборка отъехала в сторону, открывая его высокую фигуру — все еще в броне. Он стремительно вошел в каюту — словно на мостик, и я привстала, толком не зная, что делать и как приветствовать его. Как жена? Как григорианка? Как рабыня?

— Рива, — безучастно сказал он и ничего не добавил.

Это приветствие. Генерал дал понять, что заметил меня. Он вошел в каюту и подошел к кровати — прямо ко мне. Я торопливо села.

— Генерал, — ответила я тем же тоном.

Называть его по имени мне казалось слишком дерзким.

Он окинул меня взглядом: оценивал внешний вид. Помимо того, что я переоделась, соорудила еще и прежний «корабельный узел». Это платье тоже оставляло плечи открытыми, хоть и было с рукавом. Черные пряди выглядели контрастом на фоне белых плеч.

Я расправила юбки — они сбились в груду, пока я лежала.

— Почему ты не купила иларианскую одежду? — генерал подхватил невесомую ткань на ладонь.

Вопрос меня удивил. Какая ему разница, как одевается жена? Не все ли равно?

Но янтарные глаза уставились на меня — он ждал ответа. А если муж спрашивает, лучше говорить. Конечно, григорианка на моем месте обязательно бы заартачилась, послала бы его парой гортанных выражений, если бы совсем достал. А ответь он тем же — могла бы вызвать на поединок. Правда до этого доходит редко. На их планете нет разводов — пара живет всю жизнь вместе. А раз так, не стоит доводить до крайностей.

— Не знаю, генерал.

— У иларианских женщин такие красивые платья, — продолжил он. — Воздушные, длинные, как свадебный убор. И такие красивые корсеты под ними. Как они называются?.. Такое слово… торжественное и печальное…

— Грация, — прошептала я. — Откуда вы знаете?

— У меня были женщины с Иларии.

— У нас не спят с иноземцами.

— Не спят, — согласился он и встряхнул ткань. — Почему ты выбрала это?

— Не знаю, — я по привычке подбирала слова, словно отвечала Лиаму. — Я хотела, но… Даже примерить не смогла. Они как будто меня обжигали.

— Правильно, — согласился генерал, отпуская ткань. — Тебя продали в рабство. Если у тебя есть достоинство, тебе должно быть противно. Что ж… Хотя бы цвет не рабский.

Он отвернулся и заковылял мимо. Я так и не спросила, что у него с ногой.

Я наблюдала, как он снимает броню, потом сидит на кровати, уставившись в одну точку. Его мысли были далеко отсюда — от супружеской постели и от меня.

Я шевельнулась, зашелестели юбки, и генерал вынырнул из воспоминаний.

— Ложись спать, — бросил он. — Завтра трудный день. Мы прибываем на Иларию.

Я робко легла в жесткую постель к нему лицом. Не раздеваясь, не готовясь ко сну. Чувствовала себя скованно рядом с ним, в его каюте. Такой я не ощущала себя уже очень давно — даже в кают-компании «Стремительного».

Он сказал, что завтра отвезет меня домой. Мне хотелось расспросить: когда, во сколько, хотя бы порадоваться, но душа была пустой, а говорить первой страшно.

Эс-Тирран все понял сам.

— Хочешь что-нибудь спросить?

— Я смогу увидеть родителей?

— Для этого я тебя туда и везу, — бросил он и снова уставился перед собой. Сгорбленная спина, руки он положил на колени и бицепсы расслабились. Если это можно назвать бицепсами, конечно. Худые, жилистые.

— Генерал… Шад, — не зная, как обратиться, я выбрала компромисс. — Я хотела поблагодарить вас… За то, что вы освободили меня. Я буду признательна всю жизнь за то, что вы вернете меня к родителям.

Он резко обернулся. Глаза изменили выражение: стали холодными, как у коршуна. Пронзительно-желтыми — или оттенок изменило освещение? Что его разозлило?

— Я не верну тебя родителям, — отрезал он.

Я привстала, комкая подол платья.

— Разве я не сделала того, что вы хотели? Не принесла вам клятву?

Я осеклась, когда произнесла это слово. Да, клятвы важны. Но что стоит генералу оставить меня дома — все знают, что наш брак просто политический шаг. Ему же будет так лучше: он сможет жить без оглядки на то, что его жена не относится к его виду.

На Григе это как клеймо на лоб. Нет, осуждать его не будут. Но и многие двери перед ним закроются. Почему меня не оставить на Иларии? Мы можем числиться супругами, но не будем мозолить друг другу глаза.

— Мы взаимно клялись, Рива, — ответил он. — Мы можем заключить союз по иларианским традициям, если хочешь, но разорвать его не можем. Это навсегда. Что про меня скажут? Жена Шада не держит слова! Меня отлучат от династии, ты же этого не хочешь?

— Вас и так отлучат от династии, — тихо сказала я.

Шад промолчал. Он это знал.

— Ложись спать, — отрезал он. — Не доставай меня.

Я лежала, рассматривая потолок. В глазах стояли слезы и зрение туманилось: меня пугали его слова. Возможно, не так, как будут через год или пять лет, но этот брак не был мне нужен иначе, чем спастись от Лиама.

Чем это будет отличаться от прежнего рабства, если я не могу уйти?

Но я согласилась платить эту цену сама. Своими руками мы творим не только судьбу, но и самые страшные ошибки. Не знаю, что будет дальше, но пока знаю, что не жалею. Я хотя бы побываю дома. Увижу маму. И самое главное — Лиам больше не придет за мной.

Мама, я так давно не видела тебя!

Я предвкушала эту встречу. Приподнятое настроение не оставляло меня с самого утра, а улыбка липла к губам. Я не могла ее согнать — и впервые за годы не хотела. По случаю возвращения я надела новое платье — с цветами на подоле, только другого цвета.

Увижу маму, отца, подруг… Ох, какие подруги, всех наверняка разметало кого куда за годы. Наверное, замужем многие, карьеру строят. Столько новостей будет у всех! А мама? Как она обрадуется, когда я прилечу. Она уже знает, что я свободна — генерал прилетал к родителям, прежде чем жениться на мне. Взял кольцо… Утром я его надела. Просто, чтобы быть ближе к маме.

Надеюсь, мне разрешат побыть здесь подольше. В конце концов, какая нужда торчать рядом с Шадом? Возможно, он еще передумает. Пусть через год, но отошлет меня к родителям, когда совсем надоем.

Мне было так легко и хорошо, что сама поверила в это.

На планету мы прибыли на шаттле. Я думала, полечу одна, но генерал ко мне присоединился.

— Не радуйся сильно, — вдруг сказал он.

— Почему? — моя улыбка мгновенно увяла.

— За годы многое утекло, — мрачно сказал он и ничего не объяснил.

Я еще не привыкла поддерживать свободный диалог. Похоже, Шад не хотел продолжать. Отвернулась к иллюминатору: ветер гнал волну по полю красного маковника. Какая чудесная картина!

Сели мы неподалеку от нашего старого дома. Мы жили за городом — и площадок для посадки тут хватало. Даже хорошо, что здесь, а не в городе. Там плотный трафик, а шпили делового центра просто наказание для пилота, если садиться приказали на крыше.

Я покинула шаттл и пошла к дороге. Слева было поле маковника, справа — желтой сонницы, которую тоже используют для успокоительных средств. Я шла легко, быстро, а потом даже пробежалась, радуясь солнцу и цветам, которые колыхались от ветра.

Запах маковника дурманил. Сонница не пахла ничем, зато умела поворачивать головки вслед за солнцем, и застывала в одном положении на закате, словно прощалась с ним. Я восемь лет не была дома!

Не знаю, шли ли за мной солдаты и Шад, мне было все равно, даже если жене григорианского генерала такое поведение не пристало. Дорога быстро привела к домику.

Ничего не изменилось. Ну, почти.

Тот же светлый дом, что я помню: ремонт новый, но очень похож на тот, из моего детства. Бежевые стены. Белая крыша из ракушечника, мамина клумба с экзотическими цветами. Чего у нее только не было! Все цветы не наши. Она тщательно ухаживала за ними: голубые полупрозрачные колокольчики, яркий цветок-кувшинчик, древесные вьюнки — много, очень много! Те цветы, что не могли расти в нашей атмосфере, прятались под колпаком. Мама поддерживала там нужный микроклимат. Колокольчик качнул бутонами — он всегда так делает, когда к нему наклоняются. Мамин колокольчик боится чужих. А чужие ему все — кроме мамы.

Меня вдруг ослепило понимание, что большинство цветов уже другие — слишком много времени прошло с моего детства, чтобы они были теми же. Клумбу окружал белый заборчик из ракушечника.

Похоже, в доме никого. Нас не ждали? Ведь генерал наверняка предупредил, когда мы прилетим.

Я обошла дом и попала на задний дворик, усыпанный мелким белым камнем. Он приятно шуршал под ногами, пока я шла к садику и беседкам. Мы любили отдыхать здесь летним вечером: на закате поле выглядело чудесно, потому что солнце садилось у нас за спинами, и сонница смотрела прямо на нас, ветер приносил сладкий запах маковника и воды с водных каскадов. Пели вечерние птицы: выводили трели, похожие на звуки свирели. Как было хорошо!

В беседке, увитой вьюнкой — самой настоящей, а не стилизацией, я увидела женский силуэт и встала как вкопанная. Внутри была тень, я не видела, кто это. Но догадалась… Женщина ставила чайник на подставку, собирая стол к чаепитию, с края лежал букет полевых трав.

— Мама! — крикнула я.