Рабыня Рива, или Жена генерала
- Автор: Мария Устинова
- Жанр: Любовные романы / Фантастика
- Дата выхода: 2022
- Цикл: Любовь в космосе
- Номер в цикле 1
Читать книгу "Рабыня Рива, или Жена генерала"
Глава 8
Она резко обернулась и вышла, вытирая руки о полотенце.
На ней было незнакомое платье — широкое, кажется, домотканое. Мама раньше сама ткала ткань, если было время. Кажется, оно у нее и сейчас есть. Как это странно ощутить: пока я была на «Стремительном» и рвалась сюда, проклиная судьбу, они жили. Ткали ткани, строили беседки, работали, заваривали чай, ели, смеялись, улыбались. Они жили — у них жизнь текла, а не застыла в стазисе, как моя. Они шли вперед, меняя взгляды, вкусы, настроения. Я этого была лишена, застрявшая в том возрасте, когда меня забрали, обуреваемая одной мечтой, одним желанием — вернуться.
И теперь, когда мечта сбылась, она меня опустошила.
Потому что здесь меня не так сильно ждали, как ждала я.
— Мама, — прошептала я и остолбенела.
Это несомненно была она… Но уже другая. Старше, с другой прической, другим выражением глаз. Они поразили меня больше всего — настороженные и чужие. Мама фальшиво улыбнулась.
— Рива! — она обняла меня, но аккуратно, как чужую.
Прежняя близость куда-то улетучилась. Это от неожиданности, точно знаю. Потому что мы еще не привыкли друг к другу, к тому, что я свободна. Наверное, она тоже никак не может привыкнуть.
Мамино платье на спине натянулось. Я ощущала под ладонями ее тепло — как в детстве, но такого же чувства не возникло. Я испугалась, неужели все ушло? Я взрослая, мне так хотелось нырнуть туда, в прекрасные детские воспоминания, когда мы были вместе и не случилось плохого. Неужели нас разлучили не только физически, но и духовно — навсегда?
— Мама! — из домика выбежал мальчик и остановился, увидев, что мы обнимаемся. Лет пять-шесть. Мой брат? Я никогда о нем не слышала, даже не знала. — Отпусти маму! — возмутился он.
Я осторожно убрала руки и только теперь под просторным платьем увидела округлившийся живот. Я крепче сжала руки и зажмурилась. Мама… Больше не моя. Дважды не моя.
— Рива, — приветливо повторила она. — Я так счастлива, что ты здесь! Вот папа увидит…
Она спрятала глаза и вернулась в беседку — заканчивать приготовления.
— А где твой муж? — скованно спросила она, и у меня упало сердце.
Тон, взгляд, мама, конечно, меня рада видеть, но дело еще кое в чем. В моем муже. В том, что я жена чужеземца.
Это ведь не по доброй воле. Не потому, что я полюбила генерала Эс-Тиррана и вышла за него, наплевав на наши традиции. Я это сделала, чтобы освободиться.
С момента своего замужества я не думала об этой проблеме. Я теперь его жена. Пусть фиктивно, не по-настоящему, но на Иларии такие браки не в почете.
— Рива, — позвала мама за стол.
Сына она загнала в дом и теперь сидела и улыбалась. До меня дошло, почему так тихо, почему никто не встретил меня. Хотели решить по-семейному, а не публично, потому что родители не хотели огласки.
Она налила мне чаю в белую чашку — я таких не помнила. Чай был красноватый: с лепестками сонницы и маковника. Сладкий, обжигающий дурман, дающий мгновенное успокоение. Только не мне. Мои раны травами не залечишь.
Мама устало опустилась напротив — себе ничего не взяла. Хотя в ее положении не повредит. Ей нельзя нервничать.
— Мам, а что говорят про… — я не сразу нашла, как продолжить.
Мне казалось, это должно быть событие — мое возвращение.
Нас угоняли в рабство тысячами — это не прошло бесследно. Официально пусть не было национального траура, но десять тысяч семей потеряли детей. Неужели никто не придет, не спросит у меня о них? Никто не порадуется, что хотя бы я вернулась? Я живое свидетельство тех горьких времен.
— Мама, что говорят про нас? — решилась я. — Никто не вспоминает… Не ищет выходы, чтобы забрать нас обратно?
Я все еще говорила «нас», потому что сердцем осталась там, по ту сторону линии фронта. Мама горько смотрела на меня.
— Рива, к чему бередить раны? — тихо спросила она. — Ты вернулась, и я счастлива. Но какой ценой, дочка? — она наклонилась и сжала руку. Волосы выбились из-под косынки — точь-в-точь, как мои. — А другие дети не смогут вернуться. У нас теперь…
Она почему-то замолчала, рассматривая гуляющий под ветром маковник.
— У нас не принято вспоминать поражение, — закончила она через силу. — В день окончания войны праздник устроили, а день капитуляции, будто не было его. И будто детей не угоняли… — мама взглянула мне в глаза. — Никто вспоминать не хочет. Будь надежда, мы бы надеялись, ждали. А ее нет, Рива, они не вернутся. Вот мы и не хотим вспоминать…
— Мама! — я не смогла найти слов, меня переполняли чувства. — Мама, мы тоже ждали! Мы только об этом и думаем, да я… Я была готова на все, чтобы вернуться.
— Знаю, — вздохнула она. — Но восемь лет, это долго, Рива. Ты молодая, еще не понимаешь, — она нахмурилась, и на темном лице появились тени, а между бровями — суровая складка. Видно, что за годы эта морщина стала привычной, хотя раньше ее не было. — Иногда проще забыть, чем есть себя всю жизнь. Проще малым пожертвовать, чем всем.
Она кивнула на дом, где прятались дети.
— Вот, мне их надо на ноги ставить. А как? Скажи мне? Папа поле уберет, кто возьмет у нас урожай? Кто ссуду даст? — она наклонилась, сцепив на столе натруженные руки. — Кто даст кредит на новые семена для следующего года? Кто, если наша дочь живет с григорианцем… Замуж вышла!
— Мама, — пробормотала я, чуть не плача.
— Что мама? Прости… Ты знала, что браки с чужими — табу.
— Ма… — я осеклась на полуслове. Что ей докажешь? — А где папа? Он придет?
— Придет, — вздохнула она и опустила глаза, пальцы гладили хорошо струганные доски стола. — Конечно, ты все же наша дочь, чья бы ни была жена.
— А не потому ли она моя жена, — раздался за спиной вкрадчивый голос генерала. — Что твоя страна продала ее?
Я резко обернулась: Шад стоял за спиной, на полпути к беседке. В окне маячили лица детей — им было интересно посмотреть на григорианца.
— На ваш вопрос я не отвечу, — мама сердито смотрела в стол.
У меня екнуло сердце, стало страшно — над столом повисло напряжение, густое и тяжелое, как перед боем. Я не хотела ругаться. Не хотела этих взглядов, осуждения, придирок, не хотела слышать, что не права….
А больше не хотела убедиться, что пошла на все зря — взамен ничего не получила, кроме упреков. Родная семья отвергает.
— Не злись, — умоляюще сказала я. — Пусть дети выйдут, ничего не случится, мам. Прошу, давай хотя бы вечер побудем вместе.
— Прислушайтесь к дочери, — резко сказал генерал. — Завтра мы улетаем.
После этих слов мама подобрела. Едва заметно, но успокоилась, и мое сердце окончательно провалилось в пропасть.
Я лишняя. Лишняя дочь, ненужное напоминание о стыде и провале своей страны, позорное — черное, рабское пятно на белоснежных одеяниях общества. И оно больше ничего не хотело обо мне знать, вычеркнув вместе с позорными страницами истории.
Моя семья сделала то же самое. Без меня всем жилось лучше.
Папа пришел под вечер. Уже собиралась темнота, багровые тучи вот-вот были готовы пролиться дождем. Снял шляпу, выбил об колено от пыли. Его волосы топорщились во все стороны — он работал в сушилке. Влажность, потом жара — волосы от этого портятся, а еще кожа, руки. Даже глаза, казалось, становятся водянистыми в окружении темного, будто прокопченного лица, покрытого морщинами.
Я любила папу.
Но ждала его с замиранием сердца. Как он меня встретит?
— Разбойница, — он неожиданно подмигнул, потрепал по голове и крепко-крепко обнял, косясь на Шада. Тот бродил по заднему двору, судя по всему, ему не нравилось здесь, но и оставить меня одну он почему-то не хотел. — Все будет нормально! Как дела? Скучал страшно!
— Хорошо, — я глупо улыбнулась.
Папа вел себя так, словно мы расстались на пять минут, а не на восемь лет. И я ходила погулять в парк, а не была в рабстве. Что хуже — мамина прямота, или деланая беззаботность, не знаю. Одинаково жестоко.
Мы ужинали в тишине. Папа перекинулся парой слов с мамой, спросил о самочувствии. Спросил меня о планах, мама молчала, у нее дрожали руки. Детей она так и не выпустила из дома. Генерал Эс-Тирран ходил по саду и нетерпеливо ждал, пока мы закончим.
Я едва терпела. Мне хотелось вскочить, убежать и расплакаться в укромном уголке. Этот фарс делали для меня, но я хотела другого. Близости, тепла — хотела получить обратно свою семью. Только ее не было. Когда-то ее уничтожили приклады солдат, отбившие меня у родителей. Не всем дано такое пережить, и не все с этим справятся.
— Спасибо, — искренне поблагодарила я за ужин. — Мама, папа, наверное, я сегодня вернусь на корабль. Не хочу вас стеснять.
Генерал настороженно остановился, глядя на нас. Я еле выталкивала слова, с трудом их подбирала, а родители с интересом и испугом смотрели на меня. На лице папы читалось облегчение. Мамина ложка звенела в чашке. Она все-таки выпила чаю с маковником.
— Конечно, дочка, — сказал он. — Тебе лучше быть с мужем. Не беспокойся за нас.
Я резко встала, через силу улыбнулась, кивнула и пошла обратно к дороге, стараясь держаться хотя бы до тех пор, пока не сверну за поворот. Дальше я побежала, беззвучно рыдая и уткнувшись носом в ладонь.
Генерал нашел меня, рыдающую на обочине поля маковника.
— Рива, — янтарные глаза прищурились. — Прекрати. Вставай. Ну что, еще хочешь остаться?
— Вы знали, — пролепетала я.
— Что знал? — спокойно спросил он.
— Что меня прогонят, — я всхлипнула, утирая лицо. Григорианка не стала бы плакать, под сердце бы кинжалом пырнула. — Вы предупреждали меня…
— Нет, не знал, — вздохнул он. — Это было очевидно. Трусы всегда прячут свой позор за громкими фразами и красивым фасадом. Свой позор они гонят. А твой народ — трусы. Проиграли и отдали своих детей. Идем.
Он протянул руку. Подумав, я обхватила шершавую кисть и поднялась.
Мы неторопливо пошли по дороге к площадке. Солдат рядом не было.
— Приятный запах, — заметил генерал.
— Это маковник… Запах моего детства, — я невесело улыбнулась и поняла, что груз уже не давит, наоборот, меня отпустило. Детство-то осталось прежним: счастливым, звонким, веселым. Война пришла потом.
— Мне пора домой, — сказал генерал. — Полетим на Григ, там я представлю тебя семье, а дальше решим, что делать.
— Хорошо, — не стала я спорить.
Решим. Это говорило, что ему тоже нелегко смириться со своим положением. Вряд ли семья отнесется к нему так жестоко, как ко мне. Но радости от свадьбы генерала будет немного.
— Не волнуйся, — сказал он, видя, как я ломаю руки. — Ты моя законная супруга… Я не дам тебя в обиду.
Я стояла у иллюминатора и ждала, не придет ли кто на площадку попрощаться. Хотя бы мама… она не может не прийти, она ведь меня родила. Неужели я ничего для нее не значу? Когда меня забирали, она бросалась на солдат. Отца избили прикладами, когда меня уводили, а ее офицер запер в комнате. Я до сих пор помню ее истошные крики «Рива! Рива! Не трогайте мою дочь!».
Неужели все? Меня увели, отплакали, откричали — и предали забвению вместо земли, раз похоронить нельзя. Так и похоронили заживо — в умах. Живые трупы видеть неприятно: они смердят и о себе напоминают.
— Эми-Шад, займите место, взлетаем.