Один человек и один город

Часть 1.1

«Относительно устойчивый состав и границы Экваториального Союза сформировались на 31–32 году от начала Великого переселения народов, когда совместными действиями вооруженных сил ООН и Иностранных легионов были полностью пресечены ожесточенные схватки за территорию между группами людей, которые в силу своего социального статуса не попали в первую волну вакцинации, а потому вынуждены были перемещаться из стран изначального проживания в зоны пониженной напряженности магнитного поля. На протяжении следующего десятка лет в приэкваториальной полосе повсюду наблюдались очаговые социальные волнения. К счастью, они не переросли в открытые конфликты и противостояния, в частности благодаря политической системе, сложившейся усилиями узкого круга лиц, впоследствии ставших первыми представителями высшего органа власти союза, объединившего города-государства, возникшие на месте бывших…»

Новейшая история. Адаптированный курс для средней школы.

— Однажды одной далекой-далекой страной правил могущественный король. Был он мудр и справедлив, и не оставлял своей заботой ни первого богача, ни последнего бедняка…

Ненавижу детские сказки. Правитель, стало быть, могущественный, да ещё справедливый, а в стране у него все-таки часть граждан живет за чертой бедности? Ну разве одно не противоречит другому? Хотя, если верить теоретическим изысканиям доктора Бернарда, ключевым словом в характеристике сказочного государственного деятеля является как раз упоминание о мудрости. Как же наш почетный лектор выразился-то? Совсем ведь недавно читал… А, вот. Нашел. В предыдущей главе.

«История развития человеческого общества, известная нам к моменту рассмотрения, недвусмысленно указывает на отсутствие равенства по какому-либо признаку, как наиболее важный, фактически связующий элемент любого социального объединения людей. Но разумеется, когда речь заходит о гражданском обществе, самым показательным в данном смысле является уровень материального достатка отдельного человека или, при определенной аппроксимации, его локального, так называемого семейного социума. Многие мои коллеги полагают, что в отсутствие подобной имущественной градации и вовсе невозможно хоть сколько-нибудь продолжительное сосуществование достаточно многочисленной группы людей. Я не стану категорично утверждать, что количество обеспеченных граждан обязательно должно соответствовать некоторому количеству неимущих в пределах одной и той же общественно-территориальной формации, однако нельзя не отметить такой необыкновенно мощный и зачастую единственный стимул для перемещения с одной ступени социальной лестницы на другую, как …»

Как недовольство. И моё, например, неуклонно нарастает. Все выше, и выше, и выше. Вместе с голосом ребенка, читающего старую сказку вслух — назло старшему брату, старающемуся хоть поверхностно ознакомиться с куда более реальными фактами.

— Но больше всех подданных любил король своего единственного сына. Всем от рождения наделен был принц: и красотой, и силой, и благородством. Лишь одно омрачало счастье короля…

Стимул, толкающий вперед? Да, наверное. И если постараться, можно завтра стать хотя бы немножко богаче, чем был вчера. Но деньги — не главное. Они приходят, потом уходят, неважно, чтобы вернуться или пропасть. Дело наживное. Если у тебя есть материальные активы, которые можно продать и которые имеют непреходящую ценность, будут и финансовые средства. Хуже, когда продавать нечего или все, что ты имеешь при себе, в лучшем случае возьмут только на сдачу.

— Все люди для принца были на одно лицо, и добрые, и злые, а потому мог он нечаянным словом или поступком обидеть друга и поддержать врага, теряя первого и незаслуженно возвышая второго.

Вот ведь голос пронзительный! Мальчик-колокольчик прямо-таки. В ушах уже натурально начинает звенеть. Интересно, я так же тоненько и противно звучал в семилетнем возрасте? В тот самый год, когда…

В памяти осталось немногое. Только то, что имело значение. Перекошенная непонятными страстями рожа. Глухие причитания где-то у меня за спиной, срывающиеся на крик, едва раздается первый выстрел. Рукоятка револьвера, прилипшая к пальцам. И ощущение выполненного домашнего задания. Наконец-то выполненного.

— Братик, а он что, совсем слепой был?

Глаза человека не должны быть такими синими. Я ещё понимаю, если используются линзы или что другое, но от рождения… Нет. Неправильно. Несправедливо. Почему из века в век одним достается все, а другим ничего?

— Кто слепой был?

— Принц.

— Почему ты так решил?

— Но тут же написано…

О, сияние наивного малолетнего неба чуть потускнело? Приятно наблюдать. Как вполне приятно смотреть и на строчки, выведенные рукой умелого каллиграфа, оформлявшего книгу сказок. Наверное, за этот том пришлось выложить изрядную сумму. Не настолько большую, чтобы она могла пробить брешь в бюджете семьи Линкольнов, но вполне достаточную, чтобы методично портить настроение тому, кто всегда довольствовался не сделанными на заказ, а отпечатанными массовым тиражом изданиями. Мне, то есть.

Ладно. Проехали. О чем он там спрашивал-то? А, нашел.

— Здесь написано, что принц не различал человеческие лица.

— А как так может быть?

— Элементарно. Вот представь себе, что…

На себе показывать и рассказывать как-то не хочется. Никого из прислуги поблизости не видно: наверняка сонно прячутся за кустами от хозяйских глаз. Где б найти модель для объяснений? Ага, вот кто подойдет лучше прочих! Очень вовремя.

— Видишь маму?

— Да.

— Представь, что у неё вместо головы… Ну, скажем, тыква. Помнишь, на день всех святых фонарики резали из больших рыжих ягод?

Что жмуришься? Испугался? Так тебе и надо!

— С зубами?

Ещё и ладонями закрылся. Не перегнул ли я палку? А то ещё придется присутствовать на терапевтических беседах с детским психологом… В моем обычном качестве. Как дополнительный интерьер.

— Можно без них. — О, заметный прогресс: один глаз снова смотрит на меня. — Можно вообще без всего. Просто тыква.

— Но это же ещё страшнее!

Самому, что ли, применить только что описанную методику к фигуре миссис Линкольн, церемонно шествующей в нашем направлении? А и применю. С удовольствием.

Нет, не страшно. Наоборот, очень подходяще. Только надо взять не рыжую ягоду, а полосатую.

— Да забудь ты пока о страхе! Просто представь, что у всех людей вокруг будут тыквы вместо голов. Как ты тогда отличишь одного от другого?

— Я знаю, какие у мамы платья.

Смышленый мальчик. Наблюдательный не по годам. Ну ничего, я родился намного раньше и успел за это время узнать куда больше всякого разного.

— А если на неё надеть что-то вроде того, которое носит Консуэла?

Напряженные размышления начертили на гладком лбу призрак морщинки. Впрочем, он почти сразу же победоносно разгладился:

— Все равно, Консуэла не такая, как мама! Она темная.

Ещё бы! Служанка ведь не принимает ежедневно молочные ванны.

— И руки у неё… твердые. Я бы все равно её с мамой не перепутал!

— Кого это ты собрался перепутать со мной?

Я вот не помню её прикосновений. Совсем. По крайней мере, последний раз меня вот так же обнимали… Ну да, четырнадцать лет назад. Сразу после выстрела. А потом — ни-ни. То ли брезговала, то ли боялась, то ли не могла простить. Мы вообще много чего могли бы друг другу припомнить. Если бы захотели слушать.

— Это все сказка. Она странная. Непонятная. И я спросил…

— Что именно тебе непонятно?

Наклонилась над креслом, окутывая надоедливого мальчишку длинными прядями золотистых волос. Перевернула страницу книги, шурша бумагой.

Красивая, как всегда. Почти совершенная. С мягко светящейся кожей, выбеленной лучшими косметическими средствами. Фарфоровая статуэтка, на первый взгляд холодная и неприступная, но готовая пасть ниц перед любым, кто окажется хоть на йоту сильнее. Правда, теперь уже во всей Санта-Озе вряд ли найдется подобный человек, и за этот факт маму, пожалуй, стоит уважать. Даже если нет возможности любить.

— Вот тут! Братик сказал, что это все равно, если бы у тебя была не голова, а тыква. У всех остальных тоже.

— И у него в том числе?

Хорошо уточнение прозвучало. Едко, как глоток уксуса.

— Он про себя не говорил.

Ну да, а на что я надеялся? На благоразумную сдержанность маленького ребенка? Ха! Будь он чуть постарше, тогда точно бы промолчал. Чтобы потом, может, даже через много-много лет иметь повод при случае получить плату. За своевременно тактичную немоту.

— Я объясню тебе, в чем там было дело. Позже. — Ласковый поцелуй в лоб. Гребень тонких пальцев, взъерошивший белокурые вихры. — А теперь, Анри, пожалуйста, возвращайся в дом: пора собираться на мессу.

— Да, мама!

Ага, а книгу мы, конечно, оставим на столе, чтобы старший брат её потом волок обратно в библиотеку?

— Нам нужно серьезно поговорить, Франсуа.

Ненавижу это имя. Особенно звучащее из её уст.

— Появилась тема для разговора? А я и не заметил.

В выражении лица Элены-Луизы Линкольн, урожденной баронессы де Морси, не изменилось ровным счетом ничего. Прямота спины стала немного напряженнее, это да. Как будто кто-то крутанул валы невидимой дыбы.

— Через несколько дней ты станешь совершеннолетним.

— Спасибо за напоминание.

— Это означает, что тебе пора определяться с дальнейшими действиями.

— Действиями?

Жаль, что младший братец ушел, потому что сейчас как раз смог бы получить наглядное представление о том, каково это, когда на тебя смотрят и в упор не видят. Ну же, мама, признайся, наконец, что за приятный глазу предмет для наблюдения нашелся вдруг у меня за спиной? Там ведь нет ничего, кроме стены беседки. Я проверял. Неоднократно.

— Уважающий себя мужчина всегда самостоятельно обеспечивает свои и не только свои потребности. Кроме того, в семье Линкольнов заведено…

Как красиво мы говорим! Про семью в особенности. И право, это же сущая мелочь, что моя фамилия звучит иначе, верно?

— Мне отказывают от дома?

Фокус внимания все-таки сместился на моё лицо. Недовольно. Можно сказать, возмущенно.

— Франсуа, это не повод для шуток.

— Ты просила о серьезном разговоре, так что я не шучу.

— Ни я, ни Джозеф никогда не оставим тебя без поддержки. Любого рода. Но это никоим образом не означает…

— Что я могу продолжать бездельничать?

В ответ наступило многозначительное молчание, не требующее толкования или расшифровки.

Вот оно и закончилось, моё беззаботное существование. Жаль. Хотя, если изловчиться, можно ещё потянуть время. Год. Если постараться — два. Уйти в поиски себя, что называется, постараться быть убедительным. Проблема лишь в том, что я ничего не хочу искать. Вернее, ничто не кажется настолько важным, чтобы пуститься в отчаянную погоню. А значит…

— Вы уже придумали работу для меня?

— Диктата не будет. Не надейся.

И тут обломали? Неожиданно, прямо скажем. Неужели мама в кои-то веки отказывается от удовольствия поиграть в тирана и деспота?

— Ты выберешь сам. Мы подготовим некоторые предложения, и если захочешь ими воспользоваться, будет даже лучше.