Дочери ветра

Айша шла по мокрому песку вдоль линии прибоя. Шерстяная шаль, повязанная на плечи, парусом хлопала за спиной. Время от времени Айша останавливалась подобрать то ракушку, то кусок плавника, и еле слышно бормотала под нос:

Древний зверь на дне морском,

Защити от бед мой дом.

Слова уносило ветром в море, а в ответ прилетал рёв и рокот, тысячеглотая песня великого зверя — океана. Смеркалось.

Серые тени чаек из тёмных пятен стали светлыми — на фоне сизых туч, стремительно превращавших сумерки в ночь. Порывистый ветер трепал волосы Айши, рвал шаль с плеч.

Не шуми, не рой волну,

С неба не смахни луну.

Айша обратилась спиной к морю, посмотрела на посёлок. Сегодня будет длинная ночь. Им понадобится каждая. Рейдала ещё не оправилась до конца от родов, но с ней сестра, приехавшая из деревни на том конце полуострова. Она знает, что делать.

Бедная Рейдала, третьи роды — и опять мальчик. Когда они подрастут достаточно, чтобы ходить в море, но ещё не настолько, чтобы найти себе жён, у Рей наступят тяжёлые времена. «Надеюсь, они будут на одном корабле», — подумала Айша. Стоять вахту за каждого, если они отправятся разными маршрутами, будет совсем невыносимо. «Хорошо, что у меня девочка, — мысленно прибавила она и дотронулась до переносицы средним пальцем левой руки. — Будь благословенен ветер душ».

До тропки, ведущей от моря к дому Айши, стоявшему ровно посередине полумесяца рыбацких хижин, — дому капитана, — оставалось ещё минут десять ходьбы.

Ноги в высоких сапогах увязали в мокром песке.

Через ночи, через дни,

Милого живым верни.

Она подняла ещё одну ракушку: спиральную, как рог морского бога.

— Известие… — прошептала Айша.

Перевернула раковину и увидела, что кусочек возле раструба отбит, и по совершенной перламутровой спирали прошла тёмная, пахнущая тиной трещина. Знак был скверным. Ветер всё усиливался, и когда Айша вновь взглянула на море, то не увидела больше ни чаек, ни даже самой линии горизонта — только белевшие рядами неровных зубов «перекаты»: место, где волны опрокидывались под собственной тяжестью и рассыпались тяжёлыми солёными брызгами.

— Рита слишком молода, — уже вслух продолжила она ревизию. — И не из наших. Но она сильная. Сельга и Нита — послабей, но влюблены в своих мужей, как кошки, а Нита к тому же ни за что не захочет возвратиться в дом брата. Айра — старуха, но с хорошим навыком…

По всему выходило, что они должны справиться. Девятнадцать домов — сильная вахта. Сердце Айши немного успокоилось. Но всё же, когда она нырнула под тень деревьев и перестала слышать шум волн, на дне души остался странный осадок — будто она чего-то не поняла или не заметила.

Дома Айша поставила на чугунную плиту чайник, переоделась, причесала рыжие, спутавшиеся ветром волосы так, чтобы они легли вокруг головы рисунком волн. Снова вышла в кухню, где уже суетилась дочка — быстро, ловко накрывая на стол, подкидывая в печку поленья. Керосиновая лампа бросала на стол золотистые блики. С приходом матери Тина, а так её звали, тотчас прекратила возню и стала по струнке. Айша кивнула ей.

— Всё правильно, дочка. Садись. Ночь предстоит долгая.

С момента, когда начинается бдение, нельзя ни зажигать свет, ни подбрасывать в печку поленья, ни открывать ставни. Всё, что у них было — медленно затухающий жар чугунной печи, чайник с кипятком и звенящее напряжение в переносице. Старухи называли это «Чуять ветер».

Только одно окно можно было открыть — глядящее на северо-запад, на море. И только одну свечу зажечь — толстую свечу из белого воска, которую Айша поставила на подоконник.

Щёлкнула пальцами — и между ними загорелся белёсый огонёк. Фитиль занялся. Айша открыла печную заслонку и сдула остатки чудесного огонька с пальцев в гущу полений.

Она не видела, но знала: теперь из трубы её дома поднимался столб белого дыма, на фоне ночи кажущийся слегла светящимся.

Нитки дыма расчерчивали тьму одна за другой. Посёлок готовился к вахте.

* * *

Селянки с равнин думают, что Ночь Вахты — скучна, но изнурительна: ни на минуту не прервать молитвы, ни на секунду отвлечься.

Возможно, сама внешность дочерей ветра наводила их на такие мысли. В долинах женщины с годами полнеют, наливаются соками, что твоя репа, а детишки резвятся вокруг мамаш, как резвые поросята вокруг ленивой свиноматки. На побережье же каждый год сушит до костей. Тине двенадцать, у неё ещё округлые локти и колени, а носик — вздёрнутый, мягкий. Айше тридцать два, она молода, её щеки ещё не избороздили морщины, но она — жена капитана. Хозяйка дома на холме, присматривающая за всеми, даже за старухами. Она — узел в розе ветров, посредник, но не только посредник: Айша была сильна ещё тогда, когда её муж слыл простым рыбаком. Ветер гуляет под её кожей, свищет вокруг её пальцев, сплетается в прихотливое кружево. Поэтому Айша — ветер. В ней нет ни одной округлой линии: костистый нос с горбинкой, узкие, светло-серые до белизны глаза, волосы, ржавой проволокой спадающие до талии. У неё бёдра, родившие всего одного ребёнка и вряд ли способные выносить больше.

Но её ребёнок, к счастью, девочка.

И эта девочка знает, как знает сама Айша: в Ночь Вахты можно думать, о чём угодно. Слова не важны. Главное — ни на секунду не забывать о том, что тебе дорого.

Перед внутренним взором Айши встала тёмная шхуна с желтоватыми парусами. Нос то задирается к небу, то нацеливается вглубь океана, но каждый раз успевает разминуться, не черпнув воды. У рулевого колеса на мостике стоит, широко расставив ноги, капитан. Её капитан.

Айша помнит, что притворялась простушкой, когда они познакомились. Ветер ел у неё с рук, пожелай она — и на арфе сыграл бы, но Айша держалась в тени и с фальшивой грустью вздыхала, когда подружки хвастались своими умениями. Знала: стоит показать, на что она способна, и её обязательно заприметит какой-нибудь красавчик, а потом разобьёт ей сердце. «Ну и пусть», — пела весна, маня кострами, сияющими в ночи, будто драгоценности. «Ну и что», — шептали летние дожди, пахнущие сеном и фиалками до сладкой дрожи и истомы. Но гордость не отвечала ноющему телу. А ум понимал, что Айша не сумеет закрыть глаза. И когда тот, кто когда-то добивался её благосклонности, ошибётся — принесёт чужой запах в ямке за ухом, приласкает не так, как делал раньше, — она узнает. Поднимет из бездны зверя, сотворит водоворот, развеет по ветрам снасти, да так, что даже маленького обломка не принесёт море назад. И с этого дня — изгнание. Отречение от моря, ссылка в долины. Нет, не стоила эта судьба пары блестящих в свете костра глаз…

— Что не танцуешь?

В руках — спелое яблоко. Да и выглядел он, как один из долинных: румяный коротышка, выше Айши на толщину подмёток. Сам похож на яблоко: спелые щёки и белые зубы, хохочущие, скалящиеся, как яблочная мякоть в месте укуса.

— Не приглашают, — равнодушно повела плечами Айша.

Как ей хотелось танцевать! Даже платье, против обыкновения, сшила себе нарядное, думая, что оно украсит и спрячет её невзрачную оболочку. Хоть на одну ночь. Только бы в свете костров кто-то назвал её красивой. Но всё напрасно.

— Боятся, что перетанцуешь? — приподнял брови «яблочный человечек». — Долинным с ветряками не тягаться, у них нога тяжёлая. А ну-ка, — отложил яблоко, отёр и охлопал руки, протянул ей левую. — Давненько я танцевал, так что не обессудьте… Можно вас пригласить?

Юбки Айши реяли облаком, из-под каблуков летели искры. Но куда бы она ни двинулась — он был тут как тут, предугадывая каждое движение раньше, чем она сама. Его ладони были тёплыми, но сухими, в шершавых мозолях, и каждый раз, когда их пальцы сплетались, Айша будто читала новую главу из книги его жизни. Не долинный, нет. Ветряк, как и она сама. В прищуре зелёных глаз — ветер, в ежике коротких волос — ранняя соль. Они понравились друг другу в танце — без расчёта, без ужимки выиграть наперёд. В те дни она чинила сети, а он был рыбаком, но его пальцы отвечали на каждое её движение и угадывали каждую тень. Кто понимает женщину, тот понимает ветер, а кто понимает ветер, тому дана власть над морем.

Он стал капитаном, а она распустила рыжую проволоку своих волос, заклиная зверя из морских глубин так, как не заклинал раньше никто. На их корабль охотно нанимались моряки — ведь он попадал в бури куда реже прочих…

* * *

Что-то кольнуло Айшу под сердцем, дёрнуло раз, второй, а потом натянуло леской, норовя вытащить из груди лёгкие. Буря пришла. Костистые пальцы Айши вцепились в столешницу, глаза заволокло пеленой. Медленно, медленно, будто преодолевая сопротивление какого-то тяжёлого груза, она отводила грозу от шхуны. Так было уже много раз. Воздух в лёгких кончался, дыхание прерывалось, грудь словно опоясывали невидимые ремни, но сознание Айши, буревестником, летящим вокруг ока урагана, поднималось всё выше и выше, пока её дух не расправлял крылья, разгоняя ветра обратно.

Только вот в этот раз не получалось. Груз бури висел свинцовой петлёй. Неужели это она? Гроза, которая слишком сильна? Такое случалось сплошь и рядом, но обычно с маленькими посёлками, с кораблями, за которыми присматривало слишком мало женщин. Что за чудовищем должна быть буря, которой не хватит их девятнадцати душ? Впрочем, Айша могла нести груз за десятерых, если понадобится. А нет, так всегда оставался последний способ: истратить всю силу в одном порыве…

Айша сдаваться не собиралась. Она сжала кулаки, и её сознание снова рванулось вверх, к небу. Внутри тела словно натянулись все жилы. Айша тянулась к звёздной пустоши над ураганом, тянулась каждой клеточкой своего тела, но что-то мешало ей, что-то… Держало?

Резко распахнув глаза, Айша уставилась на чёрный прямоугольник окна. Струйки белого дыма, казалось, фосфорицировали в ночи. Девять перьев на каждом её крыле, девять ветров с севера и девять с запада, ровные полоски магии ждущих и надеющихся женщин… Но что это? Справа, почти у самой воды, так что и не сразу заметишь, — на струйку меньше.

Дом Лайлы.

— У Лайлы не горит огонь, — Айша упёрлась ладонями в подоконник и вновь закрыла глаза. Красный ореол от свечи сиял под веками. Вот она, роза ветров. А в правом углу не просто провисание — прореха. Вот почему не расправлялись её крылья. Но что делать? — Я пойду к ней!

— Мама? — в глазах Тины, ещё таких круглых, таких не морских, светился страх. — Мама, давай лучше я? Может быть, ей нехорошо или…

— Или! — прервала Айша. — Тина, ты бегаешь быстрее, но если придётся вернуться, мы потеряем время. Я пойду.

Она сняла со стула шаль и крепко завязала её под грудью.

— Мама!!! Мама, я боюсь!

Тина бросилась к ней, обнимая, едва не сбивая с ног, но в голове Айши уже сыпались песчинки, секунда за секундой, минута за минутой, ведя обратный отсчёт жизни шхуны и всей её команды.

— Ты сумеешь, сумеешь, доченька, чудо моё, — Айша ворковала над Тиной, гладя прямые чёрные волосы дочери. Скользнула руками к её запястьям, оставляя на ладонях Тины белые искорки, и тут же выпустила, утекая, упархивая к двери, как лист, несомый ветром. — Думай о папе. Я уйду на полчаса, не больше. Думай о папе.