Безумству храбрых...

Кто-то выбил из-под ног опору, холодное слепое солнце покачнулось, сделало зигзаг по небу и расплющилось от удара о землю.

Во рту соленая кровь, в глазах вспыхивают и крутятся красные круги. Они все множатся, множатся, разгораются яркими радужными пятнами, распадаются на оранжевые звезды и гаснут искрами в красной темноте. Голова полна тяжелого горячечного гуда.

Хлюп, хлюп…

Идет он? Нет, руками возится в какой-то жиже. Надо встать, обязательно встать!

Виктор напрягся, стараясь оторвать свое очугуневшее тело от земли. Немец помог подняться.

И снова шаг, еще шаг…

Он уже не шел, а только переставлял ноги по зыбкой мшистой земле. «Поднять правую ногу и опустить, теперь левую поднять и опустить». Яростно подобрав губы, отсчитывал про себя: «Есть. Еще раз. Так, готово. Еще раз. Ага, вот так и делать, так делать. Стоп, где немец?»

Чтобы не закружилась голова, медленно оглянулся. Немец лежал лицом в землю.

Виктор вернулся за ним. Никогда не думал, что десять шагов — так далеко. Подошел, долго стоял, тупо раскачиваясь всем телом из стороны в сторону, копил силы. В глазах темно. Усилием воли старался удержать ускользающее сознание. С единственной страшной мыслью не упасть поднял немца…

— Нет, я тебя доведу, доведу, — упрямо сипел Виктор. — Я тебя дотащу, все равно дотащу…

Впереди серая хмарь. Небо набухло кровавым цветом. Солнце — как запекшийся сгусток крови.

Идти, идти!

Хлюп, хлюп…

Состояние полуяви-полубреда не покидало Виктора. Он плохо соображал, сознание ускользало, в ушах стоял комариный звон.

А тундра все разворачивала и разворачивала свои бескрайние, затянутые зловеще-пепельным маревом просторы.

Осязаемой явью надвигалась гибель.

Перед воспаленным воображением Виктора проплывали обрывки далеких событий. То ему казалось, что он идет с классом в текучем мареве алтайской степи в колхоз на уборку, то бегут они с Верой навстречу ослепительному солнцу, то рядом натужно дышит Генка.

Все чаще серое небо валилось на него, и он падал в головокружительное ничто со сладостным чувством желанного отдыха и, услышав удар своего тела о землю, равнодушно ждал, когда силы возвратятся к нему.

Силы возвращались тягуче-мучительно. Истощенное, измученное тело еще жило, еще дышало, еще боролось. Воспользовавшись малой передышкой, оно собирало, копило силы.

Сначала возвращался слух, и Виктор, еще не видя, слышал рядам хрип и догадывался — это немец. Потом хватало сил открыть глаза, и перед лицом туманно маячила трава, сплетение стеблей, листьев, былинок, цветов. И тогда каким-то последним отголоском сознания он понимал, что нужно встать.

С огромным трудам он заставлял себя подняться и глядел в зыбкий, неустойчивый мир. Перед воспаленными, будто засыпанными песком, глазами земля простиралась шагов на двадцать, а дальше шло подернутое рыхлой накипью приплюснутое небо.

Тело тяжко гудело, дрожало на пределе сил, хотелось, безумно хотелось одного — упасть и те встать больше. Упасть и не встать.

— Врешь! — упрямо твердил Виктор. — Врешь!

И делал шаг, ловя подошвой уплывающую из-под ног землю.

Откуда-то из зыбкого далека пробилось до служа тревожное мычание немца. Тревога передалась Виктору. Он подсознательно понял: случилось что-то необычное. Поднял глаза.

Немец показывал вперед.

Виктор пригляделся. Сквозь багровую пелену в глазах поймал взглядом ниточку мачты метеостанции. Она расплывалась, ускользала, готовая в любое мгновение исчезнуть, раствориться в серой туманной дымке. С облегчающим стоном Виктор расслабил волю.

Враз подкосились ноги, земля встала дыбом и ударила со всего размаха в лицо…