Установленный срок

В этом не было никаких сомнений. Я сам видел, как два мяча улетели в бесконечное пространство, и тут же раздался звук литавр, труб, свирелей и кларнетов. Казалось, что вся громкая музыка городского оркестра в этот момент разразилась самыми пронзительными нотами. И тут раздался выстрел из огромной пушки.

"И возвестит труба всем пушкарям,

И пушки небу, небо же земле:

«За Гамлета король пьет!» Начинайте.

А вы глядите зорким глазом, судьи."

Я не мог не вообразить, при этих очевидных признаках успеха, что я отец Гамлета.

Сэр Кеннингтон Овал был выбит, выбит с первого же шара. Сомнений быть не могло, и триумф Джека был полным. Грустно было смотреть на английскую Минерву, когда он снова взял в руки копье и пошел обратно к своей палатке. Несмотря на хорошую игру Джека и успех моих соотечественников, я не мог не сожалеть о том, что молодой баронет проехал полмира, чтобы быть выставленным на первым же мячом. В этом была жестокость, негостеприимство, которые, несмотря на необходимость игры, шли вразрез с правилами. Потом, когда крики, возгласы и подбрасывание мяча все еще продолжались, я вспомнил, что после этого он будет утешаться с Евой. И бедный Джек, когда его короткий триумф закончится, должен будет задуматься о том, что, хотя он и удачлив в крикете, он несчастлив в любви. Когда эта мысль пришла мне в голову, я оглянулся в сторону дома, и там, из маленького решетчатого окошка в конце веранды, я увидел развевающийся женский платок. Может быть, Ева махала им, чтобы утешить своего побежденного британского любовника? Тем временем Минерва ушел в свою палатку и спрятался среди сочувствующих друзей, а мне потом сказали, что доктор Макнаффери разрешил ему выпить полпинты горького пива.

После двадцати минут, проведенных в том, что казалось мне показной демонстрацией успеха, к калитке подвели еще одного человека. Это был Стампс, один из профессионалов, который не был так уж похож на Минерву, хотя тоже отличался широкой комплекцией. Джек снова поставил свой мяч, щелкнул механизм, и Стампс взмахнул битой. Он коснулся мяча, и тот улетел за калитку. Пять республиканских Минервов побежали за ним так быстро, как только могли нести их ноги, и джентльмен, сидевший рядом со мной и следивший за мячом, сказал мне, что была сделана дюжина пробежек. Он потратил много времени, объясняя, что в старые времена никогда не забивали больше шести мячей за раз. Теперь все это изменилось. Легкий удар считался гораздо лучшим, чем хороший удар вперед, потому что мяч уходил за калитку. Со всех сторон полетели цифры, показывающие, что Стампс сделал дюжину, и два английских кларнета задули с большой энергией. Стампс был плотным, крепким, солидного вида мужчиной, которого наши высмеивали как слишком старого для игры, но он, казалось, мало думал о точной машине Джека. Он продолжал бить по мячу, который всегда оставался позади, пока не сорвал большой куш. Прошло два часа, прежде чем Джек сильно ранил его в бедро, и судья засчитал удар по ногам. Действительно, это был удар с ноги, как почувствовал бедняга, когда ему помогли вернуться в палатку. Тем не менее, он набрал 150 очков. Сэр Лордс Лонгстоп тоже набрал хороший счет, прежде чем его поймал средний лонг-офф, все говорили, что это была чудесная ловля, и наши трубы трубили целых пять минут. Но большая пушка выстрелила только тогда, когда мяч был брошен из машины прямо в калитку.

В конце трех дней британцы были в полном ауте, а количество побед исчислялось четырехзначным числом. Глядя на это состязание, я сомневался, останется ли кто-нибудь из них доигрывать матч. Мне сообщили, что я должен занимать место президента каждый день, но когда я услышал, что в каждом сете будет по два иннинга, я решительно отказался. Но Красвеллер занял мое место, и мне сказали, что на его измученном, печальном лице промелькнула радость, когда сэр Кеннингтон начал вторую подачу с десяти очков. Неужели в его состоянии он хотел отправить свою дочь в Англию только для того, чтобы она стала женой баронета?

Когда "Британулис" вышел на поле во второй раз, им оставалось набрать 1500 пробежек, и после этого говорили, что Граундл поставил четыре к одному против своей собственной команды. Это посчитали очень нечестным с его стороны, хотя, если ставки были такими, я не понимаю, почему он должен терять свои деньги, поддерживая своих друзей. Джек заявил во всеуслышание, что не поставит ни шиллинга. Он не хотел ни терять свои деньги, ни ставить против себя. Но он был сильно расстроен, когда сказал мне, что в первый день их второго иннинга он не пойдет в игру. Ему удалось не очень много сделать, когда с британцами играли ранее, – всего тридцать или сорок пробежек; и, что еще хуже, сэр Кеннингтон Овал сделал их до 300. Мне рассказывали, что его шлем "Паллас" сотрясался с огромной энергией, когда он делал пробежку. И снова этот Стампс казался непобедимым, хотя все еще прихрамывал, и провел свой биток с огромным счетом. Он бежал трусцой с поля без всякого признака триумфа, но Джек сказал, что этот профессионал был лучшим из всех, кто у них был.

На второй день вторых подач нашей команды, в предпоследний день матча, Джек вышел на поле. В предыдущий день они сделали всего 150 пробежек, и три калитки были выбиты. У наших барабанов было мало возможностей заявить о себе. Джек был очень подавлен и немного повздорил с Евой. Он спросил Еву, не собирается ли она поехать в Англию, на что Ева ответила, что, возможно, она захочет это сделать, если некоторые британульцы не выполнят свой долг. Джек воспринял это как настоящую дерзость и очень обиделся. Стампс запускал мячи с британской катапульты, и во время первого же броска чуть не лишил Джека покоя. Он бил стремительно, и четыре шара прошли мимо него, не коснувшись его калитки. Затем снова настал его черед, и он поймал первый мяч своим пружинной битой "Невербенд", ведь он сам её изобрел, таким взмахом, что никто до сих пор не смог найти этот мяч. Поговаривают, что он прилетел прямо на веранду, а Ева подобрала его и с тех пор бережно хранит.

Как бы то ни было, в течение всего этого дня и следующего никто не смог вытащить мяч. Непрерывно раздавался стук барабана, который, казалось, придавал Джеку новые силы. Каждый мяч, прилетавший к нему, отправлялся в бесконечность. Всех англичан заставили отойти на дальние расстояния от калиток и стоять почти на краю площадки. Управление катапультами поручалось одному человеку за другим, но тщетно. Тогда они отправили катапульты подальше и попробовали старомодный медленный боулинг. Для Джека это ничего не изменило. Он не поддавался искушению, стоял и ждал шара, пусть он катился все медленнее и медленнее. Весь первый из двух дней он стоял перед своей калиткой, нанося удары направо и налево, пока в груди британульцев не затеплилась надежда. И я видел, что англичане начинают нервничать и волноваться, хотя шансы все еще были в их пользу.

К концу первого дня Джек набрал более 500 очков, но одиннадцать калиток было выбито, и только три самых слабых игрока остались противостоять ему. Было решено, что Джек должен набрать еще 500 очков, прежде чем игра будет выиграна. Это позволило бы остальным трем игрокам набрать лишь по двадцать очков.

– Но, – сказала мне Ева в тот вечер, – они никогда не наберут по двадцать.

– А на чьей ты стороне, Ева? – спросил я с улыбкой. Ибо, по правде говоря, в тот момент я считал, что она помолвлена с баронетом.

– Как вы смеете спрашивать меня о таком, мистер Невербенд? – с негодованием спросила она. – Разве я не такая же британулка, как и вы?

И когда она уходила, я увидел, что в ее глазах стояли слезы.

В последний день чувства были доведены до такой степени, что больше подобает последней битве великой войны, какому-нибудь Ватерлоо других веков, чем завершению затянувшейся игры в крикет. Люди выглядели, двигались и говорили так, словно на кону стояло все их существование. Я не могу сказать, что англичане ненавидели нас или мы их, но дело было слишком серьезным, чтобы допускать игривые слова между сторонами. А те несчастные, которым пришлось противостоять Джеку, настолько были неуверенны в себе, что были похожи на молодых деревенских ораторов, собирающихся произнести свою первую речь. Джек был молчалив, решителен и при этом внутренне горд собой, чувствуя, что весь будущий успех республики лежит на его плечах. Он приказал вызвать его к определенному часу, и помощники в нашем доме слушали его слова, словно чувствуя, что все зависит от их послушания. Он не выезжал на велосипеде, опасаясь, что может произойти какая-нибудь авария.

– Хотя, разве я не должен желать, чтобы меня убили? – говорил он, – ведь тогда весь мир будет знать, что хотя я и погиб, но это произошло от руки Божьей, а не по нашей вине.

Я с удивлением обнаружил, что мальчик так же увлечен крикетом, как и я своим мнением о Установленном сроке.

В одиннадцать часов я был на своем месте, и, оглядевшись вокруг, увидел, что все лучшие граждане Британулы были на поле. Но все эти они были там напрасно, если только они не пришли, вооружившись биноклями. Слишком большая площадь требовалась игрокам в крикет. Под моим навесом было место для пятерых, из которых я должен был занять средний стул. На двух других сидели те, кто официально вел счет игры. Одно место требовалось для миссис Невербенд.

– Я увижу его судьбу, неважно, будет ли это его слава или падение, – сказала его мать с истинно римским чувством.

Второе место попросила Ева, и, конечно же, оно досталось ей. Когда началась игра, сэр Кеннингтон был у катапульты, а Джек – у противоположной калитки, и я не могу сказать, к кому из них она испытывала такой интерес, какой, несомненно, проявляла. Я же, по мере того как шел день, дошел до такого волнения, что с трудом мог удержать на голове шляпу и вести себя с подобающим президенту достоинством. В какой-то момент, как я должен буду рассказать, я совсем опозорился.

Казалось, было мнение, что Джек либо сразу же покажет свою непригодность к делу, и его тут же выставят вон, такого мнения, я думаю, придерживался весь Гладстонополис, либо же он, как он выражался, "будет смотреть во все глаза", и будет продолжать это делать до тех пор, пока трое других смогут держать свои биты. Я знаю, что его собственное мнение совпадало с общим мнением в городе, и я опасался, что его осторожность в самом начале пойдет ему во вред. Главной задачей с нашей стороны было, чтобы Джек, насколько это возможно, всегда находился напротив боулера. Он должен был брать четыре первых мяча, делая лишь одну пробежку с последнего, а затем, начиная другой удар с противоположного конца, повторяя то же самое. В точности выполнить это было невозможно, но кое-что можно было сделать для этого. Оставалось три человека, с которыми нужно было работать в течение дня. Первого, к сожалению, вскоре выбили, но Джек, который подошел к моему креслу во время, отведенное для того, чтобы вывести следующего человека, сказал мне, что у него "появился глаз", и я увидел на его лице выражение твердой решимости. Он грациозно поклонился Еве, которая была так взволнована, что не могла вымолвить ни слова.

– О Джек, я молюсь за тебя, я молюсь за тебя, – говорила его мать. Джек, как мне кажется, больше думал о молчании Евы, чем о молитве матери.