За Пределами ничего нет

«Тун Киф, тридцать восемь лет, не женат, детей нет, работает сборщиком апельсинов. Организовывал незаконные собрания граждан в саду, где рассказывал о непознанной нами части мира, находящейся за Пределами», — прочитал резюме в электронном досье старший судья Йенс Йолль и расстроился: он терпеть не мог еретиков, а уж еретиков-запредельщиков и вовсе ненавидел всей душой. Ему предстояло проанализировать дело этого Туна Кифа, а потом вызвать на допрос и выяснить, является ли его система (если это была система) убеждений безобидным обывательским философствованием или же представляет собой ту «опасную ересь», с которыми в Дарвинии боролись самыми безжалостными методами.

Йенс изучил еще несколько документов и узнал, что Тун Киф родился в Нижней Середине в семье таких же работников апельсиновой плантации, каким был он сам сейчас. Его отец умер, когда ему было двенадцать, мать — через три года после этого, и с тех пор Тун жил один в небольшой каморке на окраине Нижней Середины, и никто не мешал ему придумывать дурацкие теории.

«Что ж тебе не жилось-то?! — внутренне возмутился Йенс. — Собирал бы апельсины и не морочил людям голову!» Он вообще часто размышлял о том, почему некоторые граждане не хотят просто жить и работать, не пытаясь лезть в «высокие материи», проникновение в тайны которых ни к чему хорошему привести не могло, и так и нашел ответа на этот вопрос.

«Свидетель утверждает, что Киф хотел организовать рабочий отряд, чтобы сделать проход в Восточном Пределе и узнать, что за ним находится», — прочитал Йенс, понял, что сейчас ему нужно поговорить с подсудимым, и позвал охранника.

Через пару минут охранник привел Кифа, и Йенс сразу же почувствовал сильный апельсиновый запах. Он пристально посмотрел на подсудимого: тот был высоким, худым и таким, про которых говорят «жилистый». Его голова была обрита наголо, а взгляд темно-карих, почти черных, глаз был уверенным и бесстрашным.

Охранник усадил Кифа на стул перед столом Йенса и удалился.

— Доброе утро! Старший судья Йолль, — представился Йенс. — Я должен определить, насколько опасно ваше учение.

— Учение? — удивился, как показалось Йенсу, несколько наигранно Тун и улыбнулся. — Нет никакого учения. Я без злого умысла поделился своими наблюдениями с коллегами, а меня почему-то за это арестовали.

— И в чем же заключается результат ваших наблюдений? — спросил Йенс.

— В том, что за Пределами есть еще что-то, о чем мы не знаем, — ответил Тун, откидываясь на спинку стула, как будто вел дружескую беседу в баре, а не сидел на допросе у старшего судьи.

— За Пределами ничего нет! — рявкнул Йенс. — Это знает каждый ребенок! И как же, простите, вы могли это что-то за Пределами «наблюдать»?

— Я не наблюдал ничего за Пределами. Я наблюдал за обычными вещами. Вот, к примеру, апельсин, — начал объяснять Тун, а Йенс хмыкнул, — похож на Дарвинию: несколько секторов с перегородками, внутри которых есть мякоть, разделенная на маленькие фрагменты (их и можно сравнить с людьми), а снаружи — кожура, которую можно считать Пределами для апельсина. Я держу апельсин в руке, а, значит, за его «Пределами» есть моя рука, остальной я, комната, в которой я нахожусь, другие апельсины, сад и даже вы. Почему так не может быть с Пределами Дарвинии? — закончил Тун вопросом.

— Потому что Пределы Дарвинии и «Пределы» апельсина — это разные, не сравнимые между собой вещи!

— Почему несравнимые?

— Дарвиния — это весь наш мир, а апельсины — лишь его часть. Пределами Дарвинии все и ограничивается, — Йенс начал злиться.

— Вот с этим я и не согласен! — воскликнул Тун. — Тридцать тысяч человек, сады, фермы, фабрики, библиотека с кинотеатром, — и это все? Что было в начале? Кто это создал? Кто был первым? Как они появились? Почему мы именно такие? Неужели вас не волнуют эти вопросы?

— Не волнуют, — отозвался Йенс. — Они совершенно бессмысленны, а размышления на эту тему — пустая трата времени, и я бы сказал, никому не нужное баловство.

— Вот видите, по сути вам и возразить-то нечего, — проговорил Тун, и в кабинете старшего судьи повисла пауза.

— Вы же прекрасно знаете, что запредельные ереси незаконны. Давно и абсолютно точно установлено, что за Пределами ничего нет, и сомневаться в этом строго запрещено.

— Знаю, но и с этим я не согласен. У меня есть разум, и благодаря ему я могу думать о чем-то интереснее сбора апельсинов, и никто не может меня остановить.

— Думать можно о чем угодно, но зачем нужно было нести свои бредовые идеи другим? Зачем нужно было организовывать эти собрания, печатать листовки, снимать видеоролики? Сколько раз вас предупреждали? Три? Четыре? — Йенс встал и нервно прошелся по кабинету. Он уже все решил, но оттягивал момент оглашения своего решения.

— Я хотел, чтобы обо всем этом задумалось как можно больше людей, — тихо сказал Тун, пристально глядя Йенсу в глаза.

— Но зачем? Что им это даст? Ну, узнают они, что за Пределами что-то есть (а там ничего нет) — разве это сделает их более счастливыми? Добавит им смысла? Удовлетворения собственной жизнью? Мм?

— А, может, и добавит! — встрепенулся Тун. — Если бы в нашем мире не запрещали рассуждения на сложные темы, может, люди были бы лучше!

— То есть вы, Тун Киф, сборщик апельсинов, считаете, что именно вы в состоянии сделать людей лучше? — Йенс резко повернулся, уперся кулаками в столешницу и посмотрел на подсудимого сверху вниз.

— Почему бы и нет, — буркнул Тун.

— Понятно, — констатировал Йенс, снова усаживаясь за стол. — Что ж, вы не оставляете мне выбора — я вынужден приговорить вас к утилизации. Проведу процедуру завтра вечером. Можете порадоваться: после нее какая-то супружеская пара получит разрешение на заведение ребенка, и вот они как раз и станут более счастливыми, — монотонно проговорил Йенс, посмотрел на подсудимого и с удовольствием отметил, что тот побледнел, а его лоб покрылся испариной. — Хотите, я объясню, в чем состоит суть процедуры?

— Не надо, мне и так все понятно, — хрипло прошептал Тун. — Но к чему такая жестокость?

— Таков закон, — ответил Йенс, печатая свой вердикт в досье подсудимого. — Для вас все кончено. Увидимся завтра, — сказал он. — Охрана! Уведите осужденного!

— Судья, ну вы же умный человек! Вы должны подумать о том, что находится за Пределами! — крикнул Тун, когда его уводили.

Йенс ничего на это не ответил. Он закрыл электронное досье Туна Кифа, потер двумя пальцами переносицу, вздохнул и тяжело поднялся. Очередной еретик-запредельщик. Сколько их было за двадцать пять лет его службы? Двенадцать? Пятнадцать? Все считали, что они оригинальны, что они создали что-то новое и сейчас донесут до Йенса Йолля Истину, которую тот в силу своей ограниченности и зашоренности, не мог познать. Всех их он без сожаления отправил в утилизатор, вернув вещества, из которых они состояли, в систему вещественного круговорота Дарвинии.

* * *

До конца рабочего дня у судьи Йолля было еще два уголовных дела. В полдень он судил жителя Верхней Середины, укравшего у своего соседа банку масла, и приговорил того к месяцу общественных работ. В четыре часа вечера Йенс разобрал дело о драке между двумя работниками швейной фабрики и приговорил каждого к штрафу в половину месячной зарплаты. После этого он оформил все документы, навел на рабочем месте порядок и собирался пойти домой, но вспомнил, что нужно проверить утилизатор, чтобы во время завтрашней процедуры не возникло никаких сложностей.

Утилизатор был похож на душевую кабину. Он мог расщепить какой угодно материальный объект на самые простые вещества и отправить их в систему вещественного круговорота. На переработку живого человека уходило три секунды.

Йенс открыл прозрачную дверцу утилизатора и зачем-то постучал по ней. Затем он достал из принесенного с собой пакета два яблока, положил их внутрь на подставку, закрыл дверцу и нажал кнопку запуска. Яблоки моментально испарились, и Йенс решил, что утилизатор работает правильно — завтра точно так же не станет Туна Кифа, этого чертова доморощенного философа. Йенсу не только не было его жаль, он даже немного ему завидовал. У Туна Кифа были цель и жизнь, наполненная идеями и сомнениями, в которой, как бы громко это ни звучало, был смысл. В жизни же Йенса Йолля ничего этого не было, потому что он точно знал ту самую правду, лишающую смысла буквально все. Он бы и сам с облегчением залез в утилизатор, но ему не давала это сделать данная еще в юности клятва служить народу Дарвинии и охранять ее правопорядок.

Йенс постоял какое-то время возле утилизатора, потом наклеил на его дверцу наклейку «Проверено», поставил на ней свою подпись и медленно пошел домой.

По дороге он продолжал думать о деле Туна Кифа. Хотя в нем вроде бы все было ясно, Йенса вдруг что-то насторожило. Он не собирался менять свой приговор, но еще раз прогнать перед мысленным взором все подробности не было лишним.

Спустя десять минут Йенс почти подошел к своей квартире и понял, что с Туном Кифом было не так: все предыдущие еретики-запредельщики были интеллектуалами — библиотекарями, музыкантами или работниками кинотеатра, и никто из них не имел отношения к физическому труду, который в Дарвинии был слишком тяжелым, чтобы у тех, кто им занимался, оставались еще какие-то силы на посторонние мысли. С чего вообще Тун Киф начал размышлять хоть о чем-то, кроме апельсинов?

«Спрошу перед утилизацией», — решил Йенс, входя в квартиру. Его встретила жена София, он поцеловал ее в щеку и с этого момента оставил все рабочие заботы до утра. Йенс уже давно научился абстрагироваться от чего угодно.

* * *

Тридцать два года назад

На часах было два часа сорок минут ночи, но Йенс не спал. Он сидел на кровати и напряженно вслушивался в тишину. Его комната находилась возле самого Восточного Предела, и он с самого раннего детства знал, что за ним ничего нет. В этом никто не сомневался, но Йенс уже четыре месяца подряд по ночам слышал странные звуки — как будто за Пределом кто-то стучал (или что-то стучало) по металлической поверхности. Иногда к этим стукам добавлялись довольно отчетливые скрип, шорох или жужжание. При этом звуки Йенс слышал с разной частотой. Иногда их не было пару недель, иногда они раздавались каждую ночь. У Йенса создалось впечатление, что за Пределом есть еще одна комната, и там кто-то организовал слесарную мастерскую. Однако этого не могло быть: за Пределом ничего не было, и рядом с квартирой, в которой жили Йолли, не было никакой мастерской, ведь она находилась в административной Центральной Середине.

Йенс пытался поговорить о странных звуках, доносящихся в его комнате из-за Предела, с родителями, но они отмахнулись от него привычной фразой: «Не сочиняй, за Пределами ничего нет!», и Йенс тогда даже подумал о том, что у него слишком богатое воображение и ему все это кажется.

Но звуки не прекращались, а Йенсу никто так и не помог с ними разобраться. Он начал записывать время их появления, пытаясь вычислить наличие какой-то системы, но ее, очевидно, не было. У него скопилось несколько тетрадей, где он досконально фиксировал вид звука, продолжительность и интенсивность. Родители не мешали ему это делать, но просили никому об этом не рассказывать, так как всем известно, что за Пределами ничего нет, и Йенса могли бы принять за сумасшедшего.