Сказки Бернамского леса

— Спасибо, папа, доброе утро!

«Папа», казалось, опешил сильнее самой сиды. Продолжая смотреть на нее круглыми, словно блюдца глазами он слегка отстранился, потянулся к поясу и медленно достал кресало, но не простое из болотной руды скованное, а самое настоящее, чистого холодного железа. Сида с ужасом наблюдала, как чужак на раскрытой ладони протягивает ей смертоносную дрянь.

«Нет!» — страх парализовал, но вопреки воле, собственная рука уже тянулась к кресалу.

— Спасибо, — девичьи пальцы сомкнулись на ядовитом железе. Но ожидаемая боль не пронзила тело, не заставила отшвырнуть вещицу к дальней стене. — Я не права была, что отказывалась брать в лес железо. Впредь буду слушаться.

Мужик вздохнул с облегчением, и хоть продолжал прожигать ее взглядом, но прежнего ужаса в нем не было. Напротив, в глазах блестела радость.

— Накрывай завтрак золотце, произнес он и поднялся с пыльного мешка, служившего постелью.

Сида недоуменно смотрела на лежащее в своих руках кресало, потом обратила внимание на неестественно скрюченные пальцы, на обломанные ногти с темными полумесяцами грязи. И ужас окатил ледяной волной.

«Не может быть! Нет, нет, нет! — смятение, ярость, паника всё смешалось внутри, лопнуло и растеклось едкой горечью понимания, — Я заперта в человеческом теле! В немытом, калечном человеческом теле».

Между тем, существо внутри которого обнаружила себя сида, готовилось к завтраку. Оно, покачиваясь и ковыляя чесало рыжие патлы, одевалось, ставило щербатые миски на стол.

Омерзению сиды не было предела. Всё чего касалась человечки выворачивало наизнанку: старый беззубый гребень, засаленная ложка, грубая льняная рубаха, грязное по подолу платье, выгоревший на солнце чепец. Ни единой изящной вещи, прямой линии или чистой поверхности. Но самое страшное людской смрад. Эта невыносимая смесь подгнившей капусты, мокрой псины, пота и жженого торфа. Хотелось содрать с себя кожу вырваться и бежать прочь со всех ног.

— Пап, я к реке воды принесу! — Корвин сама не понимая собственной спешки схватила ведра и вылетела за порог.

Сида, сидящая внутри, задохнулась от ярости: «Чтоб я, Кам Люга, туата нечестивого двора, сельскому мужику ведра таскала!».

Безумное неистовство затопило сознание. Внезапно ноги Корвин развернулись и понесли совсем в другую сторону. Несколько раз она падала, не в силах совладать с собственным телом. Вскоре грязная, с содранными в кровь руками она обнаружила себя на опушке леса. Щеку обожгла пощечина. Следом другая. Голова разрывалась от криков.

«Говори, девка, как ты это сделала?! Отвечай негодница! — разорялся каркающий голос, — Какой магией меня приманила?»

— Никакой! — взвыла девица, пытаясь совладать со своими же руками. И откуда спрашивается столько силы взялось? — Как проснулась, с батюшкой сидела! – Корвин трясло, слезы текли по пылающим щекам, нос раскис и превратился в вареную свеклу, — Не бейте меня госпожа, я и так калека!

Неистовый вопль, вырвавшийся из собственного горла, разорвал лесную тишину в клочья. Сознание покинуло Корвин, и она упала на землю.

III

Очнулась Корвин от того, что ворон бил клювом кожаную заплатку на плече. Перевернулась на спину, разглядывая небо через решето листвы. Вдохнула аромат дикой мяты и лесного меда. Чужие мысли в голове стихли. Даже страха не было. На душе сделалось спокойно, словно давно потерянное, нашлось вдруг на самом видном месте. Она ведь всегда не была такой, как все. Странностью больше, странностью меньше, пожалуй и не заметит никто. А госпожа в голове, пусть живет. Если, конечно, кричать и драться больше не будет. Тем более, благодаря ей, речь ровная стала, без колдобин. Так что нет худа без добра.

Дни потекли по-старому, голос больше не появлялся, и Корвин стала забывать тот ужас, что пережила на поляне. Но урок озвученный однажды и не выученный, спешит повториться вновь.

Накануне дня почитания Пчелиного Волка отец взял ее в Бренмар на ярмарку. Корвин уже и позабыла как там громко. После деревенской тишины, где треск пламени в очаге, овечье блеяние да звон глиняной миски, упавшей на каменный порог, самые громкие звуки – город оглушил. Корвин не представляла, как мать могла жить здесь деть ото дня и не сойти с ума. Слушать конский топот, человеческую болтовню, мычание волов, собачий лай, звон колокола на высокой башне, сообщающий, что твоя жизнь стала короче еще на один час.

Корвин прижалась к отцу. Вместо детской радости, впервые она почувствовала страх. Страх перед мощью города.

— Здесь всегда так?

— Нет, что ты! — Отец потрепал Корвин по голове, — Просто сегодня самая большая ярмарка в году. Спасибо родичам твоей матушки, впустили на ночлег, даже сена в хлеву не пожалели, а то сегодня бы полдня в воротах простояли. А пошлину за место я градоправителю еще в прошлом месяце отдал. Так что сейчас разложимся и беги смотреть. Потом расскажешь. Я слышал, как король Гарольд говорил, что расщедрился на акробаток из Иудеи. Они нагие под удары барабанов будут исполнять танец Саломеи.

Корвин подняла хмурый взгляд на отца. И стоило тащиться из деревни, ночевать в обнимку с немытыми козами, ради того, чтобы поглазеть на голых девиц. Да их у реки каждый вечер, хоть ковшом черпай!

Место у отца оказалось не плохим. В середине ряда. Даже жерди имелись на которые можно накинуть ткань и спастись от жгучего осеннего солнца.

Корвин помогла отцу разложиться, сунула за щеку пару медяшек на сладкую булочку и пошла гулять. Постепенно сквозь темные тучи дурного настроения стали пробиваться лучи любопытства.

На площади разные гильдии ставили спектакли. У памятника Пчелиному Волку слепой певец с даром гальдра показывал живые картины. Словно из ниоткуда вылетали всадники в золотых доспехах, чудовищный великан пожирал спящих воинов, а первый король Альбы пронзал огнедышащего дракона. Корвин, не жалея рассталась с медяшками. Если стоял выбор между хлебом и чудом, она всегда тянулась к последнему.

— Плюмажи из перьев феникса! – крик зазывалы разрушил магию, и Корвин, словно мышка за звуками дудочки, потянулась в торговые ряды.

Чего там только не было!

Дорогие ткани, оловянные кубки, со сценами охоты, диковинные зверьки в клетках. Маленькие, мохнатые, юркие, похожие на жутких подменышей, как их описывали сельские кумушки. Корвин так увлеклась, разглядыванием, что позабыла обо всем на свете.

Вдруг в спину прилетел тычок. Девушка обернулась. В трех шагах от нее стоял и скалился желтыми зубами Грэг – сын их деревенского старосты. За его спиной гоготали двое мальчишек. Понятно. Поехали с отцами на ярмарку в поисках развлечений, а нашли ее.

— Эй кривоногая, шатер уродцев в другом ряду! Попляшешь там на потеху, авось деньжат заработаешь своему старику на выпивку.

Корвин знала, как поступать в подобных ситуациях. Главное не злить, не плакать и не смотреть в глаза. Рано или поздно им надоест глумиться над деревенской дурочкой, и они пойдут своим путем. Она привычно втянула голову в плечи и опустила глаза. Внизу, под ногами, в пыли валялось едва надкусанное яблоко, которым в нее запустили. Алый, сочный бок на серой земле полыхал огнем. И этот жар перекинулся на тело, поднялся волной гнева. Корвин чувствовала, как с треском рушиться сооруженная ей самой же ограда никчемности.

«Нет! Нет! Нельзя обращать внимания! — пыталась она успокоить ту, что томилась в клетке ее тела. — Госпожа, прошу вас остыньте. Это всего лишь яблоко».

«Яблоко? Яблоко?! Нет, это грязь под копытами свиньи, посмевшая поднять руку на королеву туатов нечестивого двора!»

Корвин почувствовала, как дурнота подступает к горлу. Но Резкий окрик сиды не позволил рухнуть в темноту обморока. Не имея возможности напрямую управлять телом, Кам принялась раздавать команды:

«Подними голову! Смотри ему в лицо, не смей опускать взгляд! А теперь протяни руку, видишь, вон торчит остистая нить его судьбы. Хватай ее, да хватай же. Я дам тебе силы вплести проклятье!»

Перепуганная Корвин старалась выполнить все указания Кам. Ей в какой-то миг даже показалось, что она видит серую, грубую нить судьбы Грэга. Пальцы неуклюже попытались ее схватить, еще и еще раз, но руки не способные даже крепко держать ложку лишь хватали воздух. Ничего не получалось. Молчание затягивалось, и парень кинувший огрызок в спину гоготнул. Этот звук прорвал запруду. Со всех сторон раздался хохот, в Корвин полетели ботва и огрызки. Странное дерганье убогой девчонки раззадорило охочую на зрелища толпу.

Корвин бессильно опустила руки, тьма засасывала на самое дно собственной жизни. Лететь далеко не пришлось, она всегда была там, просто каждый раз поворачиваясь спиной к летящему огрызку. Ведь проще всего обмануть, закрыть глаза, сказать, что ничего не было. Тогда другим лгать не придется. На самом деле так всегда было: её сажали за отдельный стол на праздниках, не звали гулять, чтоб не распугать женихов. Даже отец спровадил от лавки, что б она своим видом не пугала люд.

Что изменилось сейчас? Вся ли злость, что бурлит внутри, принадлежит странной госпоже, что назвалась королевой туатов?

Не размышляя о том, что делает Корвин наклонилась, подняла с земли яблоко и со всей силы кинула в обидчика. Во все стороны брызнул сок и кровь из разбитого носа. Грэг взвыл. Люд, не ожидавший агрессии от криворукой девчонки, отпрянул, как вода в отлив.

В полной тишине сын старосты размазал кровь по лицу. Корвин отстраненно заметила, как второй рукой он снял плеть с пояса. Черная змея свистнула, взметнулась ввысь с намерением рассечь тонкую девичью кожу. Но удара не последовало.

— Остынь! – незнакомец возник, словно из-под земли. – Она лишь вернула долг, — Корвин нет, не увидела, почувствовала, как тот, кто ее загородил, осклабился. – И вернула, как велит закон королевства, с процентами.

— Филид, — человеческий шепот волной пронесся по рядам.

Корвин огляделась по сторонам, но застланные слезами глаза не позволили увидеть почтенного законоговорителя.

— Уходи, красавица, — заступник так и не повернулся к ней лицом.

И только по дороге домой, в мерно поскрипывающей телеге, до дочери охотника дошел смысл обращенных к ней слов.

«Господин, оказывается шутник», — отчего слова неожиданного защитника, задели сильнее любых насмешек.

Она не красавица. Она никчемная дуреха, мерзкий моллюск, вечно прячущийся в свою раковину.

«Какое удачное сравнение, — задумчиво протянула сида, — Есть один моллюск, из которого получается пурпур – королевский краситель. Правда для этого раковину нужно измельчить в порошок».

Корвин молчала. Ей совершенно не хотелось становиться порошком. Правда, уродливым моллюском ей тоже не хотелось оставаться.

IV

Кам утихла. Разговаривать с человечкой не было никакого желания. Впервые туата испытала собственное бессилие. Даже тогда, на Чертополоховом поле, она знала, что справится. Отомстит за свою поруганную честь. А теперь… Судьба явно черпала чашу издевательств до дна. Проигранная война, лишение рук, плен в королевском дворце, рождение ребенка от ненавистного человека. Она думала смерть станет избавлением. Только вот месть лезвие без рукояти, оно всегда ранит бьющего.