Сказки Бернамского леса

1. Проклятье Блодвейт

Как вы представляете себе подземелья? Вам видятся темные, затхлые шахты со свисающей паутиной или причудливые гроты с влажными сталактитами? А может быть вы давным-давно в детстве, осмелившись, заглянули под собственную кровать и обнаружили там настоящую пещеру дракона, доверху наполненную сокровищами? Или вам не повезло заблудиться в лесу и попасть в чертоги самого Хозяина Холмов? О да! Скажу я, у сидов есть на что посмотреть, а главное, что послушать.

Взгляните, прямо сейчас молодой черноволосый правитель и его прекрасная супруга сидят на резных тронах и о чем-то разговаривают со сгорбленной старухой. Спакона Тэрлег – единственная неизменно старая сида. Ей открыто будущее, но она предпочитает о нем молчать, а вот старые сказки очень любит. Тем более за прожитые годы у нее их накопилось ой как много!

— Всеведающая, — Хозяин Холмов подпер подбородок кулаком и хитро взглянул на старуху. На безымянном пальце его блеснул алым светом рубин. — Мы с Айлин хотели поделиться с тобой радостной вестью. У нас будет ребенок. Прошу стать ему наставницей и хранительницей.

— Сеорикс, ты мечтаешь о наследнике? — Тэрлег подслеповато сощурилась, отчего ее и без того морщинистое лицо стало походить на старое яблоко.

— Нет, всеведающая. – Сид погладил супругу по запястью. — Айлин мне рассказала, что на ее роду лежит проклятье. Ойсин Кумал, предок со стороны матери, не в добрый час попал в Холмы. Там принцесса туатов обрекла его род не иметь собственного имени и полниться лишь девочками. Так что мы ждем дочь, а Лесному Царю придется возродиться в иной семье.

— Этот рогатый интриган, может подождать пару-сотню лет, справитесь и без него. — Сида недовольно передернула плечом. — А вот я вам, помнится, задолжала третий свадебный подарок. Прикажи принести, чем смочить горло. Так и быть, расскажу про Ойсина Кумала и принцессу туатов.

Трещат в очаге сухие ветки и не менее сух и скрипуч голос всеведающей. Даже тягучий эль, больше похожий на жидкое золото, чем на людской напиток, не способен смягчить его. Но утихла лира, смолкли разговоры внутри холма. Туаты от мала до велика стали подтягиваться в главный зал. Ведь среди немногих, кто знал эту историю, лишь спакона Тэрлег имела право рассказывать ее.

I

Это произошло в те далекие времена, когда Туат де Дананн только приплыли на Альбу. Король Нуад открыл проход в Холмы своей кровью и поклялся умирать на жертвенном камне раз в большой круг, дабы смертью своей давать жизнь магии леса. Вместе с остальными приплыла и дочь короля, прекрасная как весенний рассвет Блодвейт. Обладала туата силой любовной магии. Под ее взором из земли поднимались ростки. Птицы раскрашивали лес трелями, а животные создавали пары, дабы к концу светлой части года обзавестись потомством. Блодвейт и сама была не прочь закружиться в водовороте любовных утех. Пылкой и искусной любовницей считалась туата, ибо каждый, кого касалась она, изнывал от желания и хотел познавать лишь ее тело, целовать лишь ее губы, слышать лишь ее стоны, и не видел иных женщин. Многих человеческих юношей свела Блодвейт с ума, обменяв их длинную спокойную жизнь на одну страстную ночь. Но сердце красавицы оставалось холодно, как утренний туман, и переменчиво, словно весенний ветер.

Однажды на Альбу прибыл Ойсин Кумал, прославленный фений Ирина. Воин, не знавший страха, и поэт, чьи стихи рождало сердце. Он был скромен при дворе своего вождя и беспощаден к врагам. Знал все песни и баллады Ирина. Умел не только рубить мечом, но и жалить словом. И вот, Ойсин вознамерился, попасть в Холмы. Он прослышал, что если сидам понравится исполнение скальда, то они щедро наградят счастливчика. Да и среди его братии такой поход считался славнейшим из подвигов. Размыслив так, Ойсин покинул родную страну и в скором времени оказался на Альбе. Путь до Бернамского леса лежал через множество селений, и в каком доме ни останавливался бы он, всяк хозяин считал за правило не только сытно накормить гостя, но и предостеречь его.

— Опасное дело ты замыслил добрый человек, — сетовала сердобольная хозяйка маленькой хижины на краю торфяных болот, ставя перед гостем миску капустной похлебки. – Страшное это место Бернамский лес. Мало смельчаков, кто ступил в его чащу, но еще меньше счастливчиков, вернувшихся невредимыми. Дивный народ чужд людям, помыслы их темны, а деяния ужасны. И я не знаю, что страшнее: гнев туатов или их благосклонность. Оставь свой замысел. На твой век и так хватит подвигов.

Нечего было сказать Ойсину в ответ, а потому он лишь молчал да в раздумьи перебирал струны лютни. Вскоре дверь хижины протяжно заскрипела, и вошел улыбающийся юноша в венке из цветов и трав. Фений поднял глаза, и пальцы его замерли над струнами. Легкий холодок коснулся шеи, лизнул спину и свернулся змеей у сердца. Не понравилась Ойсину эта улыбка, пустым показался взгляд, жутким бормотание, что слетало с бледных губ:

— Из девяти цветов родилась моя Блодвейт. Боярышник дал ей красоту, бобы здоровье, дуб бессмертие, а примула вечную молодость. Ракитник наделил силой… да не простой, страшной ведьмовской силой. Ядом наполнил сердце куколь. Крапива научила жечь словами. Каштан…о, каштан вложил умение дарить блаженство и получать его в ответ. Я разгадал загадку, моя Блодвейт?.. Что? Нет? – Юноша сорвал с головы венок и кинул его на пол. — Нет. Нет! Не может быть… Таволга, я забыл таволгу! Что она дала тебе? Зачем ты назвала ее?! Что в ней такого? Что в тебе такого?! – Он принялся топтать ни в чем не повинные цветы, потом с воем заметался по маленькой хижине, наконец, рухнул на соломенную лежанку в углу и тихо заскулил.

— Вот, — хозяйка бросила хмурый взгляд на Ойсина и вытерла грубые руки о синий передник. Фению стало неуютно, словно увидел он нечто запретное для глаз своих, – Заморочила сыну голову проклятая сида. И не ему одному. Сколько таких в округе! Мечтали о любви, а получили... сам видишь. Кто покрепче, тот живет с вечной тоской в сердце, а мой Вилли… не выдержал. Слишком ядовитыми оказались поцелуи Блодвейт.

— И что ж, никак нельзя это исправить? – Ойсин отложил лютню в сторону.

— Можно. Если туата лишится своей силы, любовные путы спадут, – со вздохом произнесла старуха. – Да только не бывать этому никогда. Поэтому и думать забудь. Возвращайся домой, не губи себя.

— Э-нет. — Ойсин резко поднялся с засаленной лавки. – Теперь мне только туда и дорога! Не боюсь я чар Блодвейт, ибо знаю: устою. Сердце мое полно любовью, и в нем нет места для другой. Моя возлюбленная Дерина ждет и верит в меня, и эта вера придает мне силы.

— Зря ты меня не слушаешь, но отговаривать больше не стану, а вот совет дам: не дотрагивайся до прекрасной Блодвейт. Любое прикосновение и ты будешь пленен ее красотой. А так быть может удача и нагонит тебя. Ступай.

II

Лес не спешил открывать Ойсину свои тайны. Долго плутал фений в изумрудном мареве ветвей, да так ничего необычного не увидел. Наконец забрел он в самую чащу. Тропа, что раньше едва виднелась, нынче и вовсе исчезла, а воздух сделался густым, вязким. Остановился Ойсин, огляделся и видит: резвится на круглой поляне серебристый ручей. И такая красота кругом, что нет желания идти дальше. Подумал скальд так и эдак да решил расположиться тут на ночлег. Присел под ясень, достал лютню и стал играть. Зазвенели струны, пряным медом разлилась мелодия, янтарными бликами осела на сочной листве. Лес замер в изумлении. Замолчали исполинские дубы, смолкла трава, перестал журчать ручей. И только дивная музыка звучала кругом.

Вдруг укуталась вода белым туманом, поднялась в женском облике: прозрачном, тающем, зыбком. Обрела плотность, села на камень да принялась слушать. Страшно стало Ойсину, но превратил он свой страх в мелодию: нестройную, тревожную, дрожащую. Сида лесного ручья склонила голову набок и создала из потока лютню, один в один, что у фения. Пробежалась по струнам пальцами, послушала, как звучит музыка, переплетается с человеческой.

Интересно стало Ойсину, ушла оторопь, проснулся азарт. Заиграл он с новой силой: весело, задорно. Подхватила водная дева его ритм, ускорилась. Мелькают тонкие пальцы, едва струн касаются. Не отстает Ойсин, напротив, еще быстрее играет. Уже и рук не чувствует, а сдаваться не хочет. Наконец не выдержала водная дева, сбилась с ритма, заворчала, забурлила, а после расхохоталась, распалась да исчезла, одарив брызгами.

Улыбнулся фений, отер рукавом мокрое лицо. Смотрит, а на том камне, где гостья сидела, блестит что-то. Подошел ближе и видит, лежит застежка золотая в форме трилистника, витыми узорами переливается. Понравилась вещица Ойсину, заслуженной наградой показалась ему. Взял фений подарок да приколол к рубахе.

Только закончил, слышит за спиной ветвь скрипнула. Оглянулся - смотрит птица на дереве сидит большая, белая, а через нее луч закатный пробивается. Не по себе стало Ойсину. Не знает, как быть, то ли ручей перешагнуть и обезопасить себя от нечисти, то ли, наоборот, подойти ближе да на чудо Бернамского леса полюбоваться. Наконец решился, сделал шаг навстречу. Призрачная птица хлопнула крыльями, взлетела на дальнюю ветку, склонила голову на бок и уперлась белесым глазом в скальда. Он хотел было отойти, но с ужасом осознал, что не может ступить ни вперед, ни назад. Однако, прежде чем он успел что-либо предпринять, птица издала трель. Темную, глубокую, наполненную печалью. Трель эта обернулась призрачной стрелой и пронзила сердце скальда. Слезы покатились из его глаз. Ойсин смял на груди рубаху и осел на камень.

Птица замолчала и уставилась на скальда, словно проверяя жив ли тот. А потом вновь запела. Ойсин хотел закрыть руками уши, но обнаружил, что в одной до сих пор держит лютню. Зажал лады, дернул струны, отзеркаливая птичью мелодию. Глаза застилали слезы, грудь давило, но Ойсин играл, вторя птице.

Уже солнце спряталось в корнях деревьев, а они все состязались, стараясь одолеть друг друга. Наконец, дивное создание ударилась о землю, и разлетелось по траве сотней огней. Наваждение спало, фений рвано выдохнул и отнял от струн стертые в кровь пальцы. Посмотрел на россыпь светлячков, протянул руку поднять один. Маленький яркий шарик вспыхнул и стал втягивать липкую кровь, наливаясь алым. Ойсин почувствовал, что слабеет. Сжал кулак и провалился в спасительный мрак.

III

Очнулся фений от женского смеха. Поднял окаменевшие веки, и тут же зажмурился, боясь спугнуть видение. В ручье плескались девицы, краше которых он не видел. Незнакомки метали в него взгляды-стрелы да хохотали звонкими колокольчиками.

— Хорошенький какой!

— А волосы у него, что кунья шерсть!

— Ой, что там волосы, ты на руки погляди. Какие тонкие пальцы. Хотела бы я в его лютню превратиться. Вы видели, как он прижимал ее, как гладил натянутые струны?

— Видели, видели. Но я б лучше его флейтой стала, вы взгляните на эти губы.

— Да мы б послушали, как он играет на тебе.

— Цыц дурехи, не видите, проснулся скальд!

Последний голос был особенно прекрасен. Как морозный воздух, что одновременно свеж и колюч. Ойсин повернул голову и открыл глаза. Сердцу в груди стало тесно. На влажном камне сидела нагая сереброволосая сида. Маленькая ножка ее скользила по глади воды, поднимая жемчужные брызги. Фений замер не в силах оторвать взгляда от крошечной стопы. Захотелось подползти на брюхе, словно верный пес, и облизать каждый розовый пальчик.