Украинский рубеж. История и геополитика

Философия конца

На самом деле история непрерывна. Те, кто родился в 1890 году, сидели в одном окопе под Москвой и под Ржевом с теми, кто родился в 1921-м. И мой дед — мамин отец, полный георгиевский кавалер, прапорщик Русской армии, и моя мама — комсомолка, партизанка, награжденная медалью, прошедшая Бог знает что, включая немецкий концлагерь, — они же воевали за одно и то же Отечество. Это государства были разные, но есть же еще преемственная историческая государственность. Почему ее никому не жаль? Ведь это тот континуум, та вечность, в которой народ живет, создавая разные политические институты, а они, как продукт деятельности грешного человека, всегда греховны и несовершенны, что было и в Московской Руси, и в петровской, и в дореволюционной России. Было и в большевистской, и в позднесоветской и продолжают быть таковыми в сегодняшней. Но нельзя же из-за грехов и несовершенств политических институтов (еще на себя надо обратиться: а вы-то что, не участники этих грехов?) приносить в жертву тысячелетнюю государственность, когда народ совершал то грехопадения, то взлеты, то очищение, то великие победы. И, конечно, мне хотелось докопаться до религиозно-философских основ истории.

Надо обладать историческим преемственным национальным сознанием, которое вовсе не означает лубочного любования всеми грехами и несовершенствами сегодняшнего государства. Оно может очень не нравиться. У нас масса претензий к сегодняшнему государству, особенно к его экономике. Пожалуй, по вопросам внешней политики консенсус можно назвать даже общенациональным. Но это чувство принадлежности ко всему историческому — к прошлому, настоящему и будущему. Человек с историческим сознанием никогда не отречется от своего Отечества, даже если в данный момент государство, которое его представляет, не соответствует идеалам этого человека.

Осознание этого пронизало мою главную работу. Почти семь лет я работала над книгой «Россия и русские в мировой истории». В свете религиозно-философских аспектов, начиная от истоков противостояния, конфликта, диалога, дискуссии с западной ойкуменой, латинским христианством; как мы расходились, что такое Возрождение, почему для нас Античность не является такой основой, как для западной культуры. Это тоже нас различает, мы познакомились с Античностью уже ближе к петровской Руси — ни Рюрики, ни Александр Невский, ни Дмитрий Донской Античности не знали, вместе с греческой верой они ее не приняли. А на Западе христианство наложилось на варварство и наследие Античности, что проявилось в Возрождении, а затем в Просвещении, и последнее пошло в конечном итоге по антихристианскому пути.

Ведь кто же будет спорить с великими просветителями, которые провозглашали универсальность этических, нравственных норм, хотели их распространить? Кстати, католическая церковь с большим беспокойством на это все взирала. И, наверное, как любая церковь, она мудра, потому что видит, к чему это может привести. Я согласна со своим другом и коллегой англичанином-католиком Джоном Локлендом (ему принадлежит лучшая книга о Шеллинге), что единственные, близкие к христианскому просвещению труды были именно у этого немецкого философа.

Фоном для моих исследований в области геополитики, основанной на дипломатических документах, является также и некая религиозно-философская рама, в которой развивалось это противостояние, соперничество России и Европы, эти дилеммы, которые не обошли своим вниманием крупнейшие умы конца века. А сейчас она в такой гротескной форме перед нами по милости Запада. Но надо сказать, что спор славянофилов и западников надо изучать заново. Они вовсе не были, как я поняла, такими антитезами. Это были две богатые грани русского сознания. Если процитировать Ивана Киреевского, считающегося родоначальником славянофильства, то он говорит: если старое когда-то было очень хорошим, это не значит, что оно будет столь хорошим сейчас. Если кто-то хочет искоренения всего западного из нашего быта, а кто-то, наоборот, хочет искоренения всего русского и оставить только западное, — не будет ни того, ни другого. Значит, нам поневоле следует ожидать чего-то третьего, возникающего из «взаимодействия этих двух начал».

Константин Дмитриевич Кавелин, русский историк, признанный западник, фактически говорил то же самое: каждый думающий и честный человек не может не чувствовать себя наполовину славянофилом, наполовину западником. Однако ни то ни другое по отдельности не разрешило и не может разрешить проблем русской жизни. Разве это антитезы, разве это отрицание?

А некоторые нынешние наши славянофилы — это вернуться к Домострою, закрыться от всего в курной избе. А западники — это просто вырождение великого западничества. Все европейские консерваторы звонят в колокола: что делать с великой европейской культурой, куда она катится? Уничтожаются все ее христианские основы. Никогда не родятся больше ни Шиллер, ни Моцарт. Потому что нет больше грани между добром и злом, красотой и уродством. Энтропия происходит. Там нет искания человеческого духа, мечущегося между свободой, которая ему дана Богом — это ведь дар Святого Духа, — и долгом! Ибо человеку наряду со свободой дана способность, в отличие от животного, различать грань — где добро, где зло, где грех, где добродетель. Как только эти грани провозглашаются отсутствующими, конец! Зачем тогда монологи Макбета и Гамлета? Не будет ничего, не будет сомнения, оно не нужно. А Лукреция? Которая кончала жизнь самоубийством, оскверненная? Боже мой, скажет либертарист и постмодернист, «идиотка» в плену придуманных условностей…

— Получается, если нет совершенно четких нравственных норм, общество деградирует. Как вы сказали, те великие не могут даже теоретически родиться в этой обстановке. Но тут возникает нюанс. Ведь эти нормы прописываются или в конституциях, или в идеологиях, если таковые есть. А у нас же как бы идеологии нет. Значит, и норм, получается, нет?

— Они пока у нас незримо воспроизводятся. Хотя сейчас в Конституцию добавлено упоминание о Боге. Причем сделано это предельно тактично. Хоть так, ведь отрицать это невозможно, что наше наследие — это православие и вся история России — это история народа в Боге. Год был литургическим, быт вращался вокруг Пасхи, Рождества и круга церковных праздников, жития святых. А сказки? Вообще вся мораль: двух смертей не бывать, а одной не миновать — это нравственный выбор! Это, кстати, то же самое, что у Ф. Шиллера высоким слогом сказано: «Честь дороже жизни!» Значит, у нас когда-то была на самом деле одна цивилизация, несмотря на раскол и разделение церквей. Разделили же ее «вольтерьянский хохот», цинизм, насмешка, глумление. И постепенно мы стали расходиться все больше и больше.

Поэтому даже не Великая схизма — деление по догмату Троицы — нас разделила формально. Но до сих пор мои друзья-консерваторы, как правило, католики, очень сочувствуют православию и своих детей учат тому же, чему учим мы. Делай добро, не ожидая вознаграждения, будь честным, не убий, не укради. Это те основы, которые изначально сделали нас единой цивилизацией, но потом мы по-своему шли по этому пути. И различия достаточно существенные. А уже нынешняя, постмодернистская западная цивилизация — это их логический итог, деградация — змея себя за хвост укусила. И это трагедия великой европейской культуры.

— Последовательное отрицание духовности непременно ведет к сатанизму. Пусть открытому, пусть скрытному, но все равно — к сатанизму. Вот то, что мы сейчас и видим.

— Вы замечательно сказали. У богословских деятелей прошлого написано, что идея богоподобия извращается сначала в идею богоравности, это Возрождение. Дальше — человекобожие, а потом сатанобожие. Пока это еще человекобожие. Но это предпоследний этап.

— Однако все контуры уже обозначены.

— Человеку сегодня даже запрещается провозглашать свою богоданную биологическую и физиологическую природу. Мы знаем, что отклонения в этой области были еще и в Библии описаны. Кстати, написано: кто сделает так, должен быть истреблен, как это есть мерзость перед лицом Господа. Даже за убийство возможно искупление, а вот это — просто перестаешь быть человеком, тем, для которого Господь Слово Свое явил. Эти явления давно встречались, но грех никогда не смел провозгласить себя равным добродетели. А сейчас именно это происходит, и это самое страшное. Это новая революционная философия, призванная человека поставить над всем, и он не должен быть связан никакими моральными, национальными, религиозными, этическими запретами или узами. Это полная атомизация общества. И это та самая история без нравственной цели, без нравственного целеполагания. Это философия конца истории. И что будет с таким Четвертым Римом, только языческим? Варвары придут и все разрушат вместе с демократией, с термами, с Колизеем.

Чем больше оскотинивается западное общество по ликвидации этических норм, тем более воинствующим становится отклик и исламский протест, который имеет свои причины. Радоваться этому совершенно не приходится, это опасность и для нас. Потому что на фоне экономического демонизма, деградации, победно шествующей содомии у них кинжал сжимается в руке все крепче. И мы видим взрывы, а это лишь проба сил.

— А что же Россия в эту эпоху полураспада?

— Россия не может существовать иначе, как империя. Страна, протяженная, как раньше, от Буга до Тихого океана, со всеми климатическими зонами — от вечной мерзлоты до пустыни, многоукладная — от кавказских аулов до богемных кварталов Москвы, сибирских деревень, по укладу, культуре, перепадам в экономике, в развитии, в достатке — мы модель мира с его перепадами. Не Америка ровненькая, не Европа, как хорошо выточенный, блестященький параллелепипед. И попробуй туда встрой Россию. Это кусок руды, где и простая порода, и кристаллы, и алмазы, и самоцветы. Куда нам туда? Они — «теремок», где уместились и лягушка-квакушка, и зайчик-побегайчик, а мы — «Мишка, сейчас влезу, и всем вам будет крышка».

Империя — не от слова dominium, а от управления. Как с Северным Кавказом наладили отношения? Политика была разной. По отношению к каждому народу надо применять государственные меры и принимать решения с учетом его традиций и менталитета.

На Западе просто от ярости не знают, что делать: как это вдруг мы из Чечни сделали «России верных сынов»? Для этого надо было пораскинуть мозгами. Это как царское правительство, оно дало им их же методом сделать территорию управляемой, спокойной. Если что-то происходит — разберитесь сами, пожалуйста, и доложите.

— А мы должны понять, что проблемы Донбасса, Кавказа, Приднестровья решатся, только если мы восстановимся в едином имперском организме.

— И в едином мировоззрении. Наш фонд стремится снять преграды для единого интеллектуального пространства, единого пространства сознания. Я вижу в аудитории из Донецка не просто часть Русского мира, а часть единого интеллектуального пространства.

И вот еще трагедия — это раскол, фрагментация славянства и остатков поствизантийского пространства. Это трагедия раскола ветвей православных россов — малороссы, белорусы. Это же идет уже несколько веков. Поляки тут очень сильно постарались. Правда, они сами считали украинцев таким быдлом. Хотелось, чтобы украинцы просто узнали, какого мнения на самом деле о них поляки. То же в православном мире — Греция вообще давно, с 20-х годов, под масонским гнетом. Как ни странно, ведь у нас греческая вера, у нас вся церковная лексика схожая. Казалось бы, солидарность должна быть и симпатии, прежде всего на уровне консервативной традиции. Нет, самые пророссийские в Греции — традиционно левые. Они, правда, никакие не атеисты, они просто левые. Вообще, принудительный атеизм был только в Советском Союзе. В остальных, даже соцстранах, не надо было афишировать, но все крестились, не возбранялось.