Кланы в постсоветской Центральной Азии

Однако утверждение авторов о том, что элиты, извлекающие ренту и заинтересованные в увеличении ее потоков, как правило, инвестируют в национальную экономику, предоставляющую такую возможность, не совсем корректно отражает социальную реальность постсоветских республик Центральной Азии. На самом деле большая часть элитных сообществ новых независимых государств в Азии в условиях неопределенности политических предпочтений центральной власти стремится «обезопасить» свои активы и не связывать их с рисками функционирования внутри государства. Реальным примером того может служить судьба казахстанского бизнесмена М. Аблязова, который до настоящего времени находится под уголовным преследованием своей страны[72]. В данном случае показателен не сам факт уголовного преследования, а сопровождаемое его изъятие собственности.

Явный недостаток предложенной Аджемоглу Д. и Робинсоном Д. А. концепции относительно клановых структур как экстрактивных институтов заключается в отсутствие указания на механизм их замены инклюзивными институтами. Возможно, клановые структуры центральноазиатских республик в своем дальнейшем развитии повторят судьбу индийских каст, которые из серьезного препятствия социальному прогрессу превратились в источник социальной конкуренции и дали толчок развитию страны[73]. Предположение неоинституционалистов о возможности перехода от экс-тактивных институтов к инклюзивным через консенсус элитных групп, возглавляющих кланы, с обществом опровергает большая часть экспертов из Центральной Азии[74]. По словам специалиста Института экономических исследований стран Центральной Азии Алишера Хамидова, основным препятствием на пути модернизации азиатских новых независимых государств является «недоговороспособность элит».

«Центральная Азия не смогла сделать рывок и остается в бедственном положении во многом из-за того, что значительная часть элит региона ставила и ставит свои личные интересы выше государственных и общественных. Мы любим ссылаться на “экономическое чудо” Сингапура и Японии, но оно во многом было обусловлено пересмотром элитами своих подходов к развитию, а именно ставка на богатое государство, а через него – на богатые элиты. У нас же все кинулись набивать карманы в первую очередь себе и как итог проспали будущее развитие, прибавьте сюда трайбализм, коррупцию и элементарный социальный дарвинизм. Что ждет Центральную Азию? Ответить однозначно довольно сложно, однако даже сейчас, как это ни странно, шанс на развитие и рывок все еще сохраняется», – пишет А. Хамидов[75].

Традиционная природа кланов диктует включение в круг теоретических концептов описания этого социального феномена философских идей традиционализма, одним из ярких представителей которого является французский мыслитель Рене Тенон. Не вдаваясь в детальный анализ его умозаключений, заметим только, что под «традицией» французский интеллектуал понимал прежде всего «мир духовности», выходящий далеко за пределы экзистенции. В этой связи автор трудов, посвященных определению места и роли традиции в циклическом развитии цивилизаций, умышленно редуцировал ее созидательное начало в современности.

Согласно взглядам французского философа, цивилизационные преимущества Запада над Востоком, аргументируемые с позиции рационализма («профанационной» науки, образования, технического прогресса и т. д.), оборачиваются деструкцией с точки зрения удаленности от традиции и приближения к кризису современности. «Такие цивилизации, – писал Р. Генон, – сущностно не противоречат друг другу, и любые возможные расхождения между ними являются чисто внешними и поверхностными. С другой стороны, цивилизация, не признающая никакого высшего принципа и в действительности основанная на полном отрицании вообще каких бы то ни было принципов, уже в силу самого этого обстоятельства исключает возможность всякого взаимопонимания с другими цивилизациями, поскольку для того, чтобы такое понимание было воистину глубоким и действенным, оно должно проистекать из того самого высшего принципа, которого эта анормальная и извращенная цивилизация как раз лишена. Поэтому в современном мире мы видим, с одной стороны, цивилизации, оставшиеся стоять на традиционных позициях – таковы цивилизации Востока, и с другой – откровенно антитрадиционную цивилизацию или цивилизацию современного Запада»[76].

Отличия Запада и Востока и их цивилизационной противоположности дает ключ к пониманию такого феномена традиционных социумов постсоветской Центральной Азии, как кланы. Консолидация таких сообществ, во-первых, может быть результатом только разделяемой его соучастниками «истинной идеи». «В традиционной цивилизации почти невозможна ситуация, в которой человек приписывал бы ту или иную идею исключительно самому себе, – писал Р. Генон. – А если бы все же кому-нибудь пришло в голову совершить нечто подобное, его авторитет тут же упал бы, и доверие к нему было бы полностью подорвано, при том что сама подобная идея была бы расценена как бессмысленная фантазия. Если идея истинна, она принадлежит всем, кто способен ее постичь. Истинная идея не может быть “новой”, так как истина не является продуктом человеческого разума»[77].

Истинной идеей, скрепляющей центральноазиатские клановые структуры, заместившей советскую идеологию, помимо патернализма стал ислам. Исламская природа авлодов особенно ярко проявилась в постсоветской социальной реальности Таджикистана и Узбекистана.

Во-вторых, в отличие от западного индивидуализма, порождающего «социальный хаос», согласно традиционному мироощущению «природа человека со всем набором предрасположенностей, слитых с этой природой», предопределяет «каждого к выполнению тех или иных обязанностей, а следовательно, предполагает «социальную иерархию»[78], в полной мере присущую клановой организации.

В-третьих, классовые сообщества, как и другие традиционные институты Центральной Азии, характеризуются глубоким сущностным противоречием, порождаемым стремлением вполне современных и даже «прозападных» элитных групп[79] использовать его

в своих партикулярных целях. Относительно этих элитных групп, как правило, занимающих верхние ступени клановой иерархии, Р. Генон говорил: «И тем не менее у истоков подобного внушения должны стоять вполне сознательные личности, прекрасно отдающие себе отчет в прагматических целях подобных “гипнотических сеансов”, а также отлично знающие истинную цену этим идеям. В данном случае мы используем термин “идея” весьма условно, так как совершенно очевидно, что здесь мы сталкиваемся с тем, что не имеет ни малейшего отношения к интеллектуальной области, а значит, строго говоря, не может быть названо “чистой идеей”. Это – “ложные идеи” или, другими словами, “псевдоидеи”, предназначенные в первую очередь для пробуждения у людей “сентиментальных реакций” – именно с их помощью легче всего влиять на толпу. В подобных случаях гораздо важнее сами слова, нежели заключенные в них идеи, и большинство идолов современности – это не что иное, как слова»[80].

Предоставляя большой интеллектуальный потенциал для понимания клановой организации постсоветской Центральной Азии, взгляды французского мыслителя не лишены одного существенного изъяна. Идеи Р. Генона совершенно исключают возможность позитивной модернизации традиционных сущностей, так как в целом современность в его представлении неизбежно продвигается к своему «закату». Таким образом, наполнение современным контентом любого традиционного образования не может рассматриваться иначе, как только со знаком минус.

Очевидно, что социальная перспектива кланов Центральной Азии вариативна хотя бы потому, что их место и роль в социально-политическом процессе даже в рамках рассматриваемого региона неоднозначны. Во-первых, в силу разности соотношения «власть – кланы – общество». Вряд ли корректно отождествлять социально-политический статус кланов Казахстана и Туркменистана, возможности применения насилия при достижении политических амбиций элитных групп Таджикистана и Узбекистана. Безусловно, социальный феномен клановой организации в постсоветской Центральной Азии будет иметь специфические темпоральные и функциональные характеристики. Вместе с тем, имея общие черты в историко-культурных основаниях и факторах, порождающих жизнеспособность, клановые сообщества постсоветских азиатских республик как социально-политическое явление, проецирующееся на политический процесс и имеющее схожую политическую результативность, безусловно, заслуживает дополнительного эмпирического исследования, способного стать источником дальнейшего теоретического осмысления.

Современное обществознание располагает достаточным теоретическим потенциалом для концептуализации постсоветских клановых сообществ, в том числе азиатских, новых независимых государств. Положения структурализма и неоинституционализма предоставляют идеологические направления для корректного описания не только их места и роли в социально-политическом процессе, но и в качественной трансформации, существенно влияющей на их функционал, социальный статус, субъектность в политическом процессе и перспективы развития.

Вместе с тем, являясь отправными направляющими, методологические посылы требуют верификации и дополнительного расширения и коррекции за счет поступательного эмпирического исследования.

Дальнейшее продвижение в освоении проблемы важно не только с точки зрения показа уже происшедших изменений азиатских патриархальных структур, но и научного прогнозирования их дальнейшей эволюции, возможности конструктивного использования в политической модернизации азиатских социумов.