Дворянство. Том 2

Тяжело жить в мире без котиков, подумала Елена, продолжая свой путь. Кажется, целеустремленный Насильник вознамерился пройти лагерь насквозь. Чуть дальше веселая компания жарила мясо и тонкие лепешки, шмякая тесто на перевернутый котел. Вино, как и положено, лилось рекой, кто-то громко и театрально жаловался, что приходится есть мужицкую свинину вместо более соответствующей приличному столу баранины. Посыпались шуточки насчет оленины и охоты, которые, впрочем, Елена не понимала.

Стало ясно, куда держал путь Насильник. Искупитель шел к арене, предназначенной для славной забавы — пеших поединков один на один или малыми группами в доспехах. Сегодня здесь было весьма оживленно, тревожный лязг металла и возгласы одобрения разносились над восьмиугольником, засыпанным стружкой и опилками, огороженным крепкими перилами высотой по грудь. Насильник пристроился чуть в стороне и замер в неподвижности, тихий, незаметный, как лягушка в опавшей листве. Елена последовала его примеру, став рядом с опорным колышком, от которого тянулся сплетенный из конопляных нитей канат.

— Чем обязан? — неприветливо спросил Дан-Шин, откинув изнутри двойной полог. Мужчина грузно оперся на меч в ножнах, который, благодаря длине и широкой гарде удобно играл роль костыля. Елена оглянулась и с опозданием поняла, что расположилась рядом с шатром императорского комиссара.

— Прошу прощения, — вежливо сказала она. — Я сопровождаю моего… доброго знакомого.

— А… — буркнул комит, проследив направление взгляда женщины. — Проповедник с палкой…

— С вашего позволения, искупитель с копьем, — все с той же приторной вежливостью поправила Елена. — Божий человек.

— Ну да, — с кислой миной согласился Дан-Шин. Он выглядел еще хуже, чем обычно, лицо посерело от боли, веки мелко подрагивали, будто страдалец сдерживал слезы.

— Могу помочь, — предложила Елена.

Комит воззрился на нее, молча и недоуменно.

— Я лекарь, — пояснила женщина. — Имела хорошую практику.

Тут она вспомнила, что слово «практика» в данном случае означает не столько «наработанный опыт», сколько некий район или конкретные улицы, которые медик обслуживал, имея постоянный доход. Но решила, что и черт с ним, нет повода комплексовать — императорский слуга это не беременная дворянка. Воспоминание о бледной коже и темных глазах баронессы Аргрефф заставило сердце чуть сбиться, пропустив удар, а кончики ушей — заалеть, но Елена превозмогла секундный порыв и столь же хладнокровно закончила:

— Думаю, ваша хромота это следствие плохо подлеч… залеченной раны.

Елена решила скромно умолчать, что видела такие главным образом на телесах столичного криминала. В конце концов, едва ли есть принципиальная разница между ранами от вульгарного ножа и благородного кинжала.

Комит задумался, глядя на женщину с явственным недоверием, но в то же время со скрытой надеждой. Такие взгляды Елена знала и понимала очень хорошо, они свидетельствовали о долгих месяцах, возможно годах страданий, когда, в конце концов, несчастный пациент готов принять помощь хоть от черта с рогами.

— Мы не друзья, — осторожно заметил, наконец, Дан-Шин.

— И не станем, — Елена решила, что в общении с простым и прямым человеком следует придерживаться простых и прямых мыслей. — Но я ищу заработок и не желаю заводить врагов.

— Ты в свите… — недосказанность повисла в воздухе, как облако вонючего дыма. На ристалище кто-то снова победил, лакеи зааплодировали, Насильник вроде и не изменил позу, однако… в общем Елена выпрямилась, предчувствуя, что скоро произойдет нечто любопытное.

— Я его сопровождаю. Но клятвы нас не связывают, — честно сказала она Дан-Шину, косясь на арену. — Я не давала слова, что его недоброжелатели станут и моими тоже.

Собеседник тоже помолчал, затем вымолвил, как мечом рубанул:

— Люди полагают, что я враг достойного Артиго. Ты — особа, приближенная им и к нему. Принять помощь в таких обстоятельствах… Люди, пожалуй, сказали бы, что это неуместно.

Викинг хренов, подумала Елена. «Ах, что же скажут люди!», но сам боишься назвать парнишку хотя бы по фамилии, чтобы ни на волосок не подтвердить его возможную близость к императорскому трону. А то хозяин рассердится!

«Нет, не быть мне здесь лекарем. Может, к лучшему. Судьба прямо подсказывает, куда лучше не соваться»

— Ну и ладно, — пожала плечами Елена. — Пусть ногу в столице кровопусканиями лечат.

Судя по напрягшейся челюсти комиссара, женщина, сама того не желая, попала точно «в кость», однако увечье Дан-Шина Елену больше не интересовало, потому что Насильник двинулся с места, целеустремленно и энергично.

— Со всем почтением, — женщина тронула козырек поношенной кепки, вежливо кивнула и тоже шагнула к арене, где как раз подошел к завершению очередной поединок.

Надо сказать, барону — который для Елены все еще оставался безымянным — шла некоторая усталость на благородном лице и взмокшие волосы. Он как раз в этот момент передал пажу меч и пил из кубка, жадно хлебая теплое вино. Елена машинально глотнула, помня, насколько мучает жажда после того как помашешь клинком хотя бы в ватнике. Женщина обращала на себя внимание, пока шла за искупителем, однако не слишком пристальное, собравшихся больше интересовали поединки внутри ограды.

На ристалище традиционно бились заточенным оружием, но в доспехах, больше ради хвастовства и удали, нежели для совершенствования мастерства. Со стороны могло показаться, что мотивация бить друг друга опасными железками сугубо фанфаронская, однако в действительности все было чуть сложнее. Елена уже знала: турнир в любом виде это, конечно, зрелище и бравада, но в первую очередь — ярмарка вакансий, на которой боевые юниты демонстрируют свои возможности потенциальным нанимателям. Покажешь себя с хорошей стороны на глазах у могущественного покровителя, он тебя запомнит как человека, способного для начала решать вопросы хотя бы копьем, а дальше все в руке божьей.

Насильник не разменивался на словесное маневрирование, он буквально раздвинул костлявым плечом прислугу и встал напротив барона.

— Ваша милость, господин Арфейл аусф Буржад, я полагаю.

Насильник не спрашивал, скорее, отмечал, соблюдая правила хорошего тона. Он говорил не слишком громко, ровно настолько, чтобы приходилось вслушиваться, дабы разобрать отдельные слова. Это само по себе гасило шумные возгласы, каждому было интересно, что там бормочет оборванец, зачем то вооружившийся копьем.

— Я Буазо цин Туйе. По дозволению Пантократора и Церкви, странник-искупитель.

Барончик не ответил сразу, он с явным удовольствием, растягивая процесс, допил, не глядя отдал кубок слуге и лишь после этого, устремив орлиный взор куда-то поверх Насильника, сообщил, ни к кому персонально не обращаясь:

— Господа, однако, сколь назойливыми стали нынче бродячие попы. Они клянчат подаяние, как увечные солдаты.

— Сдается мне, он больше смахивает на мужика, — предположил один из юных дворян. — Положительно, я теряюсь в догадках, откуда такая дерзость у подлеца?

— Помилуйте, кто дал ему фонарный шест? Или это метла? — поддакнул третий, вызвав новую волну остроумных замечаний.

Дружный смех вознесся к небу из пары десятков глоток. Елена отметила, что не ржет лишь один человек — пожилой воин, чем-то похожий на Дон Кихота в исполнении Ливанова, статный, увенчанный благородной сединой и суровый как воплощение духа истинного рыцарства. «Ливанова» сопровождал плечистый юноша, который сначала глянул на патрона, отметил, что тот даже не улыбнулся, и тоже состроил постное лицо.

— Но как это сюда пропустили?! Куда смотрят сержанты?

— Я бы отхлестал его перчаткой, но боюсь, ее затем останется лишь выбросить, а это лосиная замша самой тонкой выделки.

— Дорогой друг, рекомендую выпороть его ножнами!

Остроумные замечания следовали непрерывной чередой, однако исполнять эффектные намерения не торопились ни господа, ни слуги. Абсолютно глухой к оскорблениям Насильник вежливо закончил мысль:

— Я полагаю, что скрестить оружие, испытав воинские навыки, было бы честью для нас обоих.

У барона отвисла челюсть, снова раздался дружный смех, но уже гораздо более тихий и жиденький, зрители не очень понимали, как следует реагировать на происходящее. Елена думала, что вот-вот явится комиссар императора, но то ли Дан-Шину были не интересны суетные дела дворянской молодежи, то ли нога замучила до потери мобильности.

— Слышишь, ты… — Буржад помедлил, свирепо уставившись на щуплого задиру, однако Насильник по-прежнему взирал на закованного в сталь аристократа без всякого пиетета и тем более страха.

— Ступай с миром, божий странник, — скривил губы красавчик. — Здесь собираются воины, а не оборванцы. Кто-нибудь! — воззвал он. — Дайте убогому пару монет, пусть прикупит себе дерюгу, в которой дырок будет хотя бы поровну с материей! У меня нет при себе столь мелких денег.

Он демонстративно покрутил головой, разминая шейные позвонки, властно приказал, считая забавный инцидент исчерпанным:

— Меч! Господа, кто составит мне пару в новой сходке?

— Забавно, — Насильник растянул губы в неживой улыбке. — Я слышал, что в славном Пайт-Сокхайлхейе не все люди, облеченные титулами, достойно взращивают рыцарскую добродетель. Однако думал, что молва лжет…

Искупитель покачал головой, и вся скорбь мира отразилась на лице старого копейщика. Смех и остроумные замечания затихли как-то разом, будто холодные угли.

— Что? — барон, кажется, не мог поверить своим ушам. — Что ты сказал, грязное отродье?..

— Я назвал себя дворянином и прямо указал фамилию, — с арктической холодностью чеканил Насильник. — А затем предложил вам, любезный, испытать воинское мастерство на ристалище. Человек чести не может без должных оснований игнорировать такой призыв от равного себе. Ведь, как писали Госсон и Куаффар, единственное по-настоящему неотъемлемое достоинство дворянина, это его храбрость. Ибо в наши скорбные времена, когда гербы продаются, будто селедка на рынке, можно купить себе титул и назваться человеком чести. Однако нельзя купить доблесть.

Елена понятия не имела, кто такие «Госсон и Куаффар», но, судя по реакции, прочие свидетели странного диалога понимали о ком идет речь, и это их не радовало. Женщина отметила про себя, что позиция Насильника не безупречна, а явный, провокационный упрек в трусости все же слишком притянут за уши. С другой стороны, вроде неплохо получалось, во всяком случае, аристократическая молодежь переглядывалась с некоторой растерянностью во взорах.

Насильник испустил вздох, полный горечи, скорбно опустил голову, демонстрируя, какую нестерпимую боль причиняет его душе упадок аристократических нравов. Барон стиснул рукоять меча, и, казалось, был готов зарубить наглого старикашку прямо сейчас, на месте. Искупитель взялся за древко крепче и чуть сгорбился, готовый парировать неминуемую атаку, но вдруг один из товарищей остановил Буржада.

— Мир и рассудительность, любезные! — провозгласил он. — Мне кажется, это испытание в любом случае невозможно. Даже если сей муж с метлой… ах, простите, копьем, был дворянином, — осмотрительный оратор ясно выделил «если» и «был». — По его собственным речам ныне он божий человек. Как не может служитель Церкви править людьми в миру, так и грешный странник утрачивает право на исключительную добродетель благородного сословия. Ведь отныне его достоинство — в скромности, молитвах и заступничестве перед Пантократором за всех нас!