Долг и верность. Книга 2

Глава 14. Прошлое позади

Ариэн

А кузнец оказался не промах, не обделенный внимательностью даже под раннее утро. Так что лучшая сталь империи ушла с рук всего за какую-то сотню серебряков, но я и тому старался быть рад: высеченная на яблоке рукояти монограмма «ТС» вполне однозначно трактовала происхождение меча, а красть у Службы… это более чем неразумно. Поэтому за молчание ворчливому кузнецу, который все косился на нас и долго отказывался пускать за порог, пришлось щедро доплатить.

Я все больше убеждался, что здешние местные принципиально не замечали незваных гостей. Конечно, это настораживало, не позволяя расслабиться и хоть раз за десятилетие просто слечь с простудой, но все-таки я понимал, что нам очень повезло попасть в такой момент, когда улицы были безлюдны, а встречные — недоверчивы, но в общем-то безразличны к нашему существованию.

Мы шли медленно, с трудом переставляя ноги, погрязшие в рыхлом непроторенном снегу на добрые полметра. Но если я отказывался анализировать происходящее, просто желая прилечь и отоспаться в тепле, то Эрд весь извелся и, признаться, уже раздражал своей пружинистой, несмотря на хромоту, походкой, невольно привлекавшей мое внимание.

— Ты чего? — устало прохрипел я, замедляя шаг, но Эрд не ответил. Нервно повел плечом, кутаясь в побелевший от снега плащ. На меня не смотрел, с недоверием оглядываясь по сторонам, но в такую метель вдалеке терялись даже силуэты домов. — Эрд!

— Неуютно мне… без меча, — скрипя зубами, как-то беззащитно ответил он.

— Зато будет… — я прочистил горло, через ткань растерев занывшую шею, — чем заплатить, на морозе оставаться как-то не… хочется.

— Тебя не смутило, что на границе вообще никого не было? Где стража? Патруль? Еще и караван этот куда-то исчез, хотя уже должен был пройти через Заррэт.

Я поднял взгляд вверх, пытаясь определить, в скольких домах растоплен очаг — многочисленые тонкие струйки дыма тянулись к серому небу над каждым сложенным из не обработанных камней домом. В некоторых местах неровную кладку раздирали глубокие трещины в растворе, где-то затертые, а где-то оставленные до лучших времен. Вспомнив слова Эвели о здешнем климате, я невольно поежился, когда ветер с особенным рвением содрал с дощатых крыш снежные шапки.

— Лихорадка, — предположил я, припоминая, как Эвели торговалась с хозяйкой ближайшего дома, в котором, как показалось, пустовала пара комнат. Я тогда был не в том состоянии, чтобы вслушиваться в разговор, сосредоточив все усилия на Киане, который то и дело заваливался на бок. А касательно вопроса про караван ничего путного в голову пока не приходило. — Как рука?

— Болит… Неприятно чувствовать себя таким жалким, — тихо-тихо добавил Эрд, и если бы ветер завыл чуть сильнее, я бы уже не услышал.

— Ты чего-то совсем… раскис, — без напора констатировал я, оглядывая его с головы до пят. Одежда, которую ему пришлось сменить по дороге, висела на нем и топорщилась в плечах. Меховой капюшон почти полностью закрывал молодое лицо, с которого только-только сошел загар. Мелькнула мысль, что где-то в его возрасте я впервые узнал, как непостоянна свобода и жестока жизнь.

По телу прошла дрожь.

— Устал уже просто, — с запозданием ответил Эрд.

— Я тоже.

Какое-то время мы шли в молчании, пока на соседней узкой улочке не показались горевшие окна нашего временного пристанища. Я вздрогнул от подувшего с особенным рвением ветра, вместе с тем пытаясь разобраться с вновь появившимся тянущим чувством, досаждающим еще после того, как Эвели взяла лежащего без сознания Киана за руку. Но Эрд отвлек.

— Странные между вами взаимоотношения… — неожиданно неопределенно бросил он, опять смотря куда-то в сторону. — Никогда бы не подумал, что в ком-то из слуг Службы еще может оставаться что-то настолько человеческое. — На мгновение он остановился, рассеянно и чуть виновато смотря на меня. Честно говоря, на откровенные беседы я был не настроен. Но и останавливать вроде как уже друга — надежного друга — не хотел. — Я помню, как в Нордоне Эвели отдавала приказы — властно, жестко, я бы не рискнул ослушаться. Я видел и тебя, едва-едва. Хотя и не узнал бы, наверное. Ты выглядел скверно.

Я усмехнулся про себя, стараясь не вспоминать то время. Слишком сильными и в то же время как будто чужими были эти воспоминания. Или, кажется, это сознание само тянулось к ним глазами Эрда. Когда в воздухе еще не стоял запах смолы и гари.

— К чему ты это начал?

— Не знаю… Просто после поступления на службу не было ни одного человека, с кем я мог бы просто поговорить. Только сестра… но мы редко виделись. Отец не одобрял, а теперь… в общем, я уже привык, что постоянно один, — он продолжил движение, на ходу сбивая с одежды подтаявшую корку снега. — А вы… вы так сильно друг другом дорожите, и готовы рисковать… Просто я бы тоже… хотел, чтобы моя судьба кого-то беспокоила.

Я неуверенно поджал губы, вспоминая тот глупый поцелуй и блеск глаз Эвели, когда Киан неожиданно пришел в себя, но ничего не ответил.

Киан

Сквозь приятную полудрему я почувствовал, как Эвели отпустила мои пальцы и осторожно выскользнула из обьятий, неуверенно пряча наготу одеялом. Послышался тихий треск веток, сложенных у маленькой печи, которую я даже не сразу заметил. Впрочем, и сейчас тоже было не до деталей, когда женщина, которую я люблю больше жизни, находится так близко. Она развернулась, будто почувствовала мой взгляд, и в ее глазах было столько нежности и тревоги… Желание снова дало о себе знать, но не осталось и толики сил, чтобы просто сжать ее руки в своих.

Я поморщился, когда попытался сглотнуть слюну, и опять зашелся кашлем, продирающим до самых кишок. Но даже не успел прочувствовать боль, как Эвели, сама дрожащая от прохлады, приставила к моим опухшим губам кружку с тепловатым отваром. Это помогло. Я продрал глаза, стараясь как можно более настойчиво уложить Эвели обратно, как только она убрала тарелки с подсохшими остатками вчерашней каши с кровати, чтобы не тратила на заботу обо мне столько сил. Чтобы просто лежать рядом, смотреть, как мех щекочет ее лицо, и наслаждаться сходящим с пальцев онемением после ее разогревающего массажа. Неужели мне это все не снится?

— Не снится, — смущенно подтвердила Эвели, быстро забираясь ко мне под бок.

Обнимая ее голые плечи левой рукой, я искренне, но немного нервно улыбнулся, стараясь не пугаться того, что она может прямо сейчас меня… подслушивать.

— Прости, — Эвели сразу же посерьезнела, виновато потупив взгляд, хотя за все это время, пока мы были вместе, словно не могла на меня насмотреться. — Я не специально. Не хочу отнимать у тебя свободу, но не могу не слышать, когда ты так близко.

Я не хотел возражать. Особенно сейчас, когда голос почти пропал. Пусть слушает, пусть отвечает. И неважно, что это чувство немного пугало своей непривычностью, я был готов отдать себя без остатка, и теперь знал, что, несмотря ни на что, меня примут.

«Я бы отдал тебе не только свою свободу, лишь бы всегда быть рядом».

— На равных, Киан, — протянула она мое имя, непривычно и для нее тоже растягивая гласные, — мы найдем по дороге писаря и подделаем вольную грамоту, будем обычными крестьянами. Все будет хорошо… теперь будет, — совсем тихо добавила она, положив голову мне на грудь. Жаль, что я больше не видел ее лица, зато почувствовал тепло и изгибы ее тела еще ярче. Столько лет я был рядом — всегда смотря снизу-вверх, и вдруг Природа подарила мне намного большее, чем просто надежду.

Я лежал, почти не шевелясь, с не проходящей тревогой смотря на нее и осторожно перебирая сбившиеся в колтуны жесткие волосы. И не верил. Слишком желанно было происходящее — до дрожи, которую невозможно сдерживать.

— Не могу поверить, что мы все живы… и что ты… — она не закончила, лишь крепче сжала мою руку, и было в этом жесте что-то настолько родное и близкое, что по телу пробежали мурашки.

«Как ты нашла меня?» — удивился я, пытаясь хоть как-то отвлечься от въедливой тревоги и убедиться, что зря волнуюсь. Зря боюсь потерять ее.

— Кочевники сказали, ты возвращаешься домой. Я думала, куда ты мог бы пойти. И вспомнила, при каких обстоятельствах вы… выкупила тебя.

«Не стыдись того, что тебе приходилось делать», — попытался успокоить я, сам крепче стискивая зубы.

Эвели повернулась ко мне, задумчиво ведя пальцами по грубому побелевшему тавро в форме трехконечной короны под ключицей, поставленному после кончины Его Величества Императора сразу за продажей на плантацию Заррэта, по плоским выпуклым шрамам на плечах, тянущимся по всей спине, по зарубцевавшемуся шраму от стрелы на ее правом плече… Я помнил тот день, когда она из-за Ариэна подняла на меня руку. Но не злился ни тогда, ни сейчас. Как еще могло быть, когда я — раб, а она — моя госпожа?

«И этого тоже», — добавил я, касаясь рукой ее спины, изувеченной не меньше моей — до сих пор не мог до конца в это поверить. Она слабо улыбнулась, прикрывая слезящиеся глаза.

Я обнял ее покрепче, стараясь не думать о том, что мог насмерть замерзнуть в какой-нибудь яме, если бы не… Попытался вспомнить, что произошло после того, как я увидел впереди слабый свет, но не получалось. Надо было спросить, какой ценой я оказался здесь, ведь Эвели всегда — даже в самые мерзкие ситуации — старалась разобрать каждую деталь. И мне… хотелось ей соответствовать. Но сейчас что-то внутри протестовало против попытки отвлечься.

— Пока ты будешь приходить в себя, я поищу ее, — прошептала Эвели, мягко касаясь моих волос — так же, как делал я.

А я все смотрел в ее темные карие глаза, подобные грозовому небу над горящим лесом, в котором яростно кружились искры. Смотрел и чувствовал, как тону в этой глубине.

— Спасибо, — через боль прохрипел я, заводя выбившиеся черные пряди за уши. Я мог бы сказать куда больше. Спасибо за то, что нашла меня, рискуя собой, позволила встать вровень, сидела рядом, держа за руку, приняла, несмотря на мое рабское прошлое, которое не изменить и не забыть нам обоим. Лишь бы только не знала, как больно мне было из-за ее молчания. Не знала об отчаянии и голоде, которые медленно высасывали из меня крупицы самообладания. О желании прервать свою жизнь, чтобы хоть так показать, что и я имею право на выбор.

Как же долго я был рядом безмолвной тенью, как долго не смел мечтать о чем-то большем, даже и не думал, что когда-нибудь почувствую подобную необходимость, обиду, злость и робкую надежду. Почувствую, как рабство разъедает меня изнутри, мучает, изводит, заставляя раз за разом вспоминать прошлое и стремиться получить право на выбор и равенство.

Так не вовремя заурчал живот, требуя пищи, и я отвлекся от размышлений, смущенно глядя на улыбающуюся Эвели. И почему мне сейчас казалось, словно мы уже целую вечность провели вместе?

— Пойду спрошу у домоуправщицы, когда ждать обеда. — Эвели приподнялась на кровати, больше не удерживая одеяло. Наклонилась ко мне, легко поцеловав, и я поспешил ответить.

Эвели

Приятная усталость разбредалась по телу, даже несмотря на холод, подбивавший покрепче закутаться в меховой плащ. И улыбка все никак не сходила с лица, хотя я и пыталась сосредоточиться, проходя по узкому пустынному коридору, по обе стороны которого тянулись ветхие двери. Через единственное окно в самом конце — над лестничной площадкой — виднелась холодная зимняя ночь. Похоже, в Азуме, бедной на горные породы, стекло до сих пор считалось роскошью.