Тайна для библиотекаря

III

— Берегитесь, мсье! Справа!

Д'Эрваль пригнулся, одновременно пытаясь натянуть на голову ментик. И вовремя — густой сноп искр, порождённый обрушившимся куском кровли, вихрем пронёсся над улицей. Лошади испуганно заржали, попятились, несмотря на то, что головы у них были предусмотрительно укутаны плащами и попонами.

Лейтенант выпрямился и принялся стряхивать с себя тлеющие искры. В нескольких местах серое сукно ментика было прожжено насквозь и бесстыдно чернело обугленными, дымящимися краями.

«…ну вот, вконец испортил! А когда они только въезжали в охваченный пожаром город, сопровождавший д'Эрваля голландец-шеволежёр толковый совет: укутаться от искры в кусок парусины от тента обозного фургона. Не согласился — показалось ущербом для чести офицерского мундира заматываться в какие-то драные тряпки. Вот и не жалуйся теперь на дырки в этом самом мундире…

За те две недели, что Д'Эрваль прослужил на новом месте, он почти не бывал в Москве. Не прошло и двух часов после того, как лейтенант доложился дежурному офицеру при штабе маршала Нея, а его уже отправили с первым поручением — сопровождать фуражирскую партию в один из подмосковных уездов. Им тогда повезло — крестьяне безропотно продавали муку, масло, сено, рыщущие по окрестностям города шайки герильясов и партии казаков и легкоконные армейские разъезды, миновали их стороной. Вернувшись в Москву с полными телегами разного добра, он застал начало пожара и долго и мучительно пробирался по охваченным огнём улицам, потеряв при этом два воза с сеном, подожжённые сыплющимися со всех сторон искрами. Тем не менее, с заданием д'Эрваль справился, о чём ему не преминул сообщить сам маршал — и тут же отправил с новой фуражирской партией. На этот раз вылазка ограничилась тремя днями и тоже обошлась без потерь, хотя провианта взяли не в пример меньше — до них в деревнях побывали фуражиры корпуса Понятовского, а после этой публики редко остаётся, чем поживиться. Зато снова обошлось без стычек с русскими герильясами — бравые уланы герцогства Варшавского крепко наподдали мужикам, и те не решились высунуться из своих чащоб и болот.

И вот — третья вылазка, закончившаяся, увы, далеко не так радужно. Отряд, к которому был прикомандирован лейтенант, угодил в засаду, не успев добраться до цели. Потеряв в схватке с казаками до трети прикрытия и почти все обозные телеги, они сумели отбиться и отступить, сохранив относительный порядок. Казаки же, обнаружив, что взятые с боя возы пусты, потеряли к французам интерес — всякому известно, что этим сынам диких степей подавай в первую очередь возможность пограбить. Недаром прусский король Фридрих Второй, немало хлебнувший лиха от казаков, говорил, что самый верный способ остановить нападение казачьей лавы — это бросить у неё на пути богатый обоз…

Так что приходилось возвращаться, несолоно хлебавши. Оставив остатки обоза возле одной из московских застав, Д'Эрваль взял в сопровождение четверых голландских шеволежёров во главе с бригадиром-фурьером из состава потрёпанного конвоя и с этим отрядом направился в сторону Кремля. Задачка эта оказалась не из лёгких. Улицы, по которым они проезжали всего два дня назад сделались неузнаваемы. В дыму и языках пламени угадывались только закопченные маковки церквей и колоколен, которых в этом варварском городе было великое множество. Кое-где пожар превратил в уголья целые кварталы; в других местах пламя ещё бушевало, и приходилось сворачивать в объезд, чтобы не угодить в огненную западню. Кони бесились и рвали поводья, пугаясь жгучих искр и хлопьев горячего пепла, сыплющихся со всех сторон, и пришлось укутать им головы плащами и вальтрапами, стянув их с сёдел. Лица кавалеристы замотали платками и разорванными на полосы ткани рубахами — ткань полили водой, опустошив свои фляги. Но хватило этой меры ненадолго — обжигающий воздух и вездесущий пепел быстро высушили ткань, и лейтенант, почти ослепший, уже всерьёз подумывал о том, чтобы смочить платок мочой. К счастью, бригадир-голландец извлёк из седельного чемодана бутылку вина, и Д'Эрваль испытал неимоверное облегчение, промыв, наконец, глаза.

Надо было двигаться дальше; голландцы, пошарив на пепелище, вытащили из груд обугленных досок и брёвен закопченные листы кровельного железа и, согнув их, стали прикрывать себе головы от сыплющихся со всех сторон золы и тлеющих головней — на искры никто уже не обращал внимания. Так они и шли сквозь огненный вихрь, прикрывая импровизированными щитами голову и один бок, а другим боком прижимаясь к товарищам или к лошадям, чтобы образовать некое подобие римской «черепахи». У одного из шеволежёров взбесилась лошадь — порвала поводья и с диким ржанием кинулась вдаль по переулку. Никто не пытался её догонять — все понимали, что несчастное животное обречено на огненную смерть и отнюдь не рвались разделить его участь.

Отряд один за другим миновал три охваченных пожаром квартала и вышел на площадь, где люди смогли, наконец, вздохнуть относительно свободно. За пылающими крышами близлежащих зданий высились башни и колокольни Кремля, цели их вояжа — но как туда попасть, не поджарившись по пути и не растеряв уцелевших лошадей, лейтенант решительно не представлял. Он стащил с лица осточертевший платок и долго, мучительно откашливался золой и чёрной слизью.

— О, Жанно! Опять мы с тобой встретились! Слышал, тебя посылали гонять русских герильясов! Ну и как, есть, чем похвастать? Болтают, в здешних деревнях пейзанки — кровь с молоком, и всякая только и мечтает, как бы уединиться на сеновале с бравым французским солдатом? Небось, не их грязные мужики у которых солома в волосах и капуста в бороде….

— Да, уединиться, чтобы воткнуть вилы в бок. — д'Эрваль отхаркнул последние комья сажи и мог теперь говорить более-менее внятно. — Не слушай досужих болтунов, дружище Адри, и благодари бога, что Гвардию не посылают на фуражировки. Хотя, здесь, в проклятом городе, пожалуй, немногим лучше, с тех пор как эти безумцы его подпалили.

Сержант Бургонь — а это был, конечно, он, — невесело вздохнул.

— Твоя правда, Жанно. Не припомню, чтобы в каком-то из взятых городов нас так встречали. В Испании и то было легче. Нам-то ничего, сидим в Кремле и только изредка выходим за стены — прибарахлиться там, раздобыть выпивку и провиант. В последнее время с этим стало неважно, даже Старой Гвардии урезали выдачу риса…

— Скоро будете жевать распаренный овёс, как лошади. — посулил лейтенант. — Ты мне вот что лучше скажи: как вы ухитряетесь находить дорогу в этом аду? Мы уж часа три плутаем, едва не поджарились, сам видишь…

И он с отвращением ткнул пальцем в прожжённое сукно некогда щегольского, с золочёными шнурами, офицерского ментика.

— Да я и сам порой не понимаю, как. — сержант пожал плечами. — Третьего дня четверо ребят из нашей роты отправились в город, и только их и видели! То ли местные их пристукнули, то ли заблудились и сгорели, бедняги. Такой смерти и врагу не пожелаешь! А мы рисковать не стали, взяли еврея-проводника. Все так делают, и чёрт его знает, дружище Жанно, как эти сыны Израилевы ухитряются найти дорогу в этом Содоме с Гоморрою!

— Еврей-проводник, говоришь? — д'Эрваль удивлённо вздёрнул бровь. — И где же вы раздобыли эдакое сокровище?

— Недалеко от Кремля есть целый еврейский квартал. — принялся объяснять сержант. Туда ведёт улица со странным названием: «Varvarka». Ребята из нашей роты уже ходили туда, и знали дорогу. Правда, из-за огня они едва смогли найти верный путь, но всё же встретили на пепелище еврея. Тот рвал на себе пейсы, глядя, как горит синагога, где он состоял учеником раввина. Он немного говорил по-немецки — вернее, на этой дикой смеси польских и немецких слов, которую евреи полагают своим языком, — и рассказал, что он и его родичи снесли в синагогу всё самое ценное, что у них было, рассчитывая, что иудейский бог убережёт добро от огня. Но, видать, плохо они ему молились — ни добра он там после пожара найти не смог, ни родни. Ну, мы плеснули бедняге водки из манерки и посулили денег, если отведёт нас, куда нам нужно. Услыхав о деньгах, он совершенно успокоился, повеселел и через некоторое время уже стал расспрашивать, не продаём ли мы чего-нибудь по сходной цене? Ребята, услыхав это, много смеялись. Что за народ такой, только о прибытке и думают?

— У всякого народа свои обычаи, Адри. — наставительно сказал лейтенант. — Евреи хотя бы свой город не поджигают, как это делают русские. И в Смоленске, и здесь — право же, нация буйнопомешанных…

— Оно, конечно, так. — сержант поскрёб подбородок чёрными от золы пальцами. — Я его спросил: как можно думать о прибытке, когда вся семья, возможно, сгинула в огне? Так он знаешь, что ответил? Сказал, что бог Израилев не допустит такого несчастья, а сгорело только то, что было сверху. Люди же спрятались в подземельях, которых тут, оказывается, видимо-невидимо и, скорее всего, остались невредимы.

— Ну, остались и остались, тебе-то что за забота?

— Да я вот думаю: может, в этих самых подземельях помимо еврейских семейств, спрятано что-нибудь ценное? Вот бы где пошарить, вдумчиво, не спеша…

— Кто ж тебе мешает? — удивился д'Эрваль. — Расспроси своего проводника, где спуск под землю, и шарь там, сколько влезет. Только смотри, чтобы начальство не пронюхало, а то может и не одобрить. Сам знаешь, за грабёж населения полагается расстрел.

— Тогда одной половине армии придётся расстрелять другую. — ухмыльнулся Бургонь. — А потом и самим застрелиться. Видать, ты давно не был в Москве, Жанно и не знаешь, что тут происходит….

— Да уж вижу, вы времени даром не теряете. — он кивнул на солдатские ранцы, из-под крышек которых вперемешку со копчёными окороками и винными бутылками торчали позолоченные подсвечники и предметы церковной утвари. Вы, часом, не к Кремлю сейчас возвращаетесь? А то мы слегка заплутали…

— Так и есть, Жанно! — подтвердил сержант. — если хочешь, можете идти давайте с нами. Только уж и вы нам подсобите: ребята отыскали богатый дом, не тронутый огнём, набили дюжину тюков и корзин разным барахлом, а на себе тащить несподручно. Может, навьючим на ваших лошадей, раз уж вы всё равно идёте пешими? * * *

Не успел лейтенант сдать дежурному офицеру рапорт о неудачной вылазке, как тот обрадовал его известием о новом назначении — и опять с фуражирской партией! Снова деревни, где из-за каждого плетня встречают их ненавидящие взгляды; снова опостылевшие, но от того не менее кровопролитные стычки с казаками и вооружёнными дубьём пейзанами — хотя, надо признать, на фоне охваченной пожаром Москвы это выглядит почти терпимо. Правда, этот раз д'Эрвалю предстояло сопровождать не скромный обоз с конвоем в сотню-полторы штыков и сабель, а большой отряд с артиллерией — маршал Ней, устав получать донесения о вырезанных малочисленных партиях, велел решить вопрос кардинально и послать за провиантом и фуражом такой отряд, о который обломают зубы любые партизаны.

Столь последовательными назначениями в одну фуражирскую партию за другой лейтенант был обязан одному своему качеству, весьма редкому у прочих своих соотечественников. Дело в том, что он немного владел русским языком — по большей части, читал, но немного мог и говорить. Как, почему гасконский дворянин овладел речью диких восточных steppes[1] — это была давняя семейная история, делиться которой он не собирался даже с вышестоящим начальством. Оно, впрочем, не слишком-то и настаивало: обычно в качестве проводников и сопровождающих, способных объясниться с местными жителями, привлекались поляки, но раз этими талантами обладает француз — тем лучше. Пусть отдувается, раз уж он такой полиглот! Д'Эрваль в свою очередь не возражал, пользуясь всяким поводом, чтобы улучшить свой разговорный русский. Смущало, правда, что собеседниками его были, по большей части, неграмотные, туповатые пейзане с крайне бедным словесным запасом — но тут уж, как говорят в Гаскони, «À cheval donné, on ne regarde pas la dent[2]…»