Декабристы. Перезагрузка. Книга вторая

Часть 1. Глава 3

ГЛАВА 3

28 ноября – 5 декабря

Когда я зашел к Рылееву, то застал там поручика лейб-гвардии Гренадерского полка Александра Сутгофа и лейтенанта Гвардейского морского экипажа Антона Арбузова. Расслышав о чем они говорят, приятно удивился тому, что мои мысли пересекались со словами этого морского офицера:

- … ежели взять большую книгу с золотой печатью и написать на ней крупно «закон», а потом пронести сию книгу по полкам, то сделать можно все, чтобы ни захотели!

Поздоровался с этими двумя офицерами. Кроме Рылеева в доме находились Оболенский, Штейнгель, Каховский, Одоевский. Отдельно поприветствовал ротных командиров – «смотрящего» Московского полка князя Щепина-Ростовского и его заместителя, капитана все того же Московского полка Михаила Бестужева – третьего из братьев Бестужевых.

Когда замолчал Арбузов, его, кстати говоря, позавчера привел ко мне лейтенант Дмитрий Завалишин, и я официально принял Арбузова в Общество. Гвардейский морской экипаж – 1100 штыков при четырех орудиях занимал в наших планах отнюдь не последнее место. Офицеры-моряки, как никто другой были восприимчивы к радикальным идеям. И здесь не последнюю роль сыграл Завалишин. Посредством все того же Завалишина, которого мы на совещании 26 ноября поставили «смотрящим» за Гвардейским морским экипажем, в Общество в течение последней недели кроме Арбузова были также введены мичманы братья Беляевы – Александр и Петр, мичман Дивов, лейтенанты Акулов, Бодиско и многие други. Всех этих людей, как оказалось, Завалишин по собственной инициативе «обрабатывал» в течение всего 1825 года. Начиная с малого, говоря о выгодах конституционного представительного правления, приводя в пример Англию и САСШ, восхищенно читая стихи Рылеева и две «мои» книги, посвященные французской революции и «политэкономике». Но уже к осени 1825 года Завалишин до того «запропагандировал» Гвардейский экипаж, что свободно говорил своим собеседникам, как, в случае переворота, прекрасно будет «сделать виселицу, первым повесить государя, а там к ногам его и братьев – великих князей». Гвардейский морской экипаж, практически без всяких усилий с нашей стороны, превратился в самую надежную и идеологически подкованную революционную силу.

Не успел я устроиться в кресле, как заявились два брата Бестужевых, поведавших нам, как они ночью, прихватив с собой третьего Торсона, шатались по улицам Петербурга и агитировали солдат:

- Мы останавливали каждого встречного солдата, сами останавливались у каждого часового, раздавали им всем прокламации …

- Что-что вы раздавали? – перебил Александра Бестужева, но вместо него ответил его брат Николай:

- Прокламации раздавали, в которых мы написали, что войска обманули, не показав завещания покойного царя, в котором дана свобода крестьянам и убавлена до 15 лет солдатская служба.

- Значит, эти прокламации были написаны от руки? Не печатные?

- Да.

Прямо дети малые, подумал я.

- Зря вы этим раньше времени занялись, прокламации подобного содержания мы напечатаем тысячи и за день-два до выступления разбросаем по казармам, чтобы войска морально подготовить и взбодрить.

- Но мы еще и на словах говорили им обо всем этом, - слово опять взял Александр, - и вы бы видели, Иван Михайлович, с какой жадностью солдаты нас слушали!

Рылеев тоже сознался в том, что вчера в лейб-гренадерских казармах на квартире Сутгофа они встретились с поручиком Пановым и прапорщиком Жеребцовым, коих, благополучно инкорпорировали в Общество.

- Это, конечно, хорошо, пускай слухи и среди солдат распространяются, но пока преждевременно. Про прокламации я вам уже сказал, они отдельно будут ходить по городу вместе с листовками с компроматом на всю императорскую фамилию, а также тезисно будет изложена программа Временного правительства. Непосредственной же агитацией солдат, по перетягиванию их на свою сторону, мы займемся во время выступления и после переворота. Но для того, чтобы дать первоначальный импульс и поднять войска нам требуются прежде всего строевые офицеры, я посмотрел на Арбузова и Сутгофа, с интересом слушавших наш разговор.

- Мы готовы выполнять все приказания Общества! – безапелляционно заявил Сутгоф, а Арбузов его поддержал.

- За сутки перед выступлением все вовлеченные в наше дело офицеры получат специально отпечатанные методички, с указанием, что делать в день выступления и какие разговоры вести с рядовым составом. Для нашего дела, господа офицеры, подчеркиваю, жизненно важно, сделать из простых солдат в самые кратчайшие сроки наших идейных союзников и сподвижников. Мы, члены Правления, объять необъятное не способны, мы можем с прокламациями обращаться к массам, выступать перед толпой, но поговорить по душам с каждым солдатом не в наших силах. Поэтому, здесь особую надежду Общество возлагает на вас! Прошу вас, постарайтесь во вверенных вам частях обратить солдат в свою веру, если можно так выразиться.

- Постараемся, господин Головин!

- Сделаем все, что в наших силах!

Попрощавшись с этими двумя офицерами, собрали очередное совещание.

- Вскоре должен прибыть Пущин, - я осмотрел всех присутствующих, - и мы вместе с ним и господами Трубецким и Рылеевым навестим генералов – членов нашего Общества. Пора их вводить в курс дел и обрисовывать стоящие перед ними задачи!

- Кстати, Евгений Петрович, - обратился я к Оболенскому, - как там ваш генерал Бистром поживает? Можно ли его будет привлечь к нашим делам?

Оболенский – адъютант генерала Бистрома проживал с ним вместе на квартире и, безусловно, оказывал на Бистрома определенное влияние.

- Карл Иванович – настоящий боевой генерал, отец родной солдатам, любит их, как своих детей, просто идол для гвардейцев! – сказал Оболенский, чуть ли не задыхаясь от восхищения.

Я подумал, что жаль будет устранять такого замечательного человека, но, если он не с нами – то против нас! Бистром – второе по реальному значению лицо в гвардейской иерархии, тут уж ничего не попишешь!

- Это все замечательно, Евгений Петрович, но я вас спрашиваю о другом …

- Карл Иванович мне признался, что он никому, кроме Константина не присягнет!

- Это уже кое-что. Как вы думаете, если вы лично доставите Бистрому приказ, исходящий якобы от Константина, о выводе гвардейской пехоты из казарм для подавления мятежных николаевских войск, исполнит ли его генерал?

- Трудно сказать, но, думаю, он сначала свяжется с Милорадовичем.

- А если к тому моменту Милорадович будет убит или пленен николаевскими войсками, тем же, например, Саперном батальоном, как отреагирует генерал?

- Вы, что же, Иван Михайлович, действительно такое хотите сделать с Милорадовичем?

- Нет, Евгений Петрович, мы здесь с вами в бирюльки играем! Что за глупые вопросы? Если мы собирались стрелять в царей, то убить или пленить какого-то генерала, пусть и заслуженного, но мешающему нашему плану – плевое дело! И Бистром может стать для нас такой же, как и Милорадович, костью в горле! 11 декабря Бистром или выведет войска из казарм, или будет, как минимум пленен. И в таком случае вы, Евгений Петрович, действуя от лица Бистрома, что для вас, как адъютанта генерала будет вполне естественно, сообщите гвардейцам о пленении Бистрома николаевскими войсками и поведете 2-ю гвардейскую пехотную дивизию, понятно, что без Саперного батальона, а только Измайловский и Павловский полки на Зимний, с целью вызволения генерала и обеспечения законных прав на престол Константина. Бистрома же, если вы поймете, что его не получится использовать в темную, нужно пленить. Лично генерала можете не вязать, но подсыпать снотворное ему будете обязаны, потом мы генерала эвакуируем в безопасное место и разберемся с ним после. Воинова – командующего 1-й гвардейской пехотной дивизией, возможно, тоже придется ликвидировать вместе с генерал-майором Шеншиным – командиром 1-й бригады, с тем, чтобы бразды правления передать нашему человеку, члену Общества генерал-майору Шипову, командующему 2-й гвардейской пехотной бригадой. И тогда у Шипова в руках окажутся Преображенский, Московский, Семеновский, Гренадерский полки и Гвардейский экипаж! Если полковники вышеперечисленных полков будут выполнять приказы вышестоящего Шипова Сергея Павловича, а вы со своей стороны введете в заблуждения гвардейские полки 2-й дивизии Бистрома – то победа будет у нас в кармане! Поймите одно, это не моя прихоть, судьба будущей России решается в эти дни – будет ли страна и дальше прозябать в рабском состоянии, или же мы сбросим с себя эти вековые оковы! Здесь и сейчас, перед лицом своих товарищей вы, Евгений Петрович, дайте нам однозначный ответ – сможете ли вы такое сделать, или нам на вас в этом деле не рассчитывать и подыскивать новых исполнителей?

Оболенский на минуту задумался, его пальцы явно подрагивали.

- Хорошо, Иван Михайлович, - вздохнул Оболенский, - интересы России и нашего Общества я ставил и ставлю выше личных приязней!

Ставку на князя Оболенского я делал не случайно. Несмотря на свою кажущуюся мягкость и интеллигентность этот человек обладал твердым, решительным характером, был неутомим в достижении поставленной цели. Оболенский был одним из ветеранов движения, за восемь лет он принял людей в Общество больше, чем кто бы то ни был. В РИ именно Оболенский координировал действия гвардейских офицеров, не покладая рук работал над созданием боевого механизма и был вторым после Рылеева двигателем случившегося мятежа. Поэтому я не сомневался, если Оболенский пообещал что-то сделать – он в лепешку расшибется, но исполнит обещанное!

Я встал и пожал руку Оболенскому.

- Замечательно Евгений Петрович, благодарная, освобожденная от рабства Россия, вас никогда не забудет!

Тем временем незаметно для всех явился Пущин, внимательно прислушивающийся к нашему с Оболенским диалогу.

Трубецкой, служивший в последнее время в Киеве и лишь недавно вернувшийся в столицу, заставший времена расцвета Союза Благоденствия с его двумя сотнями членов, самонадеянно заявил, что к делу без проблем можно будет привлечь старых его соратников.

Александр Фёдорович Моллер - полковник л.-гв. Финляндского полка был членом Северного общества, знал о планах восстания, однако в той истории участвовать в нём отказался. В этот раз, действуя вместе с Николаем Бестужевым и Трубецким, мы были намерены склонить его к сотрудничеству.

Моллер встретил и выслушал нас вполне благожелательно, сообщив, что он в деле. Но, неожиданно, уже на следующий день, после разговора со своим дядей, начальником морского штаба, Моллер проявив себя тем ещё флюгером, диаметрально, на сто восемьдесят градусов, переменил свою позицию. Заявив к срочно выехавшему к нему Бестужеву, что «Он не намерен служить орудием и игрушкою других в таком деле, где голова нетвердо держится на плечах». С Моллером отпадали наши надежды на Финляндский полк, чего допустить было никак нельзя, поэтому, дабы попытаться склонить Моллера к сотрудничеству, я был вынужден действовать через людей Ротшильдов и Английское посольство.