Семейные тайны

Глава 3. Бумаги и стволы

Да, в столь комфортных условиях читать розыскные дела мне ещё не доводилось. Всё-таки моя комната — не тесная каморка в губной управе, как это было в Усть-Невском. Стол большой, на нем и укладку с листами разложить удобно, и для чая с пряниками место остаётся. Да, пристрастился я к чаю и сладкому, как к стимуляторам умственной активности. Чай, кстати, здешний вполне себе неплох, у него, на мой взгляд, недостаток только один — он китайский. Весь. Никакого другого просто нет — ни индийского, ни цейлонского, ни тем более кенийского. А мне в прошлой жизни индийские и цейлонские сорта всегда нравились больше китайских. Ну да и ладно, за неимением, как говорится, гербовой пишем на простой.

Дело-то я читал уже, когда Шаболдин давал мне его на дом, но так, по диагонали, а сейчас, получив списки со всех содержавшихся в деле бумаг, вдумчиво вчитывался в отдельные из них. Сейчас я изучал запись допроса Харлампия Лизунова, приказчика, который застал последний день, когда Бабуров служил в лавке у Эйнема. В общем, вполне обыкновенный, можно сказать, стандартный набор вопросов и ответов. Работал Бабуров неплохо, нареканий на него не было, ни с кем из других приказчиков близко он не сходился и тем более не приятельствовал, с покупателями всегда был отменно вежлив и всё такое прочее. Зацепило меня там лишь то, как Лизунов уточнил день, после которого Бабурова в лавке уже не видели. Я снова перечитал: «Так на той же седмице было, когда у нас прямо на входе в лавку губные Малецкого схватили. Стало быть, Малецкого в субботу взяли, а Бабуров-то, получается, во вторник последний раз и вышел». Кто, интересно, такой этот Малецкий, если приказчик спустя три с половиной месяца точно помнил день его ареста? Я-то тогда в Мюнхене был, ни о каком Малецком и близко не слышал. Надо будет Шаболдина спросить...

Столь же образцово унылым смотрелся и допросный лист Аверьяна Самсонова, хозяина трактира на Остоженке, где после ухода от Эйнема несколько раз видели Бабурова. Видели его там двое школьных приятелей Бабурова, один из которых в том же трактире служил, а второго Бабуров зазвал туда, случайно повстречав на улице, да ещё один приказчик Эйнема, их допросные листы в деле также имелись.

Так вот, Самсонов утверждал, что знаком с Бабуровым не был, а фамилию его только от губных и услышал. Вёл себя Бабуров в заведении тихо и пристойно, лишнего не пил, не объедался. Каких-либо людей, что могли бы показаться Самсонову подозрительными, с собой не приводил и вообще чаще приходил туда один. Иван Панков, тот из школьных приятелей Бабурова, что служил в трактире поваром, показал, что у них с Бабуровым был уговор — Пётр всегда требовал, чтобы ему подавали блюда, именно тем Панковым и приготовленные. Этакая дружеская помощь, благодаря которой Панков был на хорошем счету у хозяина и тот даже повысил ему жалованье. Второго приятеля, Лаврентия Семипядова, Бабуров затащил к Самсонову один лишь раз, а приказчик Эйнема Семён Савкин сам в трактире не был, но видел Бабурова оттуда выходящим.

В блядне Аминовой удалось установить встречи Бабурова с четырьмя разными девками, в том числе и свежеубиенной Жангуловой, тут она не врала. В общем, дело и вправду выглядело тухлым. Однако же не просто так Бабуров пропал, и наверняка в деле имелось хоть что-то, что могло бы пролить свет на тайну его исчезновения. Просто ни я, ни кто-либо до меня этого не увидел. А увидеть надо, очень-очень надо...

Пока я предавался таким невесёлым размышлениям, меня вызвал к себе в кабинет отец. В кабинете я застал донельзя довольного дядю Андрея, двух здоровенных грузчиков, ставивших возле стола немалых размеров ящик, горничную, покрывавшую приставной стол грубым некрашеным полотном, ну и, ясное дело отца, тоже довольного и весёлого. Сделав своё дело, горничная удалилась, грузчики, получив по двугривенному и благодарно поклонившись, ловко открыли ящик, после чего тоже покинули кабинет.

— Вот, Алексей, во что твои задумки превратились! — с этими словами дядя принялся выкладывать на стол ружья и револьверы. Ого, а они времени не теряли!

Глаза разбегались, и чтобы не страдать муками выбора, я начал с того, что лежало ближе. Ближе лежали две охотничьих переломки, одностволка и двустволка. Не помню, говорил я про двустволки или нет, но если не говорил и мастера догадались сами, то им стоило записать большой и толстый плюс. Оба ружья сделали под патрон с гильзой из жёлтой меди, [1] сами патроны были представлены в вариантах с пулей, дробью и картечью. Ружья у меня никаких претензий не вызвали, а вот к патронам я слегка придрался.

— Не проверяли, сильно гильзу после выстрела распирает? — спросил я. — Второй раз её вставить в ствол можно?

— Зачем? — не понял отец.

— Если не распирает, надо сделать патрон пригодным к повторному снаряжению. Выбить капсюль, поменять его на новый, насыпать новую навеску пороха, добавить дробь, картечь или пулю. Если распирает — сделать гильзу чуть толще. Патрон дорогой получается, а с переснаряжением каждый новый выстрел в цене упадёт. И потому покупать ружья станут охотнее.

— А ведь и правда! — обрадовался отец. — Это ты, сын, верно сообразил!

Сообразил, да. На самом деле вспомнил дядьку своего из прошлой жизни. Был он заядлым охотником и патроны переснаряжал сам, для экономии. Но тут я это рассказывать не стану...

Два револьвера с ручным взводом, один тоже переломный, как охотничьи ружья, другой с откидывающимся вбок барабаном, неизвестный мне оружейник сделал под один и тот же патрон, тоже с медной гильзой.

— Ты бы, отец, тем мастерам, что револьверы делали, велел самим из них пострелять, что ли, — проворчал я, повертев изделия в руках.

— Зачем это?

— Может, сообразили бы, что рукоять надо делать удобной, а не такой, какую они сляпали, — объяснил я. — А так хорошо всё, по уму. Думаю, переломный надо отложить в сторону да и забыть о нём, цельный прочнее будет. Карабин револьверный не сделали, я смотрю?

— Не успели, — отец развёл руками.

— Ну и ладно, потом посмотрим, — согласился я. — Патрон к нему надо тот же, что к револьверу, чтобы дешевле вышло. А барабан, раз несъёмный будет, можно не на шесть, а на восемь патронов сделать, всё равно оружие двумя руками держать.

Отец с дядей молча переглянулись и почти одновременно понимающе кивнули. Но я уже их реакцией почти не интересовался, добравшись до самого вкусного — до двух штуцеров.

Отличить их друг от друга внешне можно было лишь после очень внимательного осмотра, каковой и показал некоторые между ними отличия.

— Я так понимаю, один сделан под бумажный патрон, а другой — под медный? — спросил я.

— Верно, — отец явно был доволен, что сын у него такой умный. — Где какой, отличить сможешь?

— Нет, — пришлось мне признать.

— Вот, смотри, — отец открыл затвор одного штуцера и показал. — этот — под бумажный. Видишь прокладку из каучука? С бумажным патроном при выстреле газы прорываются, выстрел получается слабее. А с медным патроном, — он открыл затвор второго штуцера, показав, что прокладки там нет, — таких прорывов не бывает, вот и прокладка без надобности.

Ну да, тут отец и неведомые мастера правы. Наверняка что-то подобное было и в бывшем моём мире, но я ничего такого не знал. [2] А тут, стало быть, опытным путём проблему выявили и нашли как её устранить... Молодцы мастера, ничего не скажешь. Вот только задачу им отец с дядей поставили не очень правильно...

Моё затянувшееся молчание и тяжёлый вздох, с которым я отложил штуцер после осмотра, похоже, навели отца и дядю на нехорошие мысли.

— Что-то не так? — спросил дядя.

— Ты уж прости, дядя Андрей, но не так тут очень многое, — начал я давить на родню мощью своего разума. — Начнём с того, что делать надо не штуцер, а винтовку обычной для пехотного ружья длины.

— Зачем? — искренне удивился дядя. — Охотничьи батальоны и лёгкие роты пехотных полков вооружают именно штуцерами!

— Вот именно. Потому что штуцер бьёт на ту же дальность, что пехотное ружьё, но точность на той дальности показывает куда как большую. А такими винтовками можно будет вообще всю пехоту вооружить.

— Да? — дядя недоверчиво хмыкнул. — И чем тогда охотники от линейной пехоты отличаться будут?

— А чем сейчас гренадёры от обычной пехоты отличаются? — задал я встречный вопрос и сам же ответил: — Только тем, что там у подстатных чинов жалованье выше и в гренадёры переводят отличившихся солдат. А ведь было время, когда гренадёры гренадами ручными кидались... И потом, в пехотном полку лёгких рот три из шестнадцати, а охотничьих батальонов имеется по одному на дивизию. Что для нас лучше — продавать армии оружие только для них или для всей пехоты? И что лучше для армии — иметь два вида ружей и патронов или всё-таки один?

Дядя призадумался. Понятно, что деление пехоты на линейную и лёгкую для него было привычным, он и на службу поступил, когда оно уже существовало, и пока до генерал-поручика дослужился, оно всегда было, и в отставку вышел, а оно всё ещё есть. От такой привычки просто так не откажешься...

— Но охотников же учат воевать в лесах и в горах, а там длинная и тяжёлая винтовка ни к чему, — нашёл он возражение.

— Поэтому надо её облегчить. И саму винтовку, и патроны, — я подготовил себе позицию для новой атаки.

— И как же? — заинтересовался дядя.

— Калибр уменьшить, — ответил я. — Семь линий [3] слишком много. Не больше четырёх с половиной. [4]

— А зачем? — не понял дядя.

— При длинном стволе с нарезами лёгкая пуля полетит быстрее тяжёлой. И дальше. А человеку без разницы, что семилинейная пуля, что четырёхлинейная, его и та, и другая одинаково убьют или одинаково ранят. Зато солдату носить такое ружьё будет легче. И патронов при том же весе солдат сможет взять больше. Или при том же их количестве выкладка полегчает.

Кажется, я опять заставил дядю задуматься. Ничего, это полезно. Тем более, у меня наготове уже была следующая порция поводов для его размышлений.

— Так... Курок взводится отдельно? — и так видно было, что да, отдельно, но надо же дать людям возможность самим подумать.

— И зачем? — спросил я, дождавшись от отца подтверждения. — Зачем солдату в бою делать лишнее движение и, главное, помнить о том, что его надо сделать? Курок должен взводиться при открытии затвора.

— Хм, пожалуй, ты прав, — согласился дядя. — Ещё что?

— Я смотрю, один затвор довольно сильно отличается от другого, — выдал я главную придирку. — Не дело это, надо оба исполнить так, чтобы переделка затвора при переходе от бумажного патрона к медному требовала как можно меньше работы.

— Это для чего? — не понял отец.

— Ну дядя Андрей же нам говорил, что винтовку под медный патрон генералы не возьмут. Вот мы им и предложим под бумажный. А лет через десять преимущества медного патрона станут очевидны даже генералам, и тогда мы им покажем быстрый и недорогой способ переделки винтовок. То есть покупать у нас армия будет не винтовки и патроны вместе, а только патроны, да переделку затворов нам же и закажет.

— Дельно, — согласился дядя, а отец, похоже, уже принялся подсчитывать в уме грядущие доходы.