Шарафат бесстрашная

* * *

Ранним весенним утром к кишлаку Файзабад, живописно раскинувшемуся в предгорьях, приближалась невысокая женщина, закутанная в паранджу. Оглянувшись по сторонам и убедившись, что никого поблизости нет, она рывком откинула за спину волосяной чачван и с удовольствием вдохнула полной грудью сыроватый мартовский воздух. Вся земля уже была покрыта острой и нежной травой. Стояли у дороги, словно стражи, тополя, покрытые еще скромной, едва заметной листвой. А вишни и яблони в пышных белоснежных нарядах походили на сказочных невест. Аромат цветущих садов пьянил Шарафат. Она сорвала травинку и задумчиво поднесла к губам.

Топот копыт прервал мысли девушки. Из-за бугра выскочил галопом всадник. Шарафат поспешно опустила чачван, но всадник еще издали закричал:

— Не прячь лицо, красавица!

Он на всем скаку осадил разгоряченного коня.

— Куда путь держишь?

— В Файзабад, родственников проведать и о брате расспросить. Он у курбаши Кадыра служит.

— Вот как, — сказал всадник и пронзительно засвистел. Мгновенно со всех сторон прискакало еще несколько вооруженных людей.

— Вот красавица брата своего ищет, — сообщил им всадник. — Говорит, он у курбаши служит.

— Фю-и-и, — присвистнул один из басмачей. — Курбаши сейчас далеко-далеко. — И поглядел на небо. — А как брата твоего зовут?

— Джура Хамраев, — не задумываясь ответила Шарафат. — Молодой такой...

— Постой, постой, — прервал ее всадник, подъехавший первым, по-видимому, начальник. — Знакомо мне это имя. Даже очень хорошо знакомо.

— Мы ходжиабадские, — словно обрадовавшись, сообщила Шарафат. Юнус не зря рассказывал ей во всех подробностях биографию своего земляка и ровесника. Того самого, которого он, красноармеец Юнус, убил во время памятного всем ночного боя. — Брат мой, Джура, как ушел к мусульманским воинам, так до сих пор ничего о нем и не слышно... — Она всхлипнула. — Отец и мать горюют, а, кроме меня, пойти разузнать о нем некому. Я — старшая.

— Вот как, — задумчиво произнес басмач, — сколько же тебе лет?

— Не принято, чтобы девушка отвечала мужчине на такие вопросы, — возразила, опустив голову, Шарафат.

— Что ж, — сказал всадник, — мне нравится твоя скромность. Видно, ты не из тех бесстыдниц, что позабыли мусульманские законы. Иди! — разрешил он. — Но учти, остановишься в доме у ткача Махмуда. И от него — ни на шаг. Я сам разузнаю о твоем брате и сообщу тебе. Меня зовут Султан. А ты из дому — ни на шаг. Иначе, птичка, будет худо. — Он хлестнул коня.

Всадники скрылись вдали. Шарафатхон уже подходила к кишлаку, когда ее снова догнал маленький отряд. Но вместо пятерых басмачей скакало только четыре. Султан вел в поводу коня. «Одного наши подстрелили», — поняла Шарафат. Как она и предполагала, Султан снова остановился:

— Медленно идешь, красавица, — сказал он сердито. — Садись, сестра джигита с коня не свалится.

Хоть конь был и высок, Шарафат, отказавшись от помощи, взобралась в седло. Они поехали легкой рысью. Никто не проронил ни слова. Только у маленького, спрятавшегося за густыми зарослями джиды домика, Султан остановился и произнес:

— Вот здесь будешь жить. Эй, Махмуд-бобо! — крикнул он.

На зов поспешно засеменил из дворика сгорбленный старик в белой холщовой рубахе почти до пят.

— Вот, принимай гостью, — сказал ему Султан. — И следи за ней. Чтоб из дому — ни на шаг. Я наведаюсь, проверю.

Старик несколько раз поклонился:

— Хоп, хоп, понял. Как не понять. Пойдем, дочка.

И Шарафат тоже сказала:

— Я все поняла. Большое вам спасибо, Султан-ака. Я буду вас ждать.

Всадники что-то сказали Султану и уже на ходу засмеялись.

«Я буду ждать», — уже про себя повторила Шарафат и нащупала согретый ее телом, маленький, тяжелый, как камень, пистолет.

Шарафат осмотрела комнату. На столе — черная лепешка, чайник и пиала. Занимая полкомнаты, громоздится ветхий ткацкий станок. Посредине — сандал, и, сидя у него, старуха разжигает чилим. Приподнявшись, она ласково поздоровалась, и Шарафат сразу почувствовала себя спокойнее.

Усевшись на мешковину, постеленную вместо паласа, старик пригласил к столу и Шарафат. Старуха налила немного чаю, выпила его одним глотком и, наполнив пиалу, протянула ее девушке. Старик курил, булькал чилимом. Отложив трубку в сторону, он обратился к Шарафат:

— В народе говорят: сперва еда, потом — беседа. Но у нас нет мягкого хлеба, а есть мягкое слово. Мы желаем тебе добра, но скажи нам, если можешь, куда путь держишь?

Шарафат ждала этого вопроса. Она быстро рассказала все ту же историю о брате Джуре, ушедшем к басмачам.

У старика гневно засверкали глаза.

— У басмачей, говоришь. С худыми людьми связался твой брат. Я уже стар, бояться мне нечего, потому и скажу тебе прямо: поганые собаки — эти басмачи.

— Что ты напал на девушку, — вмешалась в разговор старуха. — Она-то при чем? Может, ее брата насильно заставили служить. Ты вспомни нашего сына...

Не договорив, старуха беззвучно заплакала, и старик пригорюнился тоже. Шарафат от души пожалела этих бедных людей. Она узнала, что их единственного сына расстрелял сам курбаши. Расстрелял за то, что сын ткача Махмуда отказался казнить такого же бедняка, как его родители.

Всей душой желала Шарафат успокоить стариков, рассказать им правду о себе, о новой жизни, которую несут красные полки. Но она хорошо знала правило разведчиков: отбрось на время чувства, живи разумом. Этой семье, кажется, можно было довериться, и все же до поры Шарафат решила не раскрывать своей тайны.

Следуя строгому наказу Султана, она не решилась выйти из дому. Однако даже сюда, на окраину, доносился гомон, лошадиное ржание, дым, запах плова, который готовили на кострах. Шарафат взобралась по шаткой лестнице на глиняную крышу и насчитала более пятнадцати очагов, разложенных под открытым небом. Судя по всему, басмачей в Файзабаде собралось немало. Но здесь ли курбаши и англичанин? Чтобы узнать это, надо выйти из дому, а ей и так показалось, что старик подозрительно на нее поглядывает.

— Разве ты разглядишь оттуда своего брата, — сказал он, когда Шарафат взобралась на крышу. — Вот погоди, — заговорщицки подмигнул он девушке, — придет Султан, я его сам попрошу помочь тебе. Ты не думай: он среди этих псов — человек случайный. Не зря он с нашим сыном дружил. Закрыли глаза ему басмачи, да солнце все равно любую тьму рассеет. Поймет и Султан, на кого надо саблю поднимать.

Шарафат поспешно слезла вниз.

— Я просто так, дяденька, — сказала она. — Интересно, когда много людей.

А ночью она все-таки незаметно выскользнула за дверь, добежала до старого карагача и торопливо спрятала под камнем свою первую записку.

«Так ничего и не узнала», — досадовала Шарафат. Написала, что много басмачей. Это Алексеев и без нее знал. Ему нужно другое. Но она не теряла надежды.

На второй день появился Султан. Он молча выпил три пиалы чаю и только после этого произнес:

— Плохи твои дела, красавица. Есть здесь несколько человек из отряда, разбитого красными. Так вот, они говорят, что брата твоего еще прошлым летом убили.

Шарафат тоненько вскрикнула и опустила голову. Плечи ее затряслись.

— Ты извини, — продолжал Султан, — но я подумал, лучше пусть знают правду. И ты, и твои родители. — Он бесшабашно взмахнул рукой. — Эх, все мы скоро там будем. Пропащее наше дело, что бы ни говорили все эти баи и инглизы.

Шарафат насторожилась, но тут же вспомнила о своей роли и зарыдала еще громче.

— Было бы за что, — вел свое Султан, будто рассуждая вслух, — а то, смотришь, все по-старому. У бедняков последнюю нитку отнимаем, а у баев мешки от золота лопаются. Разве это справедливо, скажи?

— Я в этом не разбираюсь, — сквозь слезы ответила Шарафат. — Не женского ума это дело.

— Не плачь, — еще раз повторил Султан. — Мне и без того жаль тебя. Я из-за этого и не донес, что тебя встретил. Хотя нас, знаешь, как предупредили! Сам курбаши велел не только о человеке, о каждой черепахе, что проползла со стороны Андижана в Файзабад, доносить ему лично.

— Спасибо вам, — едва слышно произнесла Шарафат, — только я ни в чем не виновата.

— Так-то оно так, — задумчиво сказал Султан, — только в руки к нашему Кара Сакалу как попадешь, он из камня слезу выжмет. Не посмотрит, виноват, нет ли.

«Значит и этот шакал здесь, — вихрем пронеслось в голове у Шарафат. — В главных палачах у курбаши ходит. Ну, попадись ты мне!» — пообещала она черному предателю.

А Султан видел только убитую горем девушку.

— Успокойся, — как можно ласковее сказал он. — И не бойся. Не отдам я тебя Кара Сакалу.

— Я не потому, — всхлипнула Шарафат, — брата жалко.

— Может, врут эти люди, — сказал Султан. — Они же сами не видели, как твоего брата убили. Ты успокойся. — Он наклонился и быстро зашептал: — Вот придет завтра сам курбаши Кадыр...

— Ну и что? — прервала его Шарафат. — Что мне до этого, как он там называется, курбаши? Если бы он брата с собой привез... — И она заплакала еще пуще. — О-о-ой, Джура, солнце нашего дома...

— Глупая! — прикрикнул Султан. — С курбаши Кадыром приедет главная канцелярия. У нее каждый мусульманский воин по имени записан. Где служил, что с ним случилось. Вот там-то я и узнаю все. Может быть, жив и здоров твой Джура, а ты его оплакиваешь. Вот женщины, — обратился он к старику, — слова им не скажи.

— Правда ваша, — почтительно откликнулся ткач. — Не плачь, доченька, прежде времени. Потерпи до завтра. Бог даст, все еще хорошим обернется. Даже если человека нету, не значит — погиб. Бывает всякое: кто — сбежал, а кто — к красным ушел. И таких немало.

— Не такой Джура человек, чтоб против веры идти, — возразила, впервые подняв голову, Шарафат.

— Ничего ты не понимаешь, — с горячностью возразил Султан. — Все говорят, что русские нам добра хотят. Трудовым людям большевики землю дают, скот. Помогают им, а молиться не запрещают, и жен не отбирают.

«Так что ж ты, парень, мучаешься! — хотелось воскликнуть Шарафат. — Ты же сердцем бедняка понял, где правда. — Но тут же холодная мысль заглушила этот порыв. — А что, если Султан — провокатор?! Нет, нет, ни за что не раскрываться!»

— Простите, — сказала Шарафат, — а мне нельзя самой поговорить с этой касне... кансне...

— С канцелярией? — впервые улыбнулся Султан. — Ладно уж, я сам с ней побеседую. — Он встал. — Дня два я заходить не буду, — сказал он, обращаясь к Шарафат. — Ты сама не выходи. Махмуд-бобо найдет меня во дворе мечети. К самому главному начальству приставлен я там. — Он потоптался у порога. — Жаль, красавица. Очень хотелось бы с тобой скорее увидеться. Мы о многом могли бы поговорить.

Хлопнула калитка.

Шарафат тоже поднялась. Не таясь от стариков, она быстро набросала записку.

— Я скоро вернусь, — сказала она, — тогда все расскажу о себе.

— Делай свое дело, дочка, — откликнулась старуха, — и поскорее приходи.

— И возвращайся клеверным полем, — спокойно произнес старик. — А то вчера ты пробиралась садами — всех собак подняла.

Шарафат испуганно вскинула брови и тут же благодарно улыбнулась старому ткачу.