Шарафат бесстрашная

Боевое крещение

В Ходжиабаде готовился той[5]. Уже на рассвете, едва замолкли призывы азана к омовению, тяжелые медные карнаи возвестили о пиршестве. Из мечети густо повалил народ. Впереди важно выступал мулла. Глаза его зорко поглядывали из-под насупленных бровей. Следом двигалась местная знать, а за нею — похожие друг на друга, одинаково бедно одетые, молчаливые дехкане.

У распахнутых высоких ворот богатого дома стоял жених в широкополом парчовом халате, чернобородый, надменный. И улыбающийся, как положено по обычаю. Это был Бахрам — правая рука Кадыра-курбаши.

С веселым гоготом во двор одна за другой въезжали группы всадников — друзья и родственники жениха, прибывшие из самых дальних селений. Бахрам окидывал их внимательным взглядом цепких глаз, все так же тонко улыбаясь. Но неожиданно лицо его посуровело. Он присматривался к пятерым юношам, въехавшим вместе со всеми во двор. Судя по одеждам и бархатным шапкам, отороченным куньим мехом, они были не здешними. Впереди на прекрасном стройном коне ехал совсем еще мальчик, с огромными глазами и румянцем во всю щеку. Заметив тень недоумения на лице жениха, мальчик легко соскочил с лошади и, небрежно бросив в чьи-то руки поводья, подошел с вежливым, но полным достоинства, поклоном к Бахраму.

— Милость и благословение аллаха да пребудет с вами в этот радостный день, — произнес он.

Жених неуверенно улыбнулся.

— Я — Махмуд, старший сын Каримбая, — сказал мальчик. На глаза его навернулись слезы, но он подавил их, вздохнув. — Пусть тучи не закрывают сегодня солнце вашего счастья. Об отце моем, погибшем за веру, мы поговорим потом. — Он приблизился на шаг и быстро снял с пальца перстень, украшенный большим камнем. — Возьмите это, хотя час вручения подарков еще не настал. Пусть этот перстень напоминает вам о моем отце.

Бахрам внимательно разглядывал перстень. Конечно же — Каримбая. Такую драгоценность нельзя не узнать! Суровый взгляд басмача потеплел.

— Ты вырос, птенец, — сказал он, — ты стал настоящим орлом. Давно мы не встречались, потому я сразу и не узнал тебя.

— Я жил в Хорезме, — сказал Махмуд. — Воспитывался у имама. — Он показал на своих спутников. — Это мои друзья.

— Милости прошу, — искренне пригласил всех Бахрам.

Веселый пир затянулся за полночь. Когда гости уже расходились, осоловевший от обильной еды и напитков басмаческий главарь хлопнул в ладоши и громко позвал:

— Сын Каримбая! Подойди ко мне.

Юноша приблизился.

— Ты хочешь послужить аллаху? — спросил Бахрам. Юноша смиренно поклонился.

— Сегодня, — изрек Бахрам, — в ночь моего счастья ты будешь охранять меня. Держи! — Он бросил связку ключей, и юноша легко поймал ее и спрятал в карман. — А спать будешь рядом с моей опочивальней. Я верю тебе больше, чем всем этим псам. — Он кивком показал на басмачей, уже храпевших около неубранных дастарханов или укладывающихся на ночлег: кто — под дувалом, кто — у коновязи.

— Душа моего отца возрадовалась сейчас, — почтительно произнес юноша.

В предрассветный час, когда из окон опочивальни Бахрама доносился могучий храп, юноша показался на пороге. Тотчас к нему метнулись товарищи.

— Кони оседланы? — спросил юноша.

— Да, Шарафат, — ответил один из товарищей.

Таиться было уже не к чему.

— За мной! — велела Шарафат. Щелкнул замок, но басмач только перевернулся с боку на бок и чмокнул толстыми губами. Шарафат ловко просунула тонкую руку под подушку и вытащила наган и нож. Только после этого она сильно толкнула Бахрама. Басмач вскочил и рванулся к оружию. Но рука его нащупала пустоту, и в то же мгновение рот ему заткнули кляпом. Бахрам мычал, мотая головой. Налитые кровью маленькие глаза с ненавистью вглядывались в тех, кто в мгновение ока обезоружил и связал его. У Шарафат из-под круглой шапки выбилась коса. Может, басмач обострившимся зрением и разглядел это. Но теперь красной разведчице было все равно. Двое бойцов вынесли связанного басмача и положили его, словно куль, поперек седла. А минуту спустя всадники галопом мчались по ходжиабадской дороге к Андижану. Кругом было темно и безлюдно.