Король гор. Человек со сломанным ухом

Кабинет Короля был так же похож на кабинет, как лагерь разбойников походил на загородный домик. Оказалось, что в нем нет ни столов, ни стульев и вообще нет никакой мебели. Хаджи-Ставрос сидел под елью на квадратном ковре, поджав ноги по-турецки. Рядом с ним топтались четыре секретаря и двое слуг. Некий юноша шестнадцати или восемнадцати лет только и делал, что набивал, раскуривал и чистил чубук хозяина. На поясе у него висели мешочек с табаком, расшитый золотом и украшенный мелким жемчугом, и серебряные щипчики, которыми он клал в чубук тлеющие угольки. Другой слуга целыми днями варил кофе и подносил стаканы с водой и тарелки со сладостями, предназначенными для ублажения королевской полости рта. Секретари сидели на камнях, держали на коленях листы бумаги и что-то писали заточенными тростниковыми палочками. Рядом с каждым секретарем на расстоянии вытянутой руки стояла длинная медная коробка с ножом, тростниковыми палочками и чернильницей. Подготовленные документы складывали в большие цилиндры из белой жести, похожие на коробки, в которых наши солдаты держат одежду для увольнительных. Бумага была не местного производства, о чем свидетельствовало название фирмы-изготовителя, крупными буквами нанесенное на каждый лист.

Королем оказался прекрасно сохранившийся красивый старик, прямой и стройный, гибкий, как пружина, и сверкающий, как новенькая сабля. Его длинные белые усы свисали ниже подбородка и походили на мраморные сталактиты. Остальная часть лица была тщательно выбрита, череп также был выбрит до самого затылка. На затылке красовалась большая коса, сплетенная из седых волос и уложенная под шапочку. Выражение лица Короля показалось мне спокойным и задумчивым. Его маленькие светлые голубые глаза и квадратный подбородок свидетельствовали о несгибаемой воле. Лицо у Короля было удлиненное, а из-за расположения морщин оно казалось еще длиннее. Вертикальные складки лица начинались у середины лба, упирались в брови, а затем двумя глубокими бороздами перпендикулярно опускались до линии рта, из-за чего казалось, что мышцы лица растянулись под весом усов. Мне часто приходилось видеть семидесятилетних стариков. Я даже участвовал во вскрытии тела одного такого господина, который вполне мог бы дожить до ста лет, если бы его не переехал дилижанс, направлявшийся в Оснабрюк. Но мне ни разу не доводилось видеть такой цветущей и могучей старости, до какой сумел дожить Хаджи-Ставрос.

Одежда Короля не отличалась от одежды жителей острова Тинос и других островов Архипелага. На нем были черная драповая куртка на черной шелковой подкладке, широченные синие штаны, на изготовление которых пошло метров двадцать хлопковой ткани, и большие сапоги из русской кожи, на вид очень мягкие и прочные. Единственной дорогой деталью его костюма был пояс, расшитый золотом и украшенный драгоцен-

ными камнями, стоивший никак не меньше двух, а то и трех тысяч франков. В складках пояса разместились кашемировый кошелек с вышивкой, турецкий кинжал из дамасской стали в серебряных ножнах и длинный пистолет, украшенный золотом и рубинами, шомпол у которого был под стать самому пистолету. Хаджи-Ставрос сидел абсолютно неподвижно, шевеля лишь кончиками пальцев и краями губ. Губами он шевелил, чтобы диктовать письма, а пальцами перебирал бусы на четках. Это были прекрасные четки из молочной амбры. Такие четки нужны отнюдь не для чтения молитв. Они сделаны, чтобы ублажать турка, мающегося благородным бездельем.

Увидев нас, Король поднял голову, мгновенно осознал причину нашего появления и без малейшей иронии очень серьезно произнес:

— Добро пожаловать. Присаживайтесь.

— Сударь, — воскликнула миссис Саймонс, — я англичанка и...

Он оборвал ее на полуслове, щелкнув языком и продемонстрировав при этом ряд великолепных зубов.

— Всему свое время, — сказал он. — Я занят.

Хаджи-Ставрос понимал только греческий язык, а миссис Саймон — только английский, но выражение лица Короля настолько явно говорило само за себя, что

достойная дама в ту же секунду поняла его без помощи переводчика.

Мы уселись на пыльные камни. Вокруг нас сгрудились пятнадцать или двадцать бандитов, и Король, которому нечего было скрывать, продолжил мирно диктовать частные и деловые письма. Предводитель арестовавшей нас команды подошел и что-то прошептал ему на ухо. Король ответил высокомерным тоном:

— Какое имеет значение, поймет что-то милорд или не поймет? Я не делаю ничего плохого, и каждый волен меня слушать. Сядь, где сидел. А ты, Спиро, готовься. Будем писать письмо моей дочери.

Он ловко высморкался с помощью пальцев и очень серьезным и ласковым голосом стал диктовать:

«Свет моих очей (дорогое мое дитя), хозяйка пансиона написала мне, что твое здоровье пошло на поправку, и с наступлением весны ты излечилась от тяжелой простуды. Вместе с тем, учителя недовольны твоим прилежанием и жалуются, что в апреле ты совсем перестала учиться. Госпожа Маврос говорит, что ты стала рассеянной и все время сидишь, облокотившись на книгу и глядя в потолок, словно думаешь о чем-то постороннем. Будет нелишним напомнить тебе, что ты должна прилежно трудиться. Ты во всем должна брать пример с меня. Если бы я был таким же бездельником, как все остальные, то не смог бы занять столь высокого положения в обществе. Я хочу, чтобы ты была достойна меня, и поэтому не жалею средств на твое образование. Я никогда ни в чем тебе не отказывал и у тебя были те учителя и те книги, о которых ты просила. Но мои деньги должны приносить пользу. В Пирей уже доставили Вальтер Скотта и “Робинзона”, а также все английские книги, которые ты захотела прочитать. Скажи моему другу с улицы Гермеса, чтобы он забрал их на таможне. С этой же оказией доставили заказанный тобою браслет и ту самую стальную машинку для раздувания твоих юбок. Если твое венское пианино действительно так нехорошо, как ты утверждаешь, и тебе абсолютно необходим инструмент фирмы Плейелъ, то ты его получишь. После продажи урожая я потрясу парочку деревень, и даже черт не помешает мне стрясти с них деньги на хорошее пианино. Я, как и ты, считаю, что тебе необходимо разбираться в музыке, но в первую очередь ты должна учить иностранные языки. Проводи воскресные дни так, как я тебе велел, и пользуйся любезностью наших друзей. Ты должна свободно говорить по-французски и по-английски, но главное — по-немецки. Ведь, в конце концов, ты рождена не для того, чтобы жить в этой маленькой смехотворной стране, и я скорее умру, чем выдам тебя замуж за грека. Ты дочь короля и можешь выйти замуж только за принца. Я имею в виду не принца контрабандного бизнеса, вроде наших фанариотов18, кичащихся родственными связями с восточными императорами, которых я не взял бы даже в лакеи, но настоящего принца, правящего и коронованного. Сейчас в Германии есть много подходящих принцев, и я с моим богатством могу позволить себе выбрать одного из них. Если немцы сочли возможным занять наш трон19, то я не вижу причин, по которым и ты не могла бы стать их королевой. Так что поторопись выучить их язык и сообщи мне в следующем письме о своих успехах. На этом, дитя мое, я заканчиваю, нежно тебя целую и шлю тебе вместе с платой за очередной триместр мое родительское благословение».

Миссис Саймонс наклонилась ко мне и прошептала на ухо:

— Что он диктует этим бандитам? Наш смертный приговор?

Я ответил:

— Нет, сударыня, он пишет письмо своей дочери.

— Рассказывает о том, как взял нас в плен?

— Нет, пишет о пианино, кринолине и Вальтере Скотте.

— Это может затянуться. Нам когда-нибудь предложат завтрак?

— А вот и его слуга. Он принес нам сладости.

К нам подошел кафеджи Короля, держа на подносе три чашки кофе, коробку рахат-лукума и банку варенья.

Англичанки с отвращением отвергли кофе, поскольку он был приготовлен по-турецки и трясся, словно жидкая каша. Я, как настоящий ценитель восточной кухни, с удовольствием выпил свой кофе. Варенье, оказавшееся щербетом из лепестков рос, не имело большого успеха, поскольку на троих нам выдали лишь одну ложку. Тонким натурам приходится тяжко в этой стране простых нравов. Зато порезанный на кусочки рахат-лукум пришелся дамам по вкусу, хоть и заставил их слегка поступиться привычными манерами. Они без стеснения брали своими прекрасными

ручками пахучее крахмалистое желе и довольно быстро опустошили коробку. А Король тем временем диктовал следующее письмо:

«Г-дам Барли и Ко, Кавендиш-сквер, 31, Лондон.

Я ознакомился с вашим отчетом и прилагаемой выпиской и принял к сведению, что остаток на моем текущем счете составляет 22 750 фунтов стерлингов. Прошу вас половину этих средств поместить во вклад под три процента годовых, а на другую половину приобрести облигации “Креди мобилъе”, причем сделать это до того, как будет произведена выплата по очередному купону. Прошу также продать акции Британского королевского банка, поскольку этот актив не внушает мне большого доверия, а вместо них приобрести акции

компании “Лондонский Омнибус”. Если удастся выручить 15 ооо фунтов стерлингов за мой дом в Стрэнде (столько за него давали в 1852 году), тогда на указанную сумму приобретите акции компании “Вьей-Монтань”. Отправьте братьям Ралли юо гиней (2 645 франков). Это мой взнос на содержание Эллинистической школы в Ливерпуле. Я серьезно обдумал ваше предложение и после зрелых размышлений решил, что буду, как и прежде, проводить только и исключительно наличные сделки. Срочные сделки слишком ненадежны, и у главы семьи, коим я являюсь, они не вызывают доверия. Мне прекрасно известно, что при размещении моих капиталов вы руководствуетесь принципом разумной осторожности, что всегда было отличительной чертой вашего учреждения. Вы утверждаете, что данное направление инвестиций гарантированно приносит прибыль, но я, тем не менее, намерен стоять на своем. Должен признаться, что мне внушает отвращение сама мысль, что я оставлю своим наследникам состояние, приумноженное путем биржевой игры.

Примите и проч.

Хаджи-Ставрос, вкладчик».

— В письме речь идет о нас? — спросила Мэри-Энн.

— Пока нет, мадемуазель. Его величество проводит реструктуризацию своих вложений.

— Свои вложения он осуществляет прямо здесь? Я полагала, что этим занимаются только у нас.

— Скажите, а не является ли ваш отец компаньоном банкирского дома?

— Именно так, банкирского дома Барли и Ко.

— А сколько лондонских банкиров носят такую же фамилию?

— Насколько мне известно, только один.

— Вам когда-нибудь доводилось слышать, что банкирский дом Барли имеет интересы в странах Востока?

— Он имеет интересы во всех странах мира.

— А сами вы живете на Кавендиш-сквер?

— Нет, там располагается офис. Наш дом находится в Гайд-Парке.

— Спасибо, мадемуазель. С вашего позволения, я буду слушать дальше. От писем этого старика дух захватывает.

Закончив письмо банкиру, Король немедленно принялся диктовать подробный отчет акционерам его банды. Этот любопытный документ он адресовал Джорджу Микроммати, офицеру связи королевского дворца, которого он попросил огласить отчет на общем собрании акционеров.