Вафелька

Широко известный (с недавних пор он мог с гордостью обоснованно утверждать, что всемирно) бандит, вор и аферист по имени Каз Бреккер, в прошлом Ритвельд, а для врагов просто Грязные Руки, невообразимо страдал.

Причина для страданий была дурацкой, но до крайности болезненной. Его изводили женщины. Точнее, две конкретных особы, с которыми он долго и продуктивно работал на благо их материальному состоянию и в ущерб государственной казне.

С первой из них все было понятно и даже отчасти возвышенно. Любовные материи Грязные Руки не признавал, но в глубине души очень уважал. Неразделенные чувства, невозможность из-за болезни коснуться любимой, гордое молчание — все это несказанно отвечало суровой и чрезвычайно глубоко закопанной романтичности его натуры, по заявлениям многочисленных свидетелей, отсутствующей как класс.

Однако в данный момент времени его неразделенная любовь по имени Инеж Гафа, опаснейшая женщина всего Истинноморя и в то же время набожная акробатка, обожающая всевозможные виды клинков (Каз дарил ей их на каждую значимую дату, так как предыдущие то и дело пропадали в кишках очередного бедолаги, упавшего за борт), пропадала на морских просторах, вместе с верной командой вылавливая суда работорговцев. К слову, выходило это у неё изумительно, работорговцы и пираты бледнели и суеверно плевались через плечо, едва лишь заслышав её имя. Каз сам иногда завидовал: его имя, конечно, вселяло ужас в людей, но не до такой степени, чтобы начинать молиться.

Впрочем, возможно, играл роль тот малозначимый факт, что Казу Бреккеру было глубоко плевать на чужие молитвы, и провинившихся он убивал без лишних проволочек и эмоций. С другой стороны, нынче случалось это сравнительно редко, Каз Бреккер дорос уже до того уровня, когда мог браться за особенно причудливые заказы, имея в своём распоряжении полный состав разношерстной, но сработавшейся до гениальности команды — от лучшего во всей стране стрелка до персонального сердцебита, которая могла управлять любым человеческим органом.

И вот она-то как раз стала второй глобальной причиной страданий Каза. Чарующая, возмутительно нахальная, обворожительно отчаянная, раздражающая до скрежета зубов и незаменимая — пожалуй, только такой набор эпитетов мог в полной мере обрисовать облик Нины Зеник, хитрой равкианской колдуньи, что работала на Каза Бреккера с тех пор, как он поверг в пропасть своего главного врага. Не без её, кстати, прямого содействия.

Каз не мог не ценить её вклада в общее дело, не мог не уважать стойкость и верность своим идеалам, но это нисколько не мешало ему временами сладострастно мечтать о том, как он… раскроит ей череп металлическим острием своей любимой трости, отрежет дерзкий язык и утопит тело в городском канале. Или повесит обезображенный труп под собственным окном, чтобы подкормить окрестных воронов.

Инеж как раз намедни пеняла ему, что он не кормит бедных птичек, которых она зачем-то приручила и приманила к его окнам.

А язык он, пожалуй, оформит в отдельную рамочку и повесит над рабочим креслом. Нет, лучше напротив, на стену, чтобы любоваться каждый раз, когда поднимает взгляд от рабочих бумаг.

— Вот ты где, вафелька! — Нина вынырнула из толпы и невесомо прижалась к его локтю, ослепляя своей улыбкой и огромными бриллиантами в ушах. Между прочим, стоящими как десять кораблей с зерном: приманка должна быть стоящей. — У тебя так горят глаза! Ты никак думаешь обо мне? Точнее, о том, что мы будем вытворять, когда поднимемся в наш номер?

Она громко и распутно захихикала. Каз поймал несколько заинтересованных взглядов и понадеялся, что жажда убийства в его глазах будет расценена как неподдельная страсть.

Что ж, он сам на это подписался. Сегодня у Нины был карт-бланш: она исполняла роль невероятно преуспевшей содержанки и привлекала все мужское внимание, какое только могла. И наслаждалась процессом во всю широту своей души и глубины декольте. Пока она покоряла местное общество, у малозаметного на её фоне Каза было время встретиться с нужным человеком и подменить личную печать одного из послов. Бедняга носил её при себе, наивно уверенный, что так ей ничего не грозит. Разумеется, он и предположить не мог, что респектабельный бизнесмен со своей громкой, разряженной спутницей совершенно случайно столкнутся с ним на лестнице. Очаровательная дама ахнет и покачнется, хватаясь за услужливо подставленное запястье и чуть замедляя работу сердца, а респектабельный джентльмен поможет удержаться на ногах, в мгновение ока обчистив свою жертву на все интересующие его предметы.

— Дорогая, какова вероятность, что в этой комнате вскоре станет на один труп больше? — непринужденно поинтересовался Каз, делая вид, что шепчет ей на ухо нечто непристойное.

С другой стороны, вряд ли неприкрытую угрозу можно было счесть чем-то пристойным для светской беседы.

— Минимальная, пирожочек мой, минимальная! — ответствовала Нина с озорной улыбочкой, ядовитости которой позавидовали бы шуханские змеи.

— А сразу после дела?..

Нина оценила его горящий страстью (не стоит уточнять, какой именно) взгляд и вздохнула, мгновенно меняя выражение лица на несказанно чопорное и строгое:

— Максимальная, дорогой супруг, — с грустью констатировала она неоспоримый факт. — Полагаю, что максимальная…

— Не припомню, чтобы вступал с тобой в брак, — Каза передернуло.

— В позапрошлый раз, — Нина хихикнула. — Разве не помнишь, как я истово выполняла свой супружеский долг?

Лучше бы он не помнил. Одной из любимых забав Нины было издеваться над его холодностью и замкнутым образом жизни. Вполне обоснованным, между прочим. Обычно она входила в раж посреди дела, когда Каз не мог её приструнить никоим образом, и с наслаждением мстила ему за все подколки, грубости и угрозы, высказываемые ей в повседневной жизни.

В тот раз, кстати, Нина так вошла в образ, что от грохота потряхивало всю гостиницу, а ютившийся в кресле Каз не рисковал высунуть нос из-за гроссбуха, который изучал, и всерьез размышлял над тем, что возлюбленный Нины, Маттиас Хельвар, здоровенный детина, весьма поднаторевший в тюремных драках и боевой подготовке, может оказаться несколько быстрее, чем даже трость самого Каза. Безотказное оружие, к слову, но не всегда защищающее от хорошего удара в челюсть или по ребрам.

Все началось с того знаменательного, богатого на события года, когда Каз сверг Пекку Роллинса, предыдущего короля Бочки (одного из самых богатых и преступных районов родного Кеттердама), а после совершил нечто вроде кругосветного путешествия, пытаясь выкрасть легендарный меч у шуханской святой и передать его в Равку. Именно тогда и стало очевидно, что тандем из Нины и Каза более чем эффективен в их многочисленных аферах и обладает приятным эффектом неожиданности для всех, кто с ним сталкивается.

А Каз, как человек практичный и жадный, мог лишь бессильно скрежетать зубами, стирая их буквально в порошок, не в силах отказаться от такой эффективности даже в ущерб собственной нервной системе. Ситуация казалась безвыходной.

Во всем многообразии выходок Нины Зеник Каз выделял одну вещь, ввергающую его в состояние неподдельного кипящего бешенства.

Он. Ненавидел. Ласковые. Прозвища.

Хлебобулочные притом. Нина была на удивление постоянна в лексиконе. И, разумеется, о его бурных чувствах она прекрасно знала, от души наслаждаясь каждым произнесенным словом.

Все началось с невинного “Вафелька”, прилипшего к нему с того приключения в Шухане. Каз стерпел — это было мелочью, не стоящей внимания. Однако раздражало. Очень.

Камнем преткновения стала “пампушечка”. В первый раз Каз ушам своим не поверил, но Нина заботливо повторила. Раз пять в одной фразе. Весьма издевательски улыбаясь.

В отместку Каз назвал её рыбкой. Дохлой селёдкой, если быть точным. Он очень ловко ввернул этот керчийский эпитет в равкианскую изысканную речь. Метафору поняла только знающая язык Нина и лишь опасно сощурила глаза.

Не передать, как впоследствии Каз жалел об этой неосторожной фразе… Оскорбленная в лучших чувствах Нина с неустанным пылом и присущим ей юмором принялась доказывать обратное, мстительно вгоняя в краску всех окружающих и заставляя его мечтать слиться с любой подходящей колонной. Дохлой селедкой в Керчии называли женщину, неспособную познать радость страсти и пылких объятий, и, положа руку на сердце, стоило признать, из них двоих под это определение попадал как раз именно он.

Инеж очень смеялась, когда узнала об этом непроходящем конфликте, и намекнула, что каждый из них в этих пикировках изливает свою горечь от того, что ему не хватает. В тот раз Каз смог дотронуться до её щеки оголенной ладонью, без перчатки, и мечтал поцеловать её тëмные обветренные губы, но получилось лишь прикоснуться лбом к её тёплой руке.

Обзываться с того момента он перестал и бдительно следил за собой, признавая правоту Инеж, но не желая больше выдавать самого себя.

Нина, начитавшись каких-то женских бредней о худобе, лихо оседлала модное нынче голодание и время от времени пришпоривала его, провожая тоскливыми взглядами горы сладостей в кондитерских. Личная же жизнь её и вовсе застыла до той поры, пока Каз все же не найдет способ вытащить её возлюбленного из тюрьмы, чего он делать как раз и не торопился. Стоит ли говорить, что издевки её становились лишь изощренней с каждым разом?

— Рулетик мой, — ворковала она, любовно поглаживая Каза по локтю, отчего того потряхивало. — Если обратишь свой острый взор на вон того джентльмена, то заметишь, что он такой же сердцебит, как и я, и он смотрит прямо на тебя. Рядом с тобой такая шикарная женщина, а ты столь равнодушен, подозрительно!

— Только попробуй, — процедил сквозь зубы Каз, но было уже поздно.

Способности Нины Зеник к управлению реакциями чужих тел простирались далеко, в том числе и на области, её никоим образом не касающиеся.

— А вот и наша цель, — недобро усмехнулась Нина, выцепив взглядом высокую белокурую фьерданку. — Пойду-ка… поворкую с ней!

И она упорхнула в толпу, оставив Каза с… красноречивыми последствиями её шуточек.

— Я убью тебя, Нина Зеник! — он был готов поклясться, что она услышала его злобное шипение и польщенно повела плечами.

Безусловно, Каз знал, как устранить подобное неудобство, но в планы подобное категорически не входило. К тому же даже для него было слишком в такие моменты представлять в красках расчленение одной отвратительно проказливой сердцебитки, а при всем желании более захватывающих воображение образов в голове не появлялось, как он ни старался.

Каз справился с ситуацией, усмирив неуместные реакции организма одной лишь силой воли и концентрации, за что очень себя зауважал. Он уже мысленно отнес произошедшее к разряду самых позорных моментов своей жизни и жаждал мщения.

Достойная месть придумалась не сразу. Привычные и милые сердцу угрозы в случае Нины перестали работать где-то уже на третий месяц их взаимодействия, а меряться остроумием в язвительных репликах Каз считал ниже своего достоинства, хотя все равно приходилось.