Вафелька

— А ты злобный, черствый сухарик, — грустно сказала Нина, когда совершенно неожиданно выяснилось, что выпущенного на свободу Маттиаса Хельвара оперативно пристроили на работу охранником одного из публичных домов Бочки.

В обморок впечатлительный Хельвар перестал падать примерно на исходе второй недели и теперь отважно отбивался от осаждающих его дам проповедями о воздержании. Каз уже поспорил, сколько тот продержится, и с интересом наблюдал за процессом.

Пари, кстати, он в кои-то веки проиграл, зато выиграл кое-что несоизмеримо ценнее. Воссоединившаяся с возлюбленным Нина расцвела пышной яркой розой и изрядно растеряла запас язвительности. Так Каз выяснил, что без памяти влюбленные женщины значительно менее остры на язык хотя бы потому, что иногда им не до того, чтобы говорить. Он взял это на заметку.

Обеспечение свободы Хельвару столь благотворно сказалось на истерзанных нервах Каза, что тот сам того не зная, приобрел дополнительные очки ценности в его глазах.

Когда корабль Инеж причалил, Каз уже был в порту. Он в распахнутом пальто стоял на мокрых досках и улыбался одними глазами, когда гибкая тонкая фигурка соскользнула по трапу и бросилась к нему.

Натренированный издевками Нины организм мужественно пережил легкое объятие, и Каз с полным осознанием происходящего сжал узкую хрупкую ладонь Инеж в своей.

— Здравствуй, сокровище моего сердца, — произнес он и улыбнулся уже по-настоящему. — Ты надолго?

— Пока не надоем, — Инеж лукаво усмехнулась ему в ответ. — Корабль нуждается в ремонте, а я — в отдыхе и чем-нибудь вкусном. Репутация страшного криминального босса переживет визит в кондитерскую?

— Она определенно пострадает, — Каз покачал головой. — Но я готов на жертвы!

— О джалеби, — ласково откликнулась Инеж. — Теперь я чувствую, что вернулась домой…

Он не знал этого слова, но спрашивать не стал, от её слов в груди стало удивительно тепло. Вероятно, это было что-то на её родном сулийском, и Каз отложил любопытство на потом. В конце концов, посмотрит в словаре! Делов-то!

…

До словаря он добрался лет через пятнадцать, когда обращение это стало для него таким же привычным, как и мягкий смех Инеж, её нежное придыхание на “Джа…” и томно-тягучее “ле-е”, когда она просила его о чем-то. Это было то тайное, нежное и сокровенное, чего Каз никогда не заслуживал, если уж по-честному.

И, конечно, Нина Зеник не могла не вмешаться, поэтому однажды услышав это слово и, видно, подметив, как млеет от него сам Каз, не смогла сдержать подвывающего смеха, а потом мелкого, зловредного хихиканья в кулак.

Когда Каз мрачно сдвинул брови, Нина Зеник с невинным видом протянула ему керчийско-сулийский словарь, где черным по белому, неумолимым строгим типографским шрифтом значилось:

“Джалеби в переводе с сул. — сладкие нити из теста, популярная сладость сулийских караванов…”