Лога

8

Увидев следы возле вагончика, четко выдавленные на заиндевелой траве, Ларька остановился, не сунулся сразу в дверь. Кто-то ночевал в вагончике, кто-то выходил по малой нужде. Ларька на всякий случай спрятал ружье и патронташ под крылечную лесенку. Если в вагончике охотник, то он может охотничий билет потребовать. Отберет еще ружье за милую душу, хоть Ларька и хозяин здесь. Смотря, однако, какой охотник, у иного можно за ночлег и патронов попросить. Ларька так не однажды разживался.

На кровати, к большому удивлению Ларьки, лежал Игнатий Куприянов. Этого надо опасаться не меньше чужого охотника. Он хоть и свой, кондратьевский, но тоже готов за лес любому башку открутить, помешался на лесе. И главное, здоровый еще старикан, быка, если понадобится, свалит, в драку на него не больно попрешь. Правильно, что ружье спрятал.

— Привет, Игнатий! Ты как тут очутился? — весело обратился Ларька.

Игнатий, заскрипев кроватью, сел, утвердил на полу босые, отекшие ноги, порастирал их через штаны в икрах и коленках. Спросил, не ответив:

— Сколько времени?

— Двадцать минут десятого, — посмотрел на часы Ларька.

— А ты ко скольки должен на работе быть?

Нет, с этим Игнатием не наговоришь нормально. Чего вяжется? Какого шута надо? Переночевал — должен в первую очередь спасибо сказать, а он еще и права качает. И Ларька с привычной для него наглостью фыркнул:

— Тебе-то что за дело? Проверяющий, контролер нашелся.

Игнатий прошил парня взглядом, из-под дремучих, сросшихся бровей. Но сказал пока спокойно:

— Ладно, потом... Беги-ка сначала, включай насос, а то ведь еще сплавишь.

Так вот он здесь зачем. Из-за Плутаихи. И все уже, старый хрен, знает. Кузьмич, конечно, постарался, наболтал, не пожалел слов.

— Без указчиков, без указчиков обойдемся, — хорохорился Ларька. — Сам знаю, что делать. Я здесь работник, а не ты.

— Беги, говорят! — добавил в голосе Игнатий.

— Не рычи, не больно-то испугались... Ишь какой: сидит на чужой постели, чужим теплом обогрелся да еще рычит.

Ларька нарочно долго, часа полтора, возился на установке, думая, что Игнатий не вытерпит и уйдет, оставит его в покое. Он почистил, подмел прутьевым веником насосную площадку, обошел и проверил работу всех качалок, тогда как в другое время редко это делал. Он даже лопатой поковырялся, присыпал, притоптал промоину в обваловке факельной свечи. Но Игнатий не выходил и не выходил из вагончика. Куда ему торопиться? Он и весь день может просидеть. Придется идти. Еще вообразит, пожалуй, старикан, что его боятся.

Игнатий сидел уже собравшийся, только ременным опояском не перетянулся.

— Значит, говоришь, не мое это дело? — спросил он, едва парень переступил порог.

— Конечно, не твое.

— А твое дело, выходит, нефть спускать, речку поганить?

— У меня начальство есть. Я перед ним в ответе. А ты мне никакой не указ.

— Ах, не ука-аз! Ах, я для тебя никто-о?.. Он лес губит, а ты ему не скажи ничего...

И не успел Ларька опомниться, оборониться, как Игнатий рывком вскочил, сгреб его поперек туловища, захватил вместе с руками, подмял под себя. Затем он прижал одной рукой Ларькину шею к полу, намертво прижал, как рогатиной, другой дотянулся до ременного опояска на лавке.

— Я тебе покажу... не мое дело! Я из тебя пыльцу-то повыколочу.

Ларька задохнулся от первого ожога опояском, задохнулся не столько от боли, сколько от стыда, унижения и бессилия. Как маленького его порют, штаны только не сдернули. И кто порет, какой-то больной, выживший из ума старик.

От второго ожога Ларька стал извиваться, вертеть задом, дрыгал ногами, стараясь дотянуться, пнуть Игнатия, но страшная клешня не ослабляла жима, не выпускала шеи. А в воздухе вновь свистнул опоясок.

— Пусти, гад! Пусти, говорят... убью! — хрипел Ларька, елозя лицом по грязному полу.

— Вот тебе за «гада»! Вот тебе за «убью»!.. Еще и грозится, щенок!

Удары сыпались один за другим, тело отзывалось адской болью, в глазах темнело, не было уж никакой мочи терпеть, вся уж, наверно, задница синяя. И тогда Ларька не выдержал, жутко завыл, бросил сопротивляться, лежал, опав и не шевелясь, уткнувшись носом в пол, сломленный и раздавленный.

Игнатий, тяжело дыша, поднялся, надел опоясок, заткнул за него топор.

— С черта вырос, а кнутом не стеган... Я своих никого не паздерил, а тут пришлось. Будешь знать, как старшим норов да зубы казать. Это тебе не с матерью, не с отчимом разговаривать. Герой кверху дырой.

Хлопнула дверь, застонала лесенка под тяжелыми стариковскими шагами. Не хватало решимости, не было сил вскочить, кинуться следом, выхватить из-под лесенки ружье, пустить в спину старика заряд дроби. Ларьку сейчас только на одно тянуло: выползти из вагончика, достать одностволку, приставить дуло к сердцу и как-нибудь нажать спусковой крючок.