Из озера взметнулись молнии

XXXVI

Строительству грозила опасность. Нашлись люди, что тайно, неприметно сновали по селам и городкам и ковали заговор. Их разыскивали, иных арестовывали, других только допрашивали. Все это доходило до стройки, рабочие волновались. Всякий ночной шум, откуда бы он ни исходил, отзывался тревогой в ушах у каждого. Прислушивались чутко, всматривались зорко.

По горному склону, богатому лесом и источниками, медленно, осторожно, прячась за стволами деревьев, к долине спускаются два крестьянина. Как волки, крадутся они к стройке. Раздвигают ветки вечнозеленых кустов, всматриваются, вслушиваются, и в тишине, нарушаемой только журчаньем ручьев, каждый слышит стук своего сердца. Они пытаются что-то разглядеть, от напряжения вытягивают шеи, незаметно и неслышно подбираются к гидростанции, чтобы наконец привести в исполнение свой черный замысел — взорвать все, что построено. Старый крестьянин, когда-то служивший в армии минером, убийца, десять лет просидевший в тюрьме, идет впереди, следом за ним — молодой парень, низкорослый, небритый. За спиной взрывчатка, ночь темная, все скрывает, на нее и надежда. Добрались до большой груды выкопанной породы, затаив дыхание всматриваются во тьму, ползут как ящерицы, озираются. Кругом тишина, напряженная, жуткая. С подножия горы доносится запах смолистых сосен, все притаилось, замерло: разбросанные повсюду камни, деревья, туннели и бараки.

Но вдруг как гром с ясного неба раздаются гневные возгласы рабочих с винтовками и револьверами. И вот уже руки у обоих связаны, взрывчатка отобрана. С десяток электрических фонариков шарят по бородатым лицам. Головастый молодой парень умоляет о пощаде, уверяет, что его заставили, просит, чтоб пожалели его детей. Старый молчит, озирается, колет всех злобным, угрюмым взглядом. Охрана ведет их к баракам. Рабочие проснулись, высыпали на улицу, вытаскивают из склада кирки, лопаты, молотки, требуют у Мартина оружия, зажигают керосиновые лампы и карбидные фонари, чтобы лучше рассмотреть тех, кто хотел уничтожить их дело, результаты их долгого и тяжелого труда. Неудачливых диверсантов окружили, люди готовы разорвать их, грозят кулаками, кричат:

— Негодяи! Наемники!

— Ничтожные паразиты!

— Собаки! Беззубые собаки! Такую работу взрывать? Эх вы, мелкие душонки!

— Вишь, что задумали! Да только руки коротки!

— Эх, так и врезал бы по этой морде. Большая башка, а пустая.

— Выродки! Сукины дети!

— Лучше бы вам не родиться на свет!

— Кто тебя послал на стройку, скотина ты эдакая? Кто тебя на смерть послал?

Мата тоже проснулся, хотя только что уснул. В руках у него головешка из кухонной плиты. Он размахивает ею, бежит, с выпученным животом, на тонких кривых ногах, спотыкается и орет во всю мочь:

— Разбойники! Как вы только решились? Несчастные!

За ним ковыляет Марко Пайковский, расчищает себе дорогу в толпе.

— Дайте, товарищи, посмотреть на них. Чтоб им пусто было! Вот, под старость лет приходится ругаться. — Он останавливается перед рослым пожилым крестьянином, взгляды их встречаются, и Марко, приподнявшись на цыпочки, говорит:

— Как тебе не стыдно? Старый человек, а не думаешь о том, что делаешь. Стыдись. Вон какой вырос, а ума не набрался.

— Эй ты, дядя, от тебя убудет, что ли, если ты получишь электрический свет, как все люди в городах? А? — допытывается Мата Бисерин. — Думаешь, фабрики нам не нужны? Решил, дядя, воевать против социализма! А чем он тебе мешает? Старый ты, а глупый! — Мата в сердцах плюнул и отошел.

Крстаничин стоит, закутавшись в свое старое, вытертое пальто — весенние ночи холодные, — и гневно смотрит на пойманных крестьян. Вдруг он делает шаг вперед, его рука стремительно описывает полукруг и застывает, не достигнув цели. Мартин отворачивается от низкорослого парня со связанными руками и говорит Радивое:

— Ведите их, товарищ Радивое, в Уезд. Расскажите там, как их поймали, и возвращайтесь. Я побываю там во второй половине дня, как только выкрою свободную минуту…

Пока он говорит, богатырь в кепке, сбитой на затылок, протолкавшись сквозь толпу, хватает обоих крестьян за грудки и принимается их трясти, подкрепляя свои действия довольно крепкими словами и свирепым взглядом. Но когда он замахивается, чтобы ударить старшего, Мартин отстраняет его и спокойно, но твердо говорит:

— Успокойся, не тронь их, пусть их судит наша власть.

— Я бы таких без суда и следствия, товарищ директор! Пулю в лоб — и баста! Мы будем строить, а эти подлюки разрушать?

— Несчастные они, разве не видишь? — вмешивается Марко. — Вместо того чтобы жить по-человечески, они пошли по кривой дорожке… Может быть, они голодные…

Рабочий удивленно и сердито смотрит на Пайковского.

— Голодные, говоришь? — Он хватает Марко за руку и в упор смотрит на него. — Ты об этом беспокоишься? Странный ты человек! — И отталкивает от себя его руку.