Стременчик

Если везло до сих пор, почему не должно было везти дальше?

В дополнение к счастливым случайностям он сразу встретил на тракте крестьянина с пустой телегой, который, увидев пешего подростка, сам предложил его подвезти.

Был это кмет, клирик, из деревни, пожалованной Норбертанам, который был предназначен для служения по очереди при костёле и монастыре; он ехал на службу и знал не только околицу, но и не раз бывал в Величке и Кракове, поэтому от него можно было получить информацию.

Болтливый крестьянин сразу расспросил мальчика, которому не было резона ничего скрывать. Он заверил его, что в монастыре обязательно получит ночлег, потому что ксендзы не отталкивали от двери бедняков, и кормили каждого ради любви Христовой, сами по милости короля будучи хорошо обеспечены.

Так беседуя с клириком, они приехали в местечко, а новые монастырские строения были также видны неподалёку. Около замка на холме, как и на тракте, приближаясь, они заметили много людей, стоящих группами, поэтому не было сомнения, что обещанный король или уже прибыл, или был ожидаем с минуты на минуту.

Это оправдалось, когда подъехали к монастырю, из которого как раз выходило духовенство встречать Ягайллу. Но то, что Гжесь считал удачным, оказалось плохим для него.

Отцы Норбертены и все там живущие так были заняты королём и его приёмом, толпа любопытных из ближайших деревень была так велика, что на бедного сироту никто не смотрел.

Когда его, слезающего с повозки, спихнули с дороги, и он должен был встать в толпу деревенской черни, Гжесь потерял своего возницу, который мог быть ему помощью.

Вознаградилось ему это только тем, что видел проезжающий королевский кортеж и самого пана на прекрасном коне, но в сером кубраке, который странно выглядел среди впечатляющего двора и сверкающих от доспехов рыцарей, так что верить не хотелось, что был королём.

Тут же за ним тянулись большие отряды, разная кавалерия, великолепно убранная, большие гружённые возы и холопские телеги, полные зверья, набитого по дороге, множество коней в попонах, а около них много слуг с обухами и алебардами.

Когда Ягайлло поехал в замок, а люд постепенно начал расплываться, Гжесь подумал о себе, но плестись за кортежем было невозможно, потому что толпу отгоняли слуги, поэтому он попытался попасть в незаконченное аббатство, которое ещё строили. Там бы ему, наверно, в другое время не отказали в гостеприимстве, но сейчас там так было полно тех, кто не мог поместиться в замке, что Гжесь не мог добраться до ворот и должен был идти в местечко, куда-нибудь к мещанину напроситься в сарай на сено.

В этой толкотне с помещением было нелегко; проходя от хаты до хаты, он попал наконец на милосердную душу. Старина мещанин позволил ему переночевать в пустом хлеву. Найдя в углу немного соломы, Гжесь перекрестился, лёг и заснул так, что его только ржание коня белым днём разбудило.

Выйдя из сарая, он застал уже всех на ногах. Побежал как можно скорей умыться в колодце, поблагодарил старика за гостеприимство и, узнав от первого встреченного на улице человека, что король уже выбрался в дальнейший путь в Краков на Величку, не теряя времени, также двинулся в эту сторону.

Только за местечком, пройдя часть дороги, он сел, голод, который дал о себе знать, он удовлетворил хлебом и сыром бакалавра. Первый, который был сухим, когда ему его дали, он бы не откусил, не облив водой, но та, к счастью, нашлась на дороге, и сухарь с солью и сыром хорошо пришёлся по вкусу. Всё-таки их нужно было экономить, потому что он не предвидел, где и как поест, а гроши, которые ему дал Живчак, трогать не хотел. Тем временем солнце начало припекать и, поев немного, Гжесь пустился в дальнейшую дорогу.

В этот день ни одна повозка и милосердная рука не пришли ему на помощь. Должен был идти пешком, напиваясь водой из ручьёв и колодцев, уставший, припадая под ивами и в зарослях у дороги, и так под вечер притащился к костёльной деревне, направляясь прямо к дому священника.

Школы тут никакой не было, деревянный костёльчик, небольшой, старый, дом свящнника под соломой, а вместо священника хозяйничал викарий. Тот сначала сурово и жёстко принял бедного мальчика, называя его бродягой и безумной головой, обзывая его бездельником и т. п., но постепенно, выслушав рассудительные и покорные ответы Гжеся, подобрел, отослали его к старой хозяйке на кухню, а та, хоть также жаловалась на дармоедов и нищих, дала немного остывшей каши со шкварками, кромку хлеба и в сарай на сено отправила гостя спать.

Когда с утра костёльный дед зазвонил на святую мессу, Гжесь тоже пошёл помолиться, а так как попал на пение розанца, он также возвысил голос. Должно быть, он пел от всего сердца во славу Богу, но и пением он также был рад, может, покрасоваться, потому что знал, что голос имеет особенный, чистый, мягкий, проникновенный. Все поворачивали к нему головы.

После богослужения он уже только хотел попрощаться с викарием, когда тот сам его позвал, похвалил прекрасное пение и потянул за собой в дом. Там он заново начал его расспрашивать, усердней, а когда юноша похвалился, что и неплохо умеет писать, и много молитв в Саноке для ксендза и людей набожных перепереписывал, викарий захотел проверить, задержав его на этот день для отдыха у себя. Гжесь не отпирался, потому что, непривычный ещё, чувствовал себя довольно уставшим, и так в этот день, вместо того чтобы идти дальше, сел для викария на выдранной из агенды бумаге каллиграфировать под диктовку апостольские тексты.

Видимо, ксендз не ожидал найти такой талант в мальчике, какой показал Гжесь, и письму удивился ещё больше, чем пению. Хотел его, может, дольше держать у себя, при костёле, но мальчик имел сильное решение попасть в Краков; попрощавшись с ксендзем, накормленный, с удвоенной отвагой на следущий день он пустился в дорогу. Викарий милосердно снабдил его свежим хлебом и куском сыра и рассказал ему так хорошо дорогу до Велички, объяснив, где мог остановиться на отдах и ночлег, что Гжесю уже почти никого спрашивать было не нужно.

Так везло путешествующему Гжесю, что сил хватало, разными удачами; первого дня он чувствовал сильную усталость, но, позже набравшись сил и экономя их, холодными утрами выбираясь в дорогу и отдыхая в полдень, уже почти не чувствовал усталости. Ксендзы никогда не отказывали в ночлеге и в кое-какой еде, хоть некоторые пожимали плечами и улыбались этому его путешествия в Краков, не веря, чтобы подросток мог справиться своими силами, среди большого города, в котором легче было испортиться, чем чему-нибудь научиться. Некоторые советовали заняться ремеслом, не зная, что он был шляхтичем, другие отчитывали за непослушание родительской воле.

Так, испробовав слякоть и бури, грязь и пыль, босым, потому что башмаки его не выдержали путешествия и остатки их нужно было сэкономить для города, доплёлся он наконец до Велички.

Он знал, что оттуда уже до Кракова было недалеко. Город обносили стенами, около которого движения было гораздо больше, чем в Дукли, потому что оттуда неустанно во все стороны вывозили соль и прибывали фуры, чтобы забрать её; зажиточность мещан, разнообразие языков, потому что много сновало немцев и евреев, поначалу лишили Гжеся смелости.

Было некуда направиться, мало кто хотел отвечать, каждый тут думал о себе, а городок выглядел одной большой ярмаркой. В постоялые дворы, которых тут было много, он не смел заходить, потому что там его бы не приняли, а все также ему казались переполненными, поэтому он направился к костёлу, где наткнулся на молодого викария, который его охотно стал опекать.

У Гжеся было такое счастливое лицо, на нём были написаны такая честность и сообразительность, и хотя мужества ему хватало, воспитанный суровым отцом, он умел быть покорным и уважал старших. Добровольное сиротство и любовь к науке, которая выгнала его из-под домашней кровли, каждого подкупали.

Викарий, расспросив мальчика, отвёл его с собой в избу.

Сам сын бедного солтыса, собственными силами дошедший до рукоположения и капелланства, зная Краков и эту молодёжь, которая тиснулась в его школу, ожидая лучшей судьбы, он не удивился Гжесю, не отбирал у него мужества. Он начал только понемногу расспрашивать, что он знал и какую имел голову, а найдя его расположенным сверх ожидания, предсказывал лучшее будущее.

– Бедность уж придёться перетепеть, – сказал он, – но кому Бог дал терпение и выдержку, удачно выпутается…

Столько повозок с солью каждый день едет из Велички в Краков на склад, что дороги спрашивать не нужно. Следуйте за первым встречным возницей и легко попадёте. Прибыв туда, нужно в костёле Девы Марии спросить бакалавра и магистра, никого там не отталкивают.

Господь Бог милосердный… Если бы у Девы Марии тебя не приняли, кроме этой, есть достаточно школ: у Святой Анны, при костёле Божьего Тела, у Святого Флориана, при госпитале Святого Духа…

Он махнул рукой.

– Правда, и бедных ребят, как ты, достаточно, но одним больше, не объешь краковян.

Викарий был так добр к Гжесю, что дал ему переночевать у себя в избе и накормил, как никто ещё. В Величке повсюду было видно великое благосостояние, мещане, рабочие зажиточно и весело выглядели. Правда, что и в постоялых дворах, и в корчмах было шумно, а на улице до поздней ночи слышались крики и пение. Этому также не нужно было удивляться, потому что туда приезжало столько людей: возниц, черни, силачей, чтобы поднимать тяжести, торговцев, перекупщиков, – что спокойно быть не могло.

На следующее утро, после святой мессы, викарий, жалея Гжеся, обеспечил ему повозку, которая привезла сюда купца из Кракова и так пустой возвращалась. Позволили ему присесть сзади, так, что в этот день он уже надеялся быть в Кракове.

С бьющимся сердцем он ждал только, скоро ли покажется город, о величине которого он столько по дороге наслышался, что равно желал попасть в него, как боялся в нём оказаться.

Только тут должна была решиться его будущая судьба.

Путешествие на телеге было, однако, не таким быстрым, как Гжесь ожидал. Купеческий возница ни одной шинки не пропускал, останавливался перед каждым постоялым двором, садился в нём и пил, когда голодные кони, опустив головы, вместе с мальчиком часами должны были ждать. Правда, что, пьяный, он потом стегал их и торопил, но лишь бы въеха показалась у дороги, наровистые кони и он останавливались.

Наконец Гжесь заметил, что пешком бы скорей дошёл, и предположил, что до столицы, должно быть, недалеко. Поэтому, когда возница, ещё раз остановившись в леске, пошёл на пиво, жалуясь, что была невыносимая духота, мальчик попрощался с ним и двинулся пешим, потому что дольше выдержать не мог.

День был прекрасный и светлый, а солнце уже приближалось к закату, когда Гжесь, слезши с воза, по большому тракту пустился к городу, близость которого уже чувствовалась.

Больше прохожих, всадников, телег, нищих, военных людей, слуг, также всё больше зданий и лачуг у дороги, сам тракт, прорезанный колеями, очень испорченный, объявляли людный город…

Было, на что смотреть, чего слушать, но также чего остерегаться, потому что пьяных и дерзких шлялось множество, и драки также среди дороги он должен был обходить.