Стременчик

Король уже стоял на своём месте, окружённый юношами, как вдруг с запада ударил по отрядам сильный, как молния, ветер, и все хоругви которые были подняты над ними, порвал и прижал к земле. Ни один из тех, кто их держал, не смог противостоять силе этого урагана.

Только одна хоругвь, Св. Георгия, при короле, около которой стояли люди Завиши, выдержала, но порванная.

В долине было достаточно сухих кустарников и карликовых деревьев. Из-за них сначала начали показываться спрятавшиеся турки, а во главе лучший отряд пеших янычар с огромными копьями и арбалетами.

На правом крыле при хоругви Св. Станислава под крик и визг дикарей, которыми они добавляют себе смелости, начался первый бой. Это как раз были самые слабые полки епископа и с ними папские солдаты кардинала, которые не выдержали сильного напора.

Вся эта кучка, когда среди них возникла паника, бросилась бежать в сторону Галаты, между морским проливом, озером и горами к Румелии.

Командующий их тщетно пытался остановить. Часть турок, бросая за беглецами дротики и копья, пустилась в погоню в заросли и горы. Также Валахия, поставленная поблизости, увидев, что она одна, ушла с поля боя и беспорядочно разбежалась во все стороны.

Практически чудом хоругвь Св. Владислава удержалась с горсткой наиболее храбрых, в помощь которой кардинал Юлиан и бан прибежали в несколько сотен коней. Там сосредоточилась вся битва. Часть турок преследовала беглецов, другие стремительно нападали на хоругвь, но там нашли отчаянное сопротивление.

Когда это случилось, король какое-то время стоял в центре, ещё с той надеждой, что после первого столкновения бой может стать для него более удачным, но его нетерпение и запал едва могли остановить окружающих. Командующие заклинали, чтобы берёг себя для решительной минуты.

Однако уже было невозможно его сдержать; когда увидел окружённой хоругвь Св. Станислава, он пришпорил коня и вслепую бросился в ту гущину сражающихся, а за ним – верные товарищи.

Грегор из Санока, который вместе с другими духовными лицами и двором стоял с повозками впереди, издалека увидел его движущийся позолоченный шлем и как гром падающий на нехристей.

Королевский отряд с такой стремительностью упал на плечи турок и устроил в них такую резню, что отряды их пошатнулись, согнулись и начали убегать.

Вдалеке был виден король, который их преследовал, среди той когорты молодёжи, которая летела за ним с поднятыми мечами. С тыла осталась хоругвь Св. Владислава, которой король хотел спешить на помощь, всё ещё осаждённая громадой турок. Поэтому он вернулся, чтобы её оборонять, и тут ещё магистр видел его победителем. Но с гор и кустов текли всё новые толпы турок, поле уже было ими усеяно, на поле боя проталкивалась новая толпа.

Свои и враги смешались в большую массу, среди которой стада верблюдов, дикие кони, люди и трупы сбивались в сражающиюся кучки, потому что и те, что лежали поверженные на земле, подрезали коням ноги, хватали всадников за стремена.

Среди крика, рычания и ржания, хруста брони, свиста стрел уже ни голоса командиров, ни призывы своих никто не мог услышать.

Король, который, до сих пор победно сражаясь, пугал перед собой всех и клал трупом, вдруг оказался среды пеших янычар, закрытых, как стеной, большими щитами, среди града стрел, которые пробивали даже железные доспехи. Они неустанно сыпали ими с ближайших холмов, из-за кустов.

Грегор из Санока, который для лучшего обзора взобрался на высоко нагруженный воз, увидел короля ещё продирающегося через эти гущи и толпы, но из его рыцарей всё чаще кто-нибудь шатался и убывал.

Позолоченные шлемы падали и исчезали. В течение одного короткого мгновения казалось, что можно было ожидать победу. Грегор воздел к небу обе руки. Затем полки, которые должны были поддерживать короля, заколебалась на месте и рассыпалась как нить бусинок, когда нить, на которую они нанизаны, лопается. Гуниады ещё шёл за королём.

Испуганный магистр закрыл глаза, а когда их открыл, уже ничего не увидел вдалеке, кроме густой толпы янычар и турок, разбегающихся в погоне во все стороны.

В лагере всё задрожало… люди потеряли присутствие духа. Некоторые хватали коней и, взобравшись на них, мчались вслепую как безумцы, не глядя, куда, врагу под мечи.

Грегор из Санока тоже потерял сознание, ноги под ним подкосились, в глазах потемнело, в груди спёрло дыхание.

Его отрезвила брошенная на лицо вода и возглас королевского слуги, который обслуживал его коня; но Грегор ни понять, ни услышать не мог. Как ребёнок он дал схватить себя, посадить на коня и повести сам уже не знал куда. Он только слышал за собой, вокруг, шум боя, свист стрел в воздухе, стоны умирающих, потом глухое рычание и шум, потом ветер, шелестящий в ветвях деревьев.

Когда он пришёл в сознание, почувствовал, что лежит на земле, среди растительности, а над ним стоял на коленях верный Петрек, окровавленный, и поил его принесённой в ладонях водой.

Наступила ночь… а с ней тишина и темнота; после шума битвы, после безумного побега, которым руководил Петрек, поддерживая ослабевшего на коне, она казалась могильным сном. Грегор уснул, думая, что от душевной боли навсегда закроет веки.

Его разбудил утренний холод и Петрек, который стоял над ним с конём и торопил его продолжить побег к Дунаю.

Послушный ему магистр встал и сдался его воле. Он потерял счёт времени, ослаб и жить уже не хотел.

– Мы у Дуная! Бог нас спас! – воскликнул Петрек, который прибежал к лежащему на земле Грегору и принёс кусок хлеба, где-то выпрошенный или выкраденный.

После долгого голода этот сухой хлеб показался самой вкусной едой. Грегор постепенно восстановил сознание. Они лежали среди мокрых зарослей, неподалёку был слышен шум реки.

Затем с берега её послышался стон. Испуганный Петрек вскочил и насторожил уши. Магистр также пытался подняться.

– Это человеческий голос! – воскликнул он. – Нужно идти на помощь.

Перепуганный слуга напрасно старался его задержать, чтобы не подвергал себя опасности и не выдал себя. Всё отчётливей доходящие стоны не дали выдержать Грегору, который, оттолкнув Петрка, шатающимся шагом отправился в за росли у реки.

Постоянно повторяющиеся стоны всё более слабеющим голосом вели его к себе. Раздвинув густые ветки, Грегор поглядел и остановился как вкопанный.

В кровавой луже лежал раненый человек в потёртой и рваной одежде, дрожа последними усилиями жизни.

Уже частью оцепенелое лицо, покрытое кровью, не позволяло разглядеть черт.

Грегор осторожно приблизился, опустился на колени и, склонившись над несчастным, крикнул от удивления и ужаса.

Он узнал в нём умирающего кардинала Цезарини.

Умирающий открыл глаза, поглядел и вытянул к нему руку, но та бессильно упала[3].

– Это вы? – воскликнул, заламывая руки, Грегор.

Слабым, едва слышным голосом Цезарини забормотал:

– Это я, помогите мне. Мы с Гуниады уехали после битвы… Я сидел в лодке, чтобы переправиться через Дунай… Перевозчик… моё золото… ударил меня веслом и бросил в воду.

У него уже не было сил говорить.

Грегор начал громко читать заупокойную молитву, которую Цезарини, двигая губами, казалось, повторял.

– Да простит вас Бог, – добавил он в конце, – потому что вы были виновником всех наших несчастий, а если король, герой наш, пал жертвой… А! Нет для вас прощения. Вы его убили!

Из груди кардинала вырвался слабый крик, скорее стон, и с ним вышло последнее дыхание.

Это были страшные дни, когда один за другим начали прибывать с поля боя несчастные выжившие, которым жизнь была почти не в радость, с такой болью несли воспоминание об ужасном поражении. Каждый приносил какую-нибудь новость, историю, слух, никто не мог рассказать ни что стало с королём, ни с теми рыцарями, которые исчезли вместе с ним.

Грегор из Санока лежал, поверженный болезнью, без желания жить… не смея подумать о возвращении в Польшу, и что бы он ответил бедной матери, которая спросила бы его: «Что сделал ты с моим сыном?»

В течение долгого времени и в Чехии, и в Польше обманывали себя какой-то надеждой, что королю удалось уйти и спасти жизнь, что вернётся.

Находились люди, которые говорили, что его там или в другом месте видели. Потом не скоро от турок пришла новость, что голову мученика за веру, отрезанную на поле боя, в триумфе бросили под ноги Амурату.

Из того прекрасного отряда польских юношей, которые его не покинули, никого не осталось. Погибли Амор и Гратус из Тарнова, Марцин и Станислав из Рожнова, двое сыновей Завиши Чёрного, и много, много других.

Из взятых в плен раненых поляков султан приказал выбрать двенадцать самых прекрасных, самых красивых, самых храбрых, чтобы угрозой смерти вынудить их отречься от Христа. Храбрые юноши знали, какая участь их ждёт. Поэтому они поклялись напасть на Амурата и убить его, а в переполохе постараться сбежать из Адрианополя. Находящемуся вместе с ними в узилище молодому булгару доверили эту тайну, а тот, спасая себя, выдал их. Их ждала смерть.

Они все заперлись в тюрьме и храбро самоубийством покончили с геройской рыцарской жизнью. Такая молодёжь была в то время в Польше.

Грегор из Санока не скоро нашёл храбрость вернуться на родину. Наконец тоска по ней, старые товарищи и приятели склонили его покинуть Венгрию и вновь приехать в Краков.

Первая часть его жизни завершилась, там вскоре ждала его кафедра архиепископа Львовского, которой, впрочем, посвятил остаток дней. Муж великого ума, редких по тем временам знаний, чрезвычайной самостоятельности суждений, он оставил после себя память одного из выдающихся людей той эпохи.

Память о Варненчике, герое, который не достигнув двадцати лет, приобрёл себе бессмертное имя рыцарским самоотречением за веру, почтил первый и самый крупный из польских поэтов виршем, которым мы закончим это историческое воспоминание:

Он пал во вражеской крови,

Его жертвенные кости среди турецкой земли,

Их не положили в отцовскую могилу.

Могила его – Европа, памятник – снежные Балканы.

Надпись: Вечная память среди христиан.

Дрезден. 1882.