Мне как молитва эти имена

СВЯТОСЛАВ РИХТЕР И ГЛЕНН ГУЛЬД

Среди всех пианистов, заявивших о себе именно во второй половине 20 века, Глен Гульд — единственный (ну, может быть, еще Микеланджели), кто, возможно, сопоставим с Рихтером по гениальности. Впервые имя Гульд я, как и почти все в нашей стране, увидел в 1957 году на афишах, возвещавших о трех концертах в Большом зале Ленинградской филармонии. Дело было в конце по-летнему теплого мая, я как раз собирался ехать на дачу, в предшествующие две недели я уже несколько раз был в филармонии на концертах музыкантов с мировым именем и решил, что отменять поездку из-за какого-то неизвестного канадского пианиста не стоит. Через пару дней я вернулся, и вечером мне позвонил некто С.С., ныне широко известный петербургский композитор, в ту пору студент Ленинградской консерватории, и обрушил на меня поток каких-то бессвязных фраз. Оказалось, что он только-только вернулся с концерта Гульда и у него действительно нет слов, чтобы выразить то беспрецедентное впечатление, которое на него произвел этот 25-летний пианист. Многие годы я не мог себе простить, что упустил такую уникальную возможность.

Впоследствии прошло немало времени, пока записи Гульда стали регулярно звучать у нас на радио, появились компакт-диски, а тут еще вышла в переводе с французского книга Бруно Монсенжона «Глен Гульд», что и навело меня на мысль кратко рассказать об этом музыканте в контексте с часто сопоставляемым с ним Святославом Рихтером. Задача не для дилетанта, но если я уж как-то справился с темой Рихтер — Гилельс — Софроницкий, то можно рискнуть.

Сначала коротко биография Гульда. Он родился в 1932 г. в Торонто, играть на рояле первоначально, с 3 лет (!), обучался у матери, регентши церковного хора, затем поступил в местную Королевскую консерваторию, где помимо фортепьяно занимался также по классам органа и композиции. В 1952 г. отказался от дальнейших занятий, которые свелись к нескончаемым спорам с его основным учителем Альберто Герреро. К этому времени Гульд уже не раз выступал с концертами и на радио в Канаде, но за ее пределами оставался почти не известен. Мировую славу ему принесла предпринятая в 1957 г. поездка в Европу, во время которой он побывал и в Советском Союзе. Его концертная деятельность продолжалась еще 7 лет, после чего в возрасте 32 года Гульд неожиданно ушел со сцены с тем, чтобы всецело посвятить себя звукозаписи. Впрочем, это было далеко не единственное его занятие. Еще прежде он часто работал на радио и телевидении, готовя весьма оригинальные и необязательно посвященные музыке авторские программы, одно время читал лекции в разных университетах, много писал (статьи и книги) на самые разнообразные темы и сочинял музыку. При жизни (а умер Гульд в 1982 г. в возрасте 50 лет) он закончил только один Струнный квартет, но в его планах были наряду с камерными сочинениями также две-три симфонии и даже опера.

Музыкальные пристрастия Гульда были довольно своеобразны. Превыше всех он ставил, конечно же, Баха, далее Бетховена (с оговоркой, что не любит его 5 симфонию, Скрипичный и 5 фортепьянный концерты и вообще большинство произведений среднего периода), Мендельсона, Брукнера, Рихарда Штрауса, последнего особенно, Шенберга и его последователей: Берга и Веберна. Совсем не любил композиторов романтиков (Шуберта, Шопена, Листа, Шумана, Грига, Рахманинова), а также Верди, Пуччини, вообще итальянскую оперу. А как же Моцарт и Гайдн? У Моцарта он находил массу недостатков, хотя и записал все его сонаты и несколько концертов. Гайдн ему нравился больше.

В музыке он превыше всего ценил контрапункт, строгость формы, четкую артикуляцию, архитектонику. Причин, по которым он рано покинул сцену, по-видимому, несколько. Он не любил аудиторию, она только мешала ему, и считал, что с развитием звукозаписи концертная деятельность отомрет. Ему претил дух соперничества концертирующих музыкантов, и, наконец, выступая на сцене, было трудно расширять свой репертуар.

Пианистически Гульд был одарен феноменально. В зрелом возрасте он уделял игре на фортепьяно в среднем не более часа в день, а перед выступлением или записью предпочитал вообще неделю — две не играть. За роялем он сидел очень низко, почти уткнувшись носом в клавиатуру; это позволяло ему достигать необычайной чистоты звука. Вообще он был большой оригинал: повсюду возил за собой старый полуразвалившийся стул; из-за слабого с детства кровообращения даже летом тепло одевался, непременно носил одну, а то и две пары шерстяных перчаток, длинный шарф. И при том был откровенный, не лишенный чувства юмора, доброжелательный человек.

В своем пианистическом творчестве Рихтер и Гульд были в основном антиподами. Общим у них было неоднозначное отношение к Моцарту (причем Рихтер тоже очень много его играл!), оба предпочитали Гайдна. Оба также считали, что нет смысла что-либо играть, если нет существенно новой концепции, но понимали это по-разному. Гульд утверждал, что исполнитель «может открыть новые возможности интерпретации, о которых сам композитор и не подозревал», и зачастую пренебрегал авторскими ремарками, даже у Баха нередко опускал повторения (к этой теме — можно ли улучшить гения — мы впоследствии еще вернемся). Для Рихтера авторский текст был святыней. Монсенжон так написал о нем:

— По мнению Рихтера исполнитель /.../ не что иное, как зеркало, отображающее партитуру, фанатически точный, скурпулезный читатель партитуры. Представление, естественно, мнимое, ибо мощь личности Рихтера такова, что он один из тех редких пианистов, кого узнают с первой ноты. Гульда и его.

Ну а все-таки: возможны ли разные интерпретации, если все будут строго нотного текста придерживаться? Конечно, возможны! Точно так же, как возможны существенно различные прочтения, скажем, монолога Гамлета или одной и той же оперной арии. Все дело в бесчисленных нюансах. Даже один и тот же инструмент и тот у разных исполнителей будет звучать по-разному. Не говоря уже о том, что даже Рихтер, при всей его искренней убежденности, что у него «ничего не меняется», в разные периоды играл не всегда одинаково.

Другое существенное различие в репертуаре. В одном из своих интервью, отвечая на вопрос, почему молодые исполнители предпочитают музыку старых или современных мастеров, Рихтер ответил, что и тех, и других можно сыграть на одном интеллекте, тогда как романтическая музыка требует полной эмоциональной самоотдачи. Можно спорить, кто из них двоих лучше играл те или иные произведения Баха и Бетховена (на мой взгляд, оба лучше, хотя и по-разному), но Рихтер столь же гениально исполнял и всех композиторов — романтиков, несправедливо отвергнутых Гульдом, а также Дебюсси, Равеля и, конечно же, русских композиторов, среди которых Гульд уважал только Скрябина и Чайковского, но не его фортепьянную музыку. Правда, в репертуаре Рихтера не было ни Шенберга, ни Веберна, зато были Шостакович, Прокофьев, Хиндемит, Шимановский, Стравинский и Барток. В общем, репертуарный диапазон Рихтера был значительно шире; хотя он и всю жизнь концертировал, это как-то не мешало ему осваивать все новые произведения. К тому же он, в отличие от Гульда, обожал оперу, в молодости даже мечтал стать оперным дирижером.

Гульд по натуре был домосед, а Рихтер очень любил путешествовать. Гульд повсюду возил с собой специально по его заказу реконструированный рояль, а Рихтер был готов играть на любых, часто даже не лучшего качества инструментах. Гульд признавал только тщательно смонтированные в студийных условиях записи, тогда как подавляющее большинство многочисленных записей Рихтера сделаны во время концертов.

Вот это обстоятельство Гульда удивляло и огорчало. Из его беседы с Монсенжоном:

— Такой музыкант, гигантский пианист — и даже пластинки своей не умеет записать. Ничего в этом не смыслит, позволяет размножать записи, которые создают о нем превратное мнение /.../ Я хотел бы записать с ним пластинку в качестве продюсера /.../ Он мог бы наиграть любые произведения из своего репертуара, того же Рахманинова, на моем инструменте, если пожелает.

Но Рихтер не любил Америку, и запись, к сожалению, не состоялась. Надо отдать Гульду должное: среди всех пианистов, помимо любимого с юных лет Шнабеля, он особенно выделял именно Рихтера. Вот совершенно поразительное признание.

— Впервые я услышал Рихтера в Москве в мае 1957-го, в Большом зале Московской консерватории. Он начал свой концерт последней сонатой Шуберта си-бемоль мажор. Это ужасно длинная соната, а Рихтер еще играл ее в таком медленном темпе, какого я вообще никогда не слышал /.../ Я не являюсь горячим поклонником Шуберта, мне скучны многократные повторения /.../ я приготовился в течение часа мучительно вертеться в кресле.

И вот вместо того, чтобы вертеться, я погрузился в состояние, которое не могу назвать иначе, как гипнотическим трансом. Все мои страхи касательно шубертовских повторов улетучились, все детали, которые до этого казались орнаментальными, вдруг сделались органически необходимыми. Мне казалось, что я стал свидетелем двух несоединимых вещей: строгого аналитического расчета и спонтанности, причем расчет именно в спонтанности и проявлялся и оказывался сродни импровизации. В этот момент я понял — и в дальнейшем, слушая многочисленные записи Рихтера, убедился в этом окончательно: передо мной один из величайших «проводников» музыки, которого породила наша эпоха.

А как же относился старший по возрасту (на 17 лет) Рихтер к своему канадскому коллеге?

— Гульд приехал в Москву в 1957 году. Я слушал один из его концертов. Он потрясающе играл «Гольдберг — вариации» (Баха — И.Г.), но без реприз, чем отчасти испортил мне удовольствие.

— Гульд нашел своего Баха — он заслуженно прославлен за это. Мне кажется, что главная его заслуга в звуке инструмента — он у него особенно баховский. Но сама музыка Баха требует, по-моему, больших глубин и строгости, а у Гульда все несколько блестяще и внешне. То, что он не делает повторений, не могу простить. Значит, недостаточно любит.

Ну, насчет любви Рихтер тогда еще просто не мог знать; конечно, он не вполне объективен.

Еще один любопытный отзыв, но уже в связи с Сонатой Хиндемита.

— Первые четыре части произвели на меня /.../ отрицательное впечатление, но пятая часть оказалась великолепно исполненной. Думаю, что причина в том, что она виртуозна и чрезвычайно трудна. Вот и не было времени для мудрствования...

Позднее, в беседе с Монсенжоном о новой записи Гульдом «Гольдберг — вариаций» Рихтер вновь поинтересовался, исполнял ли Гульд репризы. Получив неоднозначный, скорее отрицательный ответ, сказал:

— Я говорил с ним об этом в Москве /.../ Какой музыкант, просто невероятный пианист! Сочинение очень сложное, но без реприз его не понять. Да там так и написано.

Как видим, пусть с оговорками, но оба были чрезвычайно высокого мнения друг о друге.

Ну а я рискну подытожить сказанное о Гульде и Рихтере двумя несколько неожиданными, возможно, сопоставлениями. Для тех, кто разбирается в спорте, наверное, будет понятно такое. Два выдающихся боксера, чемпионы мира, но один — в легком весе, а другой — в наиболее престижном, супертяжелом, (Кстати, внешне так оно и было: Гульд — невысокого роста, болезненный; Рихтер — крупный, физически сильный мужчина.) Для всех остальных: представьте себе два уникальных, каждый по-своему, сада. В обоих непревзойденной красоты, но разных сортов розы, рододендроны, пионы и лилии. Но в одном из садов есть еще не менее прекрасные тюльпаны, нарциссы, ирисы и десятки других растений. Выводы делайте сами.